[little.shiver]

Название: Let your dreams flood in
Автор: little.shiver
Фандом: РПС
Персонажи: Широта Ю/Фурукава Юта
Размер: драббл
Категория: слэш
Рейтинг: G
Жанр: флафф
Краткое содержание: «У нас ничего не получится», — говорит Фурукава и отпускает его ладонь.

Читать дальше

— У нас ничего не получится, — говорит Фурукава и отпускает его ладонь.

Пространство вокруг них на мгновение замирает. Ю чувствует удары своего сердца, практически слышит их каждой клеточкой медленно распадающегося на кусочки организма.

«Человек так хрупок», — думает Ю.

И просыпается.


Окна его отеля выходят на какую-то узкую, обделеннyю ночным движением улочку, и Широта задумчиво усмехается, подбивая дно сигаретной пачки ладонью. В Токио о таком можно даже не мечтать. Если не машины, то уж электричку ты точно услышишь из любого уголка города, а о световом загрязнении и вовсе лучше помалкивать.

Америка его в этом смысле, конечно, совсем не удивила, а вот Европа — напротив: радует не переставая.

Его умиляет здесь решительно все: крохотные кофейни без намека на вывеску («для своих», как говорит Такеру), ограничения по скорости и велосипедное такси с водителями-женщинами (Ю не сексист, просто удивляется всему новому как ребёнок), запрет на курение в общественных местах (нет, это как раз не удивительно, просто здесь его на самом деле придерживаются). Да много всего.

Плюс путешествий в том, что ты всегда немного не готов к тому, что предстоит увидеть. И кошмары посреди ночи — определённо не лучшее его переживание за отпуск.

Ю прикуривает, садится на странное подобие табурета, пристроенное возле балкона, делает первую затяжку. Он все ещё не привык к тому безобразию, которое здесь называют табаком. Сигареты слишком крепкие, с въедливым запахом, неудобным фильтром, но чертовски красивые — чёрные, с золотой полоской, длинные и толстые. Дома он выкуривает по две сразу, а этих хватает и по одной.

Телефон лежит безмятежным прямоугольником на крохотной имитации стола. Такие нужны, чтобы поставить пепельницу и французский завтрак, и ни квадратным сантиметром больше. Ю думает, что надо будет выбраться пообедать куда-нибудь в центр.

Экран вдруг оживает уведомлением о входящем сообщении:

«Эти идиоты опять положили мне сахар в кофе, представляешь?»

Широта хмыкает и улыбается, выдыхая. Он и не заметил, что почти что забыл, как дышать.

«А здесь вообще сахар к кофе не подают, приходится выпрашивать!»

Отвечает и снова кладет телефон на стол. Впрочем, укусит тот, что ли?

Ответ приходит через минуту:

«Вот так и отправляйся путешествовать. Ни горячей воды, ни кофе, ни толп в метро, хотя мне обещали. Ты и обещал, кстати! И где?»

«Судя по всему, все они уехали жить во Францию, потому что на Елисейских не протолкнуться!»

«Хорош заливать! Вот приеду и проверю)»

«Вот и приезжай~»

Прохладный ветер ерошит волосы на затылке, напоминая, что даже самые тёплые ночи могут быть недостаточной причиной, чтобы разгуливать по балкону в одной футболке.

«Чего не спишь?»

«Кошмар приснился.»

«Расскажешь?»

«Ага. Я так много курил, что посадил голос, меня выгнали из театра и даже не подарили именную пепельницу!»

«Бедный, и как же ты с этим справился?»

«Никак, на страданиях о пепельнице сон закончился.»

«Делай полезные выводы.»

«Не общаться с людьми, которые не подарят пепельницу?»

«Ага, и ложись спать уже. Подушку переверни, иногда помогает.»

«Спасибо) Ночи)»

«Ночи-ночи)»

Широта откладывает телефон, вдыхает летний сладковатый аромат улиц, потягивается, что есть сил, и сонно чешет в затылке.

Пара часов сна у него в запасе ещё есть, а кошмары... А что кошмары. Он-то знает, что Фурукава ни за что не отпустит его руки. Все остальное можно и пережить.

В конце концов, Широта не понаслышке знает, что такое — сойти с ума, запутавшись в собственных снах.

@темы: #RPS, #Furukawa Yuta, #Shirota Yu, #Shirukawa

---

[BelayaSonia]

Название: Медленно
Автор: BelayaSonia
Фандом: «Элизабет» (солянка из мюзикла, канона и РПС)
Персонажи: Рудольф Габсбург, Тод (Смерть), Элизабет, несколько точно не обозначенных артистов, предположительно TOHO, включая канон
Размер: чуть больше 3500 слов
Категория: гет
Рейтинг: PG-13
Жанр: философия, ангст, переплетение реальностей; видимо, я настолько возмутилась, что «You only live once, you only die once» — это «невнятный поток сознания», что решила показать, ЧТО такое невнятный поток сознания на самом деле
Краткое содержание: сборная солянка из заявок № 22, 24 и 31 (да, такой херни тут еще точно никто не творил)
Примечание: а) у этого бреда есть еще и вторая часть, которая обязательно будет выложена после приведения в божеский вид; б) кто-нибудь, помогите, пожалуйста, причесать текст, потому что я сейчас по техническим причинам только могу перекопировать его сюда из ворда. Заранее спасибо!

Читать дальше

— Да что же это такое?! Ноги моей в этом дурдоме больше не будет! — Рудольф едва успел прикрыться фолиантом от летящей в его сторону бутылки.

Вернувшись в очередной раз от Габсбургов, Смерть представлял собой настолько жалкое зрелище, что где-то высоко над головой, на поверхности земли одна из его ипостасей нервно икнув, прямо на сцене спорола такую фигню, что зрители приняли ее за обычного психопата. Всем ведь известно, что Смерть дышит там, где ей хочется, и позабавиться, одарив аурой зловещей гениальности своего имени какого-то одного актера, ей ничего не стоит.

Просвистевшая над ухом бутылка брызнула и растеклась на полу сухими осколками. Рудольф хрюкнул, уткнувшись носом в книгу.

— Кто меня просил... Нет, ну, правда, кто меня просил тогда ловить эту дуру с дерева?.. — срываясь на истерику, продолжал бушевать Тод, теперь уже раскачиваясь на стуле, предварительно грохнув худющие ноги в измазанных глиной сапогах почти под носом у кронпринца.

— Эй, ты... Да, к тебе обращаюсь, принеси бутылку.

Рудольф послушно встал и направился к книжному стеллажу. В порядочном доме был бы каменный погреб, где вина хранились отдельно от книг. Здесь же в этом не было смысла: температура везде царила одинаковая.

Тод вырвал зубами пробку из принесенной бутылки и присосался к горлышку так, словно на самом деле мог почувствовать жажду. Сценическая ипостась, не успев ойкнуть, автоматически впилась в партнера. Тот прямо на сцене ответил взаимностью и подумал, что завтра пойдет к директору просить прибавку к зарплате.

Обычно Тод не ведет себя так. Не сидит, обхватив одновременно голову и колени руками, и при этом не осушает по половину бутылки за раз, совершенно не обращая внимания на то, что пьет. Смерть — ценитель хорошего вкуса, привыкший рано или поздно обязательно получать то, что ему хочется. Но перед этим обязательно вдохнув аромат и просмаковав каждый мелкий глоток, медленно процедив жизнь сквозь зубы, пробуя по капле на язык и перекатывая им по нёбу. Он редко пьет прямо сразу и залпом. Хотя и так тоже бывает. В хорошей компании, когда вкус и количество не важны, он запросто осушает до дна цивилизации.

— Ааай! — взвизг выходит совсем человеческий и трезвый.

Рудольф поднимает голову и видит новые осколки на полу. Тод, морщась, трет пальцами ушиб. Правильно, если размахивать руками как мельница, ничего хорошего не выйдет. Удивительно, что еще не опрокинулся вместе со стулом на пол.

— Пластырь принести? — кронпринц всё ещё играет в заботу.

— Нет, — сурово бросает Смерть и вдруг спохватывается: — Зачем?

Действительно, зачем. Синяк исчезнет через доли секунды; он виртуален, как и вся сцена. Рудольф точно знает, что сейчас Тод может говорить все, что угодно. Даже объявить о ненависти к этому странному надземному миру и поклясться уничтожить его в три человеческих дня. Как раз столько времени обычно требуется, чтобы он еще не начал собирать свою кровавую жатву, а мать уже позвала его обратно, жалуясь на семейные проблемы. И он, бросив все, что можно, пойдет слушать. И сочувствовать. Хотя иногда заявления бывают из ряда вон выходящими:

— О, дааа!.. — Тод опять откидывается на стуле, — знаешь, что она мне заявила при первой встрече?

— Что?..

— «Что я могу для тебя сделать?» Мне. Сделать. Ага. Догнала и еще раз сделала.

Рудольф удовлетворенно хмыкнул. Сознание куда-то в середину фразы вставило нечто неприличное.

— И что ты ответил?

— Я?! — Смерть резко опускает вниз острый подбородок и смотрит так, что Рудольф пугается, не произнес ли он то, что подумалось, вслух: — С какой стати Я вообще буду отвечать? Кто она такая?

Догадка озаряет внезапно. И так же внезапно срывается с языка:

— Но... Ты же... Хотел?..

***

Пока бутылка падает на пол, время растягивается и замирает. С каждой секундой приближения к земле она двигается все медленней и за один оборот до удара о пол останавливается. Так же, как и идущая вдоль внешней стороны бедра рука. Уходящие под колено пальцы крепко сжимают выемку под скрытой сухожилием чашечкой. Другая рука обхватывает плечо и без усилий поднимает в воздух. Безжизненно, хоть в ней еще и дрожит сознание, голова откидывается назад и катится по чужому предплечью куда-то в пропасть. Бездна заканчивается стуком чужого сердца, спрятанного за слоями ребер, мышц и кожи — своей, человеческой, и чьей-то еще. Кристально чистые мысли не подчиняются, как будто существуя отдельно от тела. Закрытые глаза видят все: и приближающиеся к лицу чужие — оттенка пепла, и заслоняющие звездное небо и зелень дерева белые волосы.

На каком языке он говорит? Почему она понимает?

А он продолжает держать ее, хотя в этом давно нет необходимости. Она уже упала и умерла. Тела нет: пустая оболочка, оно само по себе. Но есть душа, продолжающая следить сквозь закрытые веки за приближающимся к лицу изломом губ. Выдыхающим туда, где должно было дрожать дыхание: «Люблю тебя. Живи. Я существую только ради тебя».

Это ведь неправда, что Они ненавидят друг друга.

Жизнь существует ради Смерти.

Смерть — ради Жизни.

И никак иначе.

Это неправда, что их единственный поцелуй случился тогда, когда от неё уже ничего не осталось. Они об этом просто забыли. Оба.

Первый был в момент её рождения.

***

— Интересно... — Рудольф вертит пустую бутылку за горлышко, заглядывая одним глазом внутрь, как в дуло пистолета, — она вообще понимает, что ты... Нереален?

— Я, прости, что? — очнувшийся Тод на мгновение снова зависает так, что забывает пить. И даже немного выпрямляется, оторвавшись от спинки стула. Он сидит, вполне себе реальный. Такой же, как и сам Рудольф.

— Ну, вот это вот все, — Рудольф продолжает изучать горлышко бутылки, а потом этикетку, — тебя же в природе не существует. В смысле физики. Так, как она тебя представляет. Ты не высокий худой блондин с хвостом и не в черной коже. И под этой самой кожей у тебя ничего нет. Вообще. Вся это видимость мышц — просто хорошая работа посмертного гримера. Хотя, конечно, можно догадаться, если все-таки обратить внимание, что одежда на тебе висит, как на вешалке... Ах, прошу прощения, конечно же, на скелете. Ужасно, что бедной женщине приходится придумывать себе тебя, потому что в жизни ей на подобные темы даже поговорить не с кем. И очень хорошо, что для поддержания своего несуществующего образа ты даже завел инстаграм. Но... Ты вот честно скажи, тебе самому это не противно?

— Милый, ты о чем? — Тод ошарашенно глядит из-под упавшей на глаза челки. Глаза широкие и круглые одновременно, как если бы уже сразу были пустым взглядом черепа. Но кость не может смотреть так недоуменно и осмысленно одновременно: — Я даю ей самое главное: надежду. Ты же сам говоришь, что меня не придумывают просто так.

Он встал и прошелся по склепу.

— Сотню лет назад меня рисовали скелетом в капюшоне и с косой, теперь... Да, мелированным блондином в кожаном плаще. И натуральным синеглазым тоже. Но я буду существовать независимо от того, что придумают мои очередные пиарщики.

— Почему же такая разница?

— А почему двести лет назад видели ковры-самолеты, а теперь — инопланетян? Да, и какая такая разница? Если в выигрыше в любом случае остаюсь я.

— Но...

— И никаких «но». Это формы меняются. Суть-то одна.

Рудольф смеется и возвращается к книге:

— Я о другом.

— Ну?

— Я только что читал. Человек, который это сказал... Ты ведь его тоже поглотил. В прошлом столетии. В тебе хоть что-нибудь есть... Своего? Ты можешь не выражаться чужими фразами?

Пока взгляд фокусируется, ищет потерянный абзац, мысль выхватывает другое.

«...понятие долга прививается нам с детства, мы теряем собственные чувства и желания, потому что всегда кому-то и что-то должны. Сначала примерные дети, потом — родители. Должны хорошо кушать, хорошо учиться... Желательно — быть здоровыми. Другими мы никому не нужны. Любовь — единственная ниточка, создающая иллюзию, что ты кому-то необходим именно таким, какой ты есть на самом деле, что тебя принимают не за соответствие придуманным кем-то другим стандартам. Проблема в том, что в человеческом мире это самый большой обман, который только можно было придумать.

Я так много лет рисовала себе этот образ, что, когда он появился во плоти, — даже не принц, а император, — то подумала: вот он! Я просто обязана была его полюбить, ответить ему взаимностью. И я готова была его любить. Потому что во всех рассказанных в детстве сказках девушка всегда выходила замуж за принца. Потом — жили они долго и счастливо и умерли в один день. И никто не сказал, что эта короткая фраза будет вмещать в себя минимум пятьдесят лет...

Я и правда любила своего мужа. Ровно до того момента, как поняла, что принц останется жить, а принцесса умрет. Первой. Принц не мыслил жизни без нее, а ей хотелось побыть одной. Куда еще было деваться бедной девушке, если даже путешествовать ей приходилось по статусу — с компаньонками? Впрочем, до того пройдет еще много лет. Пока принцесса поймет, что не было никаких башен и драконов, что она досталась принцу слишком легко. Что ему ее просто подарили.

Я целовала его так, как если бы от этого зависела моя жизнь. Так что перестала замечать усы. А однажды почувствовала на губах привкус сигарет. И от этого все стало еще безысходней.

Муж не курил».

***

Он хотел поцеловать ее в лоб, оставив — как и всем другим, избежавшим ранней смерти, — всего лишь отметину в сознании. Тогда, просыпаясь, они рассказывают про свет в конце тоннеля.

Тод смеялся, зная, что это всего лишь проникающий под черепную коробку ожог, стирающий память. Человек возвращается к жизни в зависимости от силы прикосновения. Задумавшись о своем, Смерть мог дотронуться надолго, так что кто-то до конца оставался на аппаратах жизнеобеспечения. Это сейчас. Лет двести назад, когда человечеству еще не было известно понятие летаргии, бедолагу просто хоронили заживо. И тот приходил в себя медленно и мучительно, пока спохватившийся Тод не являлся во второй раз, чтобы завершить не сделанное изначально.

Поэтому Смерть просто старался не прикладываться слишком сильно. Мазнул легонько губами — и все. Так, чтобы ни в коем случае не дольше положенного. Не впиться, не прильнуть, не привязать к себе. Он уже привык к этому, доведя такое простое дело до автоматизма.
Кто же знал, что голова этой пустышки, оказавшись такой же маленькой и легкой, как и она сама, опрокинется назад? Что рельеф предплечья просто не удержит ее так, как остальных? И под сухим изломом его губ вместо холодного лба окажутся ее губы?..

Первой реакцией было отдернуть голову назад. Убрать печать, пока еще возможно, пока не случилось непоправимое. Но ничего не произошло. Целуя в лоб Смерть чувствовал, как его дыхание двигается сквозь кожу и черепную коробку, поражая мягкие ткани и парализуя мозг. Как стекленеют глаза и покрывается инеем нервная система. А здесь ничего похожего не было. Губы, в сущности, та же мягкая человеческая ткань, что и мозг, только не несет такой важной функции. Мозг ответственен за жизнь и ее сохранение. А к губам даже печать не пристанет. Что будет, если попытаться оставить ее там?..

Он продолжил касаться ее с любопытством, сначала осторожно, с каждым движением чуть усиливая нажим, постепенно впиваясь все сильней и сильней. Язык, гулявший сначала только по внешней стороне чужого безвольного рта, вдруг прижался к нёбу, судорожным движением запрокинув голову жертвы еще дальше назад, так, что ее пришлось удерживать пальцами. Она вся целиком помещалась в его ладони.

Он и не заметил, как пропустил тот момент, когда она стала отвечать ему. А, когда понял, было поздно.

***

— Черт... И ноет же, — Смерть трет ушибленный локоть.

Боль отдается в разгибающиеся пальцы и Рудольф почти завороженно следит за тем, как красивая кисть сжимается и разжимается в каком-то своем, особом темпе. Вены голубыми змейками пробегают до ногтей и так же возвращаются обратно. «Больно же». Потом спохватывается: у Смерти ничего не может болеть.

— Ты... Это... — двигающиеся в темпе пальцы путают мысли, выбивают из равновесия, — зачем в инстаграмме выложил пьяную фотографию, а затем написал, что повредил руку?

— Просто так. Не понял. Не вижу связи.

— Все видят, а он — нет. Там двести комментариев в стиле, кто и с кем дрался. Папа задолбался отвечать, что он тебя лет пять уже не видел и ничего тебе не ломал. И лишь один — чтобы приложил лед и был осторожней в спортзале.

— Ну, да. Между прочим, от твоей же матери.

— А тебя это развлекает, да?

— Да. Ты осуждаешь? Должны же у меня быть развлечения. Считаешь, что лучше пойти и выкосить какую-нибудь Фукусиму? А что? Неплохая идея, кстати.

— Но я где-то и это уже видел. Ядерные взрывы в одном и том же месте? Придумай что-нибудь сам.

Тод отрицательно вертит блондинистой головой.

— Не могу. Я же Смерть. Во мне нет ничего, что бы я мог создать самостоятельно. Я бесплоден.

— А парик снять можешь?

— У меня нет парика.
— Я видел. Есть.

— Ты меня с кем-то перепутал. Это в инстаграме... Брюнет.

— А говоришь: не можешь. Не было б ничего своего, тоже бы был брюнетом.

— Нет, если ты настаиваешь...

Рука проходит по волосам и то, что секунду назад было человеческой кожей, летит на каменный пол. Теперь челка, закрывающая один глаз, черная. Взгляд, казавшийся синим, темнеет, становится пепельным.

— Так лучше?

Рудольф косится на пол, потом на собеседника. «Слава Богу, что тот хмырь не додумался перекраситься в рыжий. Маму бы хватило напильником лет на двадцать раньше. Без помощи Лукени».

— Определенно. Скажи, а мама за все эти годы ни разу не обратила внимание, что она стареет, а ты — нет?

Смерть отворачивается и долго молчит. Потом все-таки отвечает:

— Обратила. Как раз в тот момент, когда ты пришел просить о помощи.

***

— Помоги...

В зеркале испорченный стилистом цвет волос кажется приятного солнечного оттенка. Отражение согласно кивает и круги под глазами уже не смотрятся такими безнадежными. Нужно только чуть-чуть подмазать здесь... И еще вот здесь... И тогда снова будешь выглядеть двадцатилетним мальчиком, которого спасла чужая любовь. Но сейчас она не помогает. Даже когда тебя хотят в интернете пятьсот тысяч человек из разных точек мира, все равно нет шанса получить желаемое. Потому что тот, кто действительно важен, перед кем на самом деле постоянно разыгрываешь представление, тоже устал. Ему на тебя просто плевать.

Играть сказочного принца и будущего императора, когда до этого был Смертью, гораздо тяжелее, чем кажется. Но это тоже счастье, потому что не позволяет остаться одному.

«Привет. Если ты сегодня не в голосе или ты не будешь успевать, я готов выступить за тебя».

Да, в прямой эфир, потому что там не так страшно, как наедине. Когда на тебя смотрит толпа, отказать сложнее. Минуту спустя приходит ответ, но в личку:

«Спасибо за поддержку. Я справлюсь».


Опирается обеими руками на трюмо, опуская голову так, что хрустит шея. Снова заглядывает в зеркало. Если смыть краску, то волосы окажутся совсем седыми. Это произошло во время исполнения предыдущей роли. Выдохся, выложился, даже не заметив, как это случилось. Но Смерть ушел, отравив всю сущность и бросив на произвол судьбы. А жизнь все еще продолжалась. На место, где вчера висели афиши, сегодня клеят информацию о новом спектакле. Без его имени.

— Глаза б мои тебя не видели...

Отворачиваясь от секунду назад привлекательного отражения, задевает локтем бутылку. И смотрит, как она медленно, словно листья с осенних деревьев, падает на пол.


По другую сторону экрана телефона бывший партнер по роли отложил аппарат и придвинул миску с супом.

— Почему ты не скажешь ему правду? — спросила, усаживаясь напротив, жена.

— Что? — партнер буднично пожал плечами: — Что, если я пущу его туда, то он запросто займет мое место? Что мне не нужна конкуренция? Что, наконец, если он из-за своих пьянок сорвет спектакль, то виноват буду я? И зачем мне это надо? — и, поднимая ложку с остывающей жидкостью: — Я бы, на его месте, даже постыдился спрашивать такое. Но у него, видимо, звездная болезнь.

— Ты же знаешь, что я всегда на твоей стороне. Но, может, он и пьет потому, что нет работы?

— Он пьет и тогда, когда работа есть, — суп все-таки обжигает и ложка предсказуемо повисает в воздухе: — В последний раз коллега заявила, что если он еще раз дыхнет на нее перегаром, то она откажется выходить с ним на одну сцену еще до начала спектакля. Не то, что в конце целовать. Переждем. Пусть успокоится и переболеет. Здесь я помочь ничем не могу, — и, все-таки отправляя ложку в рот: — А так, да, поет он отлично. Даже когда пьяный.

***

«Это и правда странное ощущение непонимания себя: плыть по течению, не зная, что именно ты хочешь в этой жизни. Порой ты разбиваешься о скалы не чужого мнения, а себя. Когда уже все точки над i поставлены и все долги обществу, казалось бы, отданы. Но твой самый лучший триумф всегда будет остановлен какой-то холодной сущностью бытия, мерзавцем, откровенно шепчущим на ухо: «Ты — ничто. Это моя победа, не твоя. Все в этом мире — тлен...» Чему же удивляться, когда после этих слов женщина выходит замуж за другого.

В мужчине женщина ищет поддержку и опору. Ей нужно сильное плечо, к которому можно прильнуть в тот момент, когда разверзнется земля и не удержат ноги. Нужно знать, что есть та каменная стена, на которую всегда можно опереться, которая при необходимости окажется за тобой или перед тобой. Которая не разлетится от удара. А если такое и случится, то не засыплет камнями. И которая всегда будет на твоей стороне.

Жизни всегда нужно знать, что у неё есть такая надежная опора, как Смерть.

Я выходила замуж за моего императора, веря, что он помазанник Бога на земле. Что здесь никто ему не указ, потому что он царь земной. И что им беспрекословно владеть не буду даже я. Я буду ему всем тем, чем будет для меня и он. И никто над нами не будет властен.

...Я ведь и правда не подозревала, что для мужчины всегда будет важнее его мать. И что перед ней он захочет склонить голову сам. Добровольно.

Мать — первая безусловная любовь. Мужчина будет искать ее во всех женщинах, сколько бы их у него не было. Он будет проходить сквозь них, отмечая лишь совпадения с ней. Все они — лишь средства для достижения ее, как цели. В этом смысле Франц всегда плыл по течению. Освободиться можно только когда мать исчезает, совсем. Почему Тод не сделал мне такого подарка?.. Почему она умерла, только когда уже было поздно что-то менять?..


Для воспитания ребенка всегда нужны двое. Отнимешь хотя бы одного — и в той части сердца останется пустота. Что делать, когда отец есть, и ему сорок лет, но все еще незрелый?.. Тогда у матери просто не хватит сил. И все видят в ней только красивую куклу.

Я слишком поздно поняла, что мне нужно было быть для Рудольфа такой же матерью, как и София для Франца«.


Рудольф прекращает читать и задумывается.

У Смерти не было матери, только отец, Каин. Безызвестный пастух, чье настоящее имя на самом деле давно забыто. Поэтому они и правда не всегда понимают друг друга. Ну, подумаешь, повеселился, написал очередной фигни. Зачем воспринимать все так серьезно?..

— Скажи, а она так и не догадалась, что ты и отец — одно и то же?

Тод на секунду замирает, и идеальные губы растягиваются в улыбке:

— Когда ты догадался?

— Почти сразу же. Понимаешь, то, как вел себя отец, не могло привести ни к чему, кроме того, к чему и привело. Это было неизбежно. Я только не понимаю, в какой момент ты додумался выбрать его своим транслятором. Сразу же, от рождения? Или же после того, как она согласилась сказать «да»?..

Тод смотрит в колени и продолжает улыбаться. Рудольф не видит его выражения лица, только догадывается.

— Я не понимаю еще одного.

— Что?

— Почему она так и не поняла, что это — ты? Как она не заметила разницу?

Смерть подается вперед, задевая бутылку рукой, и та летит на пол.

***

...Когда он понял, что она отвечает, было уже поздно. Он не мог остановиться, хотя и пытался, а она цеплялась за него, как последнюю надежду. Как будто, если бы они разомкнули губы, она бы сразу ушла. Не за дверь и не к другому. В небытие.

Это неправда, что его поцелуи отзываются укусами; неправда, что он груб. Смерть нежен. Груба она — и к нему, и к себе. Путающиеся в волосах руки не гладят, а дергают; он же чуть касается, боясь повредить, зная, что любое прикосновение проявится болью. Он прижимает к себе, обволакивает, дарит покой, в то время как она пытается унять рвущееся из груди сердце, которое останавливается тогда, когда это меньше всего нужно.

Жизнь играет со Смертью, прижимает его к себе, впитывая, проникая все глубже и глубже. Смерть бережет Жизнь, понимая, что любое его прикосновение может уничтожить её навсегда.

А она хватает его за плечи, разрывает невесомую ткань савана и, оставляя на коже проявляющиеся татуировками шрамы, вторгается туда, где он умоляет подождать.


Он не верит, что для нее весь мир без него не имеет смысла.


Как это? Зачем?..

Он не знает, что в тот момент сквозь собственные закрытые глаза Она видит только приближающиеся к ее лицу пепельные. И, когда все же открывает их, потому что больше невозможно смотреть вот так, сквозь веки, и сознание захлестывает требование увидеть его в реальности, то с губ, только что проминавшихся под сухим горячим изломом, срывается разочарованное:

— Франц?

Потому что в реальном мире это он приводил ее в чувство. Это он спасал ее. А не тот, кто всю оставшуюся жизнь будет сниться по ночам.

Он поднимет ее и предложит руку. И дальше будут долгие пятьдесят лет...

Но.

Пока она еще лежит на земле и смотрит сквозь листву в небо, она еще может на миг закрыть глаза, чтобы увидеть, как они стоят обнявшись, переплетенные, изо всех сил оттягивая тот момент, когда он все-таки поцелует ее, а она исчезнет. А еще нерожденный Рудольф опускает портьеру и, пройдясь по осколкам, снова садится за фолиант.

Взгляд вырывает из текста две совершенно не связанные друг с другом фразы разных человеческих эпох и стран: «Единственное, что остается после жизни — это любовь...», «...Но единственное, что остается после любви, — это ребенок...»

Рудольф не выдерживает, вздыхает и улыбается.

Да, несмотря ни на что, он все-таки остался.

@темы: #Furukawa Yuta, #Der Tod, #Elisabeth, #Shirota Yu, #Rudolf Habsburg, #Однострочники Т№1

---

День за днём

[little.shiver]

Название: День за днём
Автор: little.shiver
Фандом: серия дополнений к «I am machine» авторства Shax-r хронологию мы похерили уже давно
Персонажи/пейринг: Штефан Рац/Рудольф Габсбург
Размер: драббл что-то там в районе 800 слов
Категория: слэш
Рейтинг: PG-13
Жанр: поехавшая крыша и взаимная моезгоебля
Краткое содержание: «В обычной жизни Штефан почти всегда спокоен как удав. Просто иногда страх сжирает его до основания.»
Посвящение: вы ведь и без того знаете, для кого это все? Спасибо, мой персональный поставщик самой забористой травы на свете И да, мне всегда будет стыдно промазать.

Читать дальше

Day after day I get lost in this ocean
I kick and I scream and I drown in emotion.
(с) Hinder — Remember Me

День за днём Штефан неустанно следит за собой.

Он делает это практически неосознанно, скорее по привычке, чем из насущной необходимости. Просто машинальные, выверенные годами движения придают ему уверенности.

Штефан обхватывает пальцами помазок и ловко окунает его в светлый крем, стряхивает лишнее, проводит от подбородка почти до самого виска, повторяет все в зеркальном отражении. Кремообразная пена плотным слоем ложится вдоль линии челюсти и на щеки, и совсем немного попадает на узкое пространство над верхней губой. Штефан очень трепетно относится к своим усам, хотя даже у него самого не поворачивается язык называть их так всерьез.

Он достает бритву из футляра, любовно проводит пальцами по серебристой защитной кромке и отточенным движением достает лезвие. Блеск металла, слабое освещение, идеальная чистота ванной, но совершенно скромные её размеры — все это окружает Штефана воспоминаниями о том, что он не хотел бы переживать даже во сне.

Свет мигает, на секунду пропадая и вместе с тем заставляя сердце Штефана пропустить удар.

Темная комната. Лезвие. Скачки света. Боль.

Дыхание сбивается, пульс учащается. Штефан крепче обхватывает лезвие пальцами. Выступает кровь, но он словно не чувствует.

Из зеркала на него смотрит совершенно диким взглядом мальчишка-подросток. Зрачки у него расширены, из-под коротких рукавов темной футболки видны испещренные множественными порезами тощие руки.

Свет мигает ещё раз. Штефан подобно собаке мотает головой и отбрасывает бритву в сторону, и та со звоном оканчивает свое путешествие в крохотной фаянсовой раковине, по стенкам которой разлетаются десятки мелких красных капель.

Если провести по ним языком — металлический привкус на мгновение застит рассудок.

Штефан пятится назад, но пространства мало, и он запинается, поскальзывается, падает на пол, но не думает о том, чтобы провести кончиком языка по своей ладони.

От этой зависимости нет лекарства, оно всего лишь в твоей голове.

На шум в ванной отзывается вездесущий Рудольф. Этого придурка вечно не дозовешься, когда он нужен, а сейчас — тут как тут.

— Что случи... — начинает он, но осекается, обводя взглядом погром в ванной и Штефана, по краю домашних брюк и майки которого растекаются красные пятна.

— Пиздец, — резюмирует он, просачиваясь в узкое пространство между душем и каким-то ящиком, как раз туда, где Штефан сидит с пеной на щеках и совершенно безумным взглядом.

— На себя посмотри, — Штефан вяло огрызается, скорее чтобы сохранить вид, на полноценное поддержание образа он сейчас не способен. В ушах все ещё набатом звучат удары его же собственного сердца.

Рудольф что-то фыркает в ответ, хватает первое попавшееся полотенце и плотно прижимает к месту пореза, заставляя Штефана как можно крепче сжать кулак, а потом помогает ему дойти до кухни и зачем-то сваливает убираться в ванной.

К его возвращению Штефан уже совершенно спокоен и недоволен окружающим миром настолько, что Руди понимает — кто-то лохматый сейчас огребет.

— Ну и какого хера ты притащился ко мне в ванну? — ласково-ласково спрашивает Штефан, на руке которого красуется очаровательная полоска бинта. Рудольфу очень хочется садануть по ней. Нет, ну должна хоть где-то быть справедливость?

— А какого хера ты там устроил? И вообще, в одной постели ты со мной спать можешь, а как зубы вместе почистить — так иди нахуй? А я, может, романтик!

На это заявление они усмехаются синхронно.

— А если серьезно, то какого хера?

Рудольф приваливает плечом к косяку и одергивает задравшийся край темной футболки. Ниже коротких рукавов торчат тощие руки с парой ссадин на костяшках и уже подзажившим синяком на локте.

Штефан мотает головой и улыбается настолько неестественно, насколько только может — Руди его лицемерие бесит, вот пусть и не расслабляется.

— Все как всегда: был настолько восторжен своим отражением, что не уследил за бритвой. Ты же знаешь, я дьявольский красавчик.

— Не набивай себе цену, идиота кусок, — Рудольф в самом деле раздражается, чувствуя, как его искреннее беспокойство разбивается о глухую стену недоверия.

Он качает головой, картинно закатывает глаза и отталкивается от полюбившейся имитации дерева, чтобы вернуться к ноуту и еще немного поработать. На ходу бросает:

— И чай принеси!

Штефан привычно парирует:

— Сорокоградусный и с лимоном?

Но вот как раз это — привычная картина мира. И то, что ему всего на мгновение, но захотелось провести лезвием по запястьям Рудольфа — всего лишь морок. Он заработался и слишком мало спал, вот и чудится всякое.

Штефан почти убеждает себя в этом, но все-таки возвращается в ванну, чтобы убедиться.

С той стороны зеркала ему улыбается настоящий красавчик, которого не портит даже легкая щетина. Но внимание Штефана привлекает то, чего в отражении нет. На небольшой (как и все здесь, пора бы смириться) стеклянной полочке возле зеркала лежит футляр с начисто вымытым помазком, на другом краю стоит заживляющий лосьон, а посередине — голая пустота.

Штефан задумывается всего на секунду, потом обводит помещение внимательным взглядом ещё раз, но нет. Бритвы нигде нет.

Штефана затапливает волна ужаса от того, что Рудольф все понял.

И ещё хуже ему становится от того, что сам он оказался в разы беспечнее — оранжевая туба словно в насмешку ему теперь совершенно легально стоит в изголовье кровати.

Горькая усмешка на мгновение искажает по-настоящему красивое лицо ужасной гримасой.

В обычной жизни Штефан почти всегда спокоен как удав. Просто иногда страх сжирает его до основания.

@темы: #Rudolf Habsburg, #cyberpunk, #обаятельный мерзавец

---

You only live once, you only die once

[Shax-r]

Иногда мне кажется, что как только я сажусь за чистый вордовский лист, мой мозг коварно потирает лобные доли друг о друга и бормочет что-то вроде: «Тааак-с, читатели тебя еще не прокляли? Зря-зря-зря. Давай-ка изъебнемся так, чтобы у них точно не осталось сомнений в твоей неадекватности!» И параллельно при этом подпевает каким-нибудь дурацким песенкам про наркоту, бухло и матерщину.
Ну и, собственно, вот.
При всей моей неебической нежной любви к альтернативам, я долго сокрушался по поводу того, что хочу уже вернуться к основному сюжету и основной проблематике «Машины». Вспомнить про «паралич желаний», «чего ты хочешь?» и тому подобную фигню. Не уверен, что получилось. Но. Пусть будет.
А еще я просто соскучился по персонажам, да~

Название: You only live once, you only die once
Автор: Shax
Фандом: Фики по фику. Амненорм
Персонажи: Неизменный тандем двух идиотов.
Размер: мини
Категория: мельком пробегавший слэш
Рейтинг: R
Жанр: невнятный поток сознания
Краткое содержание: Штефан Рац помнит все, что с ним когда-либо происходило. Правда, иногда ему кажется, что он помнит немного больше.
Предупреждение: Хронология отсутствует как класс, действие перескакивает из одной реальности в другую, что тут на самом деле происходит – без бутылки не разберешь. А лучше и вовсе закинуться какими-нибудь таблетками из штефановского арсенала.
Примечание: Для справки. У Штефана и Лукени разница в возрасте около десяти лет. Эта информация вам пригодится~

Посвящение: Человеку, от которого я подхватил нехорошую традицию давать фикам длиннющие неудобоваримые названия на английском, по сути представляющие собой строчки из песенок. Во всем винить сэра Начальника, да-да-да. Мало того, на Hinder тоже он меня подсадил. Страшный человек. 

Читать

Now think what you wanna think,
You only live once, you only die once,
Yeah I just poured a drink.
(с) Hinder – See You in Hell

До чего же это просто – убить человека.

Штефан не располагает достаточными практическими навыками. В конце концов, если так подумать: своими руками он никогда не убивал. Он немного умеет стрелять, может постоять за себя в рукопашной, а ножом способен порезать разве что колбасу, да и только. Зато теории – предостаточно. Штефан знает тысячу и один способ, что, с чем и в каких пропорциях нужно смешать для достижения желаемого эффекта. Мгновенная безболезненная смерть или долгая мучительная агония? А может быть, постепенное и почти незаметное разрушение? Нужное подчеркнуть, недостающее вписать, выбирай любое на свой вкус! Штефан знает, что «накопительный эффект», «абстинентный синдром», «регрессия» и другие умные слова, с которыми он так часто имеет дело, идут рука об руку с «летальным исходом».

Штефан знает, что пожилая фрау Хогберд, об ограблении и жестоком убийстве которой недавно писали все новостные каналы Берлина, была матерью крупно задолжавшего ему клиента. Впрочем, долг свой герр Хогберд вчера погасил, к чему теперь о нем вспоминать?

Штефана можно обвинить в тысяче самых разных грехов, ему откровенно льстит ощущение собственной нравственной (безнравственной – поправляет он сам себя с ухмылкой) свободы. Но Штефан совершенно точно знает, что за всю свою достаточно долгую жизнь он никогда никого не убивал.

* * *

Иногда Штефану кажется, что он попал в какое-то дурацкое реалити-шоу, вроде тех, чьей мерцающей подергивающейся рекламой обвешаны все высотки в центре, а от одинаковых рож безвкусно разодетых ведущих тянет блевать. В самом деле, что за нелепая издевка? Что за нелепые люди его окружают, выедая порой мозг чайной ложечкой и заставляя задаваться вопросом: «какого хера?». А он даже послать-то их не может, потому что... Не хочет.

Страшная сила – привычка.


– То есть, сегодня ты пьешь за мой счет, потому что вчера спустил недельное содержание на шлюху? Руди, тебе двадцать четыре! Когда ты, блять, повзрослеешь?!

– Что хочу, то и делаю. Отъебись.


– Прости, приятель, я сегодня без денег. Всю ночь трахался с заказом, костыли для бэкэнда выпиливал, апишку настраивал, а клиент только завтра заплатит.

– Не выражайся, мое нежное сердце этого не выдержит! Руди, тебе двадцать девять, когда ты перестанешь страдать херней с этим фрилансом?!

– Что хочу, то и делаю. Отъебись.


Штефан тушит сигарету прямо о темное глянцевое пятно на столе, морща нос от резкого запаха канифоли, а на возмущенный вопль, перемежаемый экспрессивными басурманскими ругательствами, только удивленно смаргивает. Как будто вообще не в курсе, что это за смешной человечек с перекошенной небритой физиономией, и откуда он тут взялся.

Откуда взялся вычурный светлый костюм из дорогой шерсти и до блеска вычищенные туфли, в которых он додумался притащиться в эту грязную лавку? Откуда взялась дурацкая яркая тряпка, что болтается у него на шее? А в зеркало сейчас даже смотреть не хочется, чтобы не увидеть прилизанные короткие волосы и совершенно нелепые тоненькие усы. И вообще, какого хера он – весь такой красивый и выхолощенный, будто герой какого-то старого дамского романа?

Вопрос «какого хера?» улетучивается сам по себе, стоит потянуться за следующей сигаретой. Потому что только ее едкий вонючий дым, медленно просачивающийся в легкие, в кровь, в мозг, кажется уместным и – правильным.

* * *

Бессонницей Штефан не страдает уже очень давно, даже если засыпает ближе к рассвету, каким-то непостижимым образом ухитряясь выспаться часов за пять. Да и кошмары ему в последний раз снились... года два назад? Или три? Так же, как и в принципе – любые сны.

Хотя иногда Штефан в этом сомневается.


Прямо на изгибе плеча – длинная тонкая царапина, розовато-красная, совсем еще свежая. Обработать бы, по-хорошему, а то уж очень подозрительно покраснела и припухла кожа вокруг, – как бы не было воспаления. Чуть ниже, на предплечье, – еще одна, когда-то явно глубокая, но сейчас уже почти трансформировавшаяся в гладкий белесый рубец. И в завершение этой живописной картины – здоровенный синяк под лопаткой. Уже застарелый, бледно-желтый с едва заметными исчезающими багровыми прожилками.

Однако, пялиться на лежащую поверх скомканного в немыслимые узлы одеяла жилистую руку можно долго. И еще дольше – гадать, где же этот ебанат ухитряется каждый раз калечиться, недавно же только ничего не было. Конечно, на нем все заживает быстро, как на собаке, но новые синяки и царапины появляются еще быстрее. Ну вот как можно быть рассеянным настолько, чтобы даже не замечать, обо что ты в очередной раз долбанулся?

И насколько надо не хотеть думать о вполне конкретной проблеме, чтобы отвлекаться на что угодно, часами костерить за синяки, на которые, по большому счету, глубоко наплевать. Ворчать из-за всякой ерунды, иногда даже вслух, потому что это чучело сейчас и из пушки не разбудишь. Ругаться из-за пустяков – но ни слова не обронить про самое главное.

– Че ты там бормочешь? – накрывшая голову подушка приглушила и так хрипловатый спросонья голос, а тело вяло заерзало, пытаясь полностью скрыться под одеялом. – Полночи на меня таращишься, спать мешаешь.

– Я не бормочу, я возношу еженощную молитву о том, чтобы кто-нибудь там наверху даровал тебе хоть каплю мозгов.

Вместо ответа Рудольф, после непродолжительной возни, таки выпутал из одеяла одну руку и продемонстрировал отставленный средний палец.

Все нормально. Все настолько, до тошноты нормально и привычно, что можно с чистой совестью отвесить символическую затрещину, которую все равно поглотит подушка, и успокоиться. И все будет замечательно.

Почти.

Штефан уже почти спит, в очередной раз откладывая на потом решение самой серьезной своей проблемы. Даже мысли о ней удается изгнать из головы... почти удается. Штефан почти забывает о предательстве. Штефан почти прощает ложь. Штефан почти готов поверить в любой бред, даже в то, что его... почти любят.

* * *

Штефан не хочет никого ни к чему принуждать. В бытность свою мальчишкой-провизором, он совершенно не умел впаривать дорогие аналоги, вот и набивал выручку, отпуская из-под прилавка снотворное и антидепрессанты. Таким и остался. В конце концов, даже его замечательные клиенты приходят к нему по своей воле, а уж что не могут уйти... Не его вина.

Штефан не хочет принуждать себя. Не то чтобы у него были какие-то проблемы с самодисциплиной, но... На ум приходит не слишком лестное сравнение с человеком, топящим свои проблемы в алкоголе вместо того, чтобы их решать. Кажется, он сейчас тоже готов напиться.

Вот только все его распрекрасные «не хочу» с легкостью разбиваются об одно простое «должен».


Должен?

Дурацкое слово, Штефан его практически ненавидит – ненавидел бы, будь он хоть вполовину таким же темпераментным, каким себя выставляет. Хотя оперирует им часто. Завтра, край – во вторник, он должен оплатить счета за электричество в южном филиале. Мейер должен позвонить вечером и договориться о встрече. А в планшете в таблице ядовито-красным цветом отмечены фамилии, много фамилий, – тех, кто должен ему денег.

Но это – ладно. Эти долги просты и понятны. И...

Штефан Рац смеется, смеется особенно громко и язвительно, когда кто-то говорит ему о его мифических долгах. Перед страной, в которой ему приходилось выживать, цепляясь руками и зубами, перед семьей, которой у него и не было никогда, перед окружающими, которым на него плевать. Он никому ничего не должен. И никто никому ничего не должен.

Тем более абсурдными кажутся мысли о том, что кто-то должен умереть.

Какая глупость, думает Штефан.

Какая глупость... и чтобы примириться с ней, приходится повторить почти вслух, отчетливо шевеля губами, будто смакуя на кончике языка безмолвное, но от того не менее громкое:

Он должен умереть.

Безликое «он» отчасти спасает, и заменять его на конкретное имя Штефан пока не торопится.

* * *

– Ну и горазд же ты спать!

– Сходи уже нахуй, а?

– И тебе доброе утро.

Рудольф только что выполз из ванной, а потому был даже почти похож на человека. Ну как похож... Настолько, насколько человеком вообще можно назвать помятое существо с мокрой лохматой башкой и мутными заспанными глазами, одетое в несуразную растянутую майку и убитые джинсы, из дыры на которых живописно торчало тощее колено. Существо бросило на Штефана хмурый недовольный взгляд, что-то хмыкнуло себе под нос и распластанной каракатицей свалилось в кресло. Следом за громким и чертовски заразительным зевком послышалось шкрябанье ногтей по подбородку. Щетина у Рудольфа была светлая и почти незаметная, но зато и отрастала она быстро.

– Хоть бы побрился, страшилище.

– А вот возьму, и отращу себе бороду. И усы. Только нормальные, а не эту порнографию, как у тебя.

«Нормальные» и самооценка этого чучела – вещи, настолько несовместимые в одном предложении, что Штефан не смог удержаться от ехидного смешка. Для типичного представителя «золотой молодежи», выросшего на всем готовом, никогда не сталкивающегося с трудностями большими, чем «родители меня недостаточно любят», Рудольф с потрясающей упертостью убежден в своей никчемности. Ему ничего не нужно. Он ничего не хочет. Все деньги он спускает на их совместные пьянки, – и Штефан с удовольствием пользуется возможностью попробовать алкоголь стоимостью две-три тысячи евро за бутылку, даже зная, что Рудольфу-то все равно. Рудольфу сойдет любая дрянь.

Потому что Рудольфу наплевать на себя. Он пьет, чтобы нажраться в хлам и с придурковатым хихиканьем свалиться на кровать. Он курит, чтобы заходиться в диком кашле и хвататься за виски от быстро начинающейся мигрени. Он горстями пьет свое «лекарство», чтобы от передоза в голове становилось немного деревянно, как будто каждый кусок мозга по отдельности застывает, превращаясь в толстый непроницаемый ствол, сверху еще и обернутый защитной пленкой.

– И вообще, чего это ты до сих пор не ушел? Утро уже, свалил бы к себе в офис и дал бы мне выспаться.

Кажется, Штефан немного его понимает.


Или же...

* * *

Или все происходит по-другому.


– Твою мать, схуяли ты по утрам такой шумный...

Путаясь в покрывале, Штефан кое-как принял сидячее положение, со стоном поводя затекшими плечами, и энергично помотал головой. Ну и поебень же ему приснилась... Что-то про... погодите-ка...

– Ну, звиняй, – на фоне собственных ускользающих мыслей голос Рудольфа казался непривычно громким, почти незнакомым. – Откуда ж мне знать, что ты по утрам так чутко спишь.

Судя по мятой майке и всклокоченным волосам, он и сам проснулся немногим ранее, но уже успел принять душ (громко матерясь на неполадки с горячей водой), позавтракать (или нет – если вспомнить унылые подвывания под грохот пустых полок холодильника), во что-то врезаться (судя по свежему синяку под лопаткой) и прошествовать в гостиную, переставляя при этом свои конечности так, что мебель тряслась. По крайней мере, уснувшему под утро Штефану именно так и казалось. Хотя не ему жаловаться – радоваться надо, что вообще удалось напроситься переночевать, вместо поездки на такси в другой конец города. Дома, конечно, хорошо, там почти родной старенький диван средней жесткости, но надо же не давать этому балбесу забывать, что у него есть любимый и единственный друг. С которым полагается делить кров и пищу. И что-то там еще, сопливые альтруистические догматы вечно вылетали у Штефана из головы.

Кровом Рудольф делился, хоть и ворчал при этом похлеще собственного папеньки, а вот вопрос пищи стоял ребром.

– Радость моя, а как же завтрак в постель? – покидать пределы широкого мягкого дивана в гостиной Штефан не торопился. – Как же хваленые законы гостеприимства?

– Прости, но твой коньяк закончился, – Рудольф уже успел утянуть к себе на колени компьютер и теперь увлеченно тыкал пальцем в голографический экран. – Есть коллекционное вино, папе дарили. Жуткая кислятина. Есть кофе. Есть пиво. Смешивать не предлагаю – даже я это пить не могу.

– Руди, ну вот что ты за человек? Только ты можешь по утрам думать о выпивке!

Ответа Штефан не дождался. Правильно, Рудольф и так излишней болтливостью не страдал, а как накрылась его работа в папашиной клинике, на которую он угробил полтора года, – и вовсе почти всегда помалкивал. Все их беседы сводились к: «Встреча с Галлертом в силе? – Само собой, двадцать четвертого, я заеду». А после он только многозначительно кивал и снова утыкался в монитор, всем своим видом демонстрируя глубоко уязвленное самолюбие.

Рудольф ведь безумно амбициозен. Сколько Штефан его помнил – он с горящими глазами хватался за любую возможность хоть как-то проявить себя, был готов наизнанку вывернуться и морским узлом завязаться, лишь бы показать, на что способен. Он отчаянно хочет научиться побеждать – потому что слишком хорошо умеет проигрывать. Придурок упертый...

И скрытный. Чертовски скрытный придурок, за таким нужен глаз да глаз.

Увы, с дивана нельзя было рассмотреть, чем он занят, Штефан видел только черное окно с неразличимыми серыми строчками. Опять код какой-то пишет? И ухмыляется при этом, как ненормальный.

Хотя почему как... Кажется, в его сне Рудольф и был ненормальным. Странный сон. Штефан не запомнил из него ничего, кроме каких-то обрывков, нечетких, расплывающихся и... совершенно невозможных. Какой бред. Такого никогда не было, такого никогда не будет, да и вообще...

– Послезавтра же, да?

– Блять, заведи органайзер и не еби мне мозг, директор недоделанный! Я тебе что, секретарша?

Штефан патетично взмахивает рукой, поворачивается всем корпусом... и встречается с напряженным взглядом исподлобья. Рудольф, должно быть, сам за собой не замечает, как он смотрит. Молодой дикий звереныш, пытающийся казаться самоуверенным и расслабленным, а на деле – готовый в любой момент то ли спрятаться, то ли вцепиться в горло. И, честно признаться, Штефан впервые ловит себя на мысли, что до сей поры он не принимал в расчет второй вариант.

Это же Руди. Это такой хорошо знакомый, привычный Руди. Ну что с ним может быть не так?

– Забей, ладно? – слегка кривится в нервозной улыбке. – Чего только иногда не приснится.

* * *

Говорят, у современного человека есть дома огромный шкаф, забитый всевозможными масками – на каждый день, на любую возможную ситуацию. Штефану нравится эта забавная метафора, хотя в его случае она приобретает особый смысл.

Ему не нужно тщательно подбирать маску, подгонять под свое лицо, пряча мелкие шероховатости и беспокоясь о возможных несостыковках, – потому что своего лица у него нет. Потерялось ли еще в детстве или в юношеские годы, когда приходилось выживать любой ценой, а может быть, стерлось под влиянием антидепрессантов, – точно он уже не может сказать. Как не может ответить и на простой вопрос: что же он чувствует на самом деле? Что он увидит в зеркале, если снимет маску?

Вообще-то, так жить очень удобно.


– Я вот тут давно хотел спросить...

– Бляяя, нашел время!

Договорить Штефану не дают, прерывая его не только полным негодования истеричным воплем, но и пинком пяткой в голень. А взглядом, брошенным через плечо из-под спутанных, лезущих в лицо волос, Рудольф вполне мог бы подпалить средних размеров костер. И об этом тоже можно ему сообщить, чтобы подразнить лишний раз, но тогда велик риск получить еще и локтем в ребра, а это все-таки больно.

Поэтому Штефан только посмеивается и наклоняется ниже, выдыхая в подставленный загривок. Не выдерживает и что-то шепчет себе под нос, но Рудольф то ли не слушает, то ли великодушно игнорирует, блаженно жмурясь и вытягиваясь, с хрустом выгибая спину.


Есть моменты, когда Штефан знает, какое выражение прячется под маской.

* * *

Штефан не любит сам выполнять грязную работу.

Поэтому он, сняв внезапно ставший слишком тесным галстук и закатав рукава по локоть, тщательно вымеряет нужное количество мелкого белого порошка, напряженно щурясь, даже на лбу появляется несвойственная ему складка. Дальше – проще. Ссыпать мелкие игольчатые кристаллики в ампулу и тщательно перемешать. Набрать в шприц. Аккуратно проткнуть крышку из мягкого металла и ввести раствор прямо в густо-золотистую, с красноватым оттенком жидкость. Вот и все. Издали прокол не заметен, а вблизи... он рассматривать не будет.

И что дальше? Самому прийти с бутылкой или передать через... Через кого? Он же помнит, что договаривался с кем-то, помнит даже вкрадчивый низкий голос, но вот – кто это? Да нет, не было никого, это глупо – доверять чужакам. Штефан бы никогда. Штефан припоминает, что они планировали встретиться лично, обсудить какие-то рабочие вопросы... Рабочие? Но ведь теперь – все кончено, их последнее общее дело находится на грани провала, если не уже. Вот только почему?.. Мейер, мерзавец, это его рук дело?

Мейер?

Кто такой Мейер?


Штефан совершенно точно не хочет никого убивать.

Поэтому он просто сидит и смотрит. Напряженно подбирается, сглатывает, смотрит выжидающе и уже не таясь. Как будто заранее знал, что все пройдет гладко, так, как он и планировал.

– Руди?

Это скорее проверка. Чтобы убедиться, как от его громкого голоса по телу прокатится новая волна судорог, как с силой сомкнутся пальцы и тут же разожмутся, роняя на колени опустевший стакан. А потом – снова. И снова. И снова. Прерывистое сиплое дыхание, на пике очередного приступа замирающее совсем, нелепые подергивания рук, устремленный в пустоту перед собой полный панического ужаса взгляд. Это продлится не так уж долго.

Противное зрелище.

Но Штефан не отворачивается.


Штефан знает, что он должен довести дело до конца.

Поэтому он меряет комнату широкими шагами, мечется из угла в угол, задевает бедром неаккуратно сложенные на столе бумаги, – они разлетаются по полу белым веером. Плевать. Он нервно смеется и судорожно тычет пальцем в маленький экран коммуникатора, не с первого раза набирая нужный номер. И ждет, сквозь мелодичную трель гудков и стук собственного сердца ждет, когда приятный женский голос на другом конце канала связи нараспев произнесет:

– Слушаю.

Он отчетливо, будто при видеозвонке, представляет, как качнулись обрамляющие лицо черные кудряшки, а ярко накрашенные пухлые губы изогнулись в легкой, но все равно донельзя фальшивой улыбке.


Штефан знает, что своя цена есть у всего. И эту цену придется заплатить.

– Пей.

Поэтому Штефан сначала фыркает, хлопает себя по колену, а потом заходится громким смехом. Показушным – он все делает напоказ, он не умеет смеяться иначе.

Сидящий напротив человек молчит, никак не комментируя неестественный, слишком притворный хохот, только протягивает руку, сжимая в широкой ладони стакан, и смотрит пристальным немигающим взглядом. У него очень светлые, почти бесцветные, и совершенно бесстрастные глаза. Он будто выжидает, замерев каменным изваянием, абсолютно убежденный в том, что Штефан возьмет стакан и выпьет.

Он прав. Как же он, черт побери, прав в каждом своем слове.

Штефан всегда делал только то, что хотел. И всегда знал, чего хочет.

* * *

– Да пофел фы...

Штефан громко заржал и едва не свалился со стола, на самом краешке которого он и восседал, опасно покачиваясь и для надежности опираясь об пол одной ногой. Занять более устойчивое положение мешал полуразобранный монитор – сзади, подозрительное маслянистое пятно – слева, и справа – густая россыпь каких-то деталей, мелких, но с острыми краями, в задницу они впивались больно.

– Вот уж не думал, что ты можешь быть настолько сентиментален!

Луиджи метнул на него недовольный взгляд из-под сурово сдвинутых густых бровей и раздраженно шмыгнул носом, тыльной стороной ладони вытирая щеку. Черная сажистая полоса, прочертившая смуглую от природы кожу, вид ему придавала скорее комичный, нежели угрожающий, ощетинившийся десятком зажатых в зубах острых кнопок рот – тоже солидности не прибавлял, но Штефан предпочел ему об этом не сообщать и веселиться молча. Ну как молча... Ржать-то ему никто не мог запретить.

Да и вообще, Штефан и его громкий заразительный смех – это настолько привычная константа, что Луиджи оставалось только смириться. И продолжить дальше вешать на стену разноцветные кусочки плотной бумаги, ловко пришпиливая их острыми кнопками к пористому пенобетону. Фотокарточки. В юности Штефана, теперь кажущейся такой далекой, они уже считались раритетом, а сейчас – и подавно.

– Ты надолго в Австрии?

Перепачканный краской из принтера палец аккуратно расправил до не
возможности старую фотографию, разглаживая складки обгрызенным ногтем. Штефан смутно помнил изображенного на ней человека, – немолодого и откровенно помятого, с нелепой рыжей щетиной, – но перебинтованная голова и больничная палата на фоне сбивали с толку.

– Проездом. Послезавтра мне уже надо быть в Будапеште.

Луиджи хмыкнул, с силой нажимая большим пальцем на последнюю кнопку, вдавливая ее в стену. Качество фотографии оставляло желать лучшего, – на тапок что ли снимали? – но все равно на заднем плане было видно самого Штефана, сидящего на краю стола практически в такой же позе, что и сейчас. А на переднем – лохматую светло-русую, почти белобрысую башку, смотрящую в камеру едва ли не в упор. И нервозный бегающий взгляд, который не способна передать фотография, зато услужливо дорисовала память.

– Вот только не говори мне, что ты на старости лет соскучился по своей милой родине.

– Еще раз назовешь меня стариком – и я скажу, что соскучился по тебе и твоей засранной лавке.

Огрызаться было откровенно лень. Штефан никогда не страдал ностальгией, ни разу не приехав даже за долгие годы сотрудничества с венгерскими фармацевтическими компаниями. И из-за своего возраста не страдал, хотя, кажется, только сейчас начал о нем задумываться. Когда понял, что Лукени, которого он привык видеть сущим мальчишкой, – уже хорошо за тридцать.

– Встречаюсь с давним деловым партнером. Так что принимаю заказы на... редкие лекарства, – ехидный смешок и многозначительный прищур должны были скрыть лишнее. – Я, если ты помнишь, могу найти все.

Луиджи хохотнул, скаля ровные зубы, кажущиеся идеально белоснежными на фоне смуглого лица.

– У тебя есть все, чего я хочу, но нет ничего из того, что мне нужно. Запиши, отличный слоган для рекламной кампании. Для твоей наркоты.

Даже будь продажа наркотических средств легальна – в дополнительной рекламе они не нуждались. Хотя слоган и правда хорош, кого-то он Штефану напомнил...

– Зачем тебе эти фотографии? – Будет лучше, если он переведет тему. И снова съехидничает, куда ж без этого. – Провалы в памяти начинаются?


Штефан Рац помнит все, что с ним когда-либо происходило. Правда, иногда ему кажется, что он помнит немного больше.

@темы: #Rudolf Habsburg, #cyberpunk, #обаятельный мерзавец

---

[little.shiver]

Т№1. Заявка №31. Бесценные идиоты. Нежная любовь Широты к соцсетям + ну полная отбитость + плохая усвояемость (или наоборот - слишком хорошая) алкоголя. Перманентный фейспалм (я так понимаю - у всех и синхронно) на фоне.

От заявки, если честно, нихуя, но очень в тему соц.сетей Широты.

Исполнение №1. Что-то там в районе 300 слов

Название: Ощущение полета

— Ты с этой стрижкой похож на Бибера, — ржет по ту сторону экрана Юта.

Волосы у него взлохмачены еще больше, чем обычно, глаза открыты еле-еле, и по всему видно, что минут десять назад он спал настолько крепко, что разбудить его могли или ядерный взрыв, или Широта (в принципе — одно и то же).

— Эй!

У Широты на этот случай заготовлено безумное количество контраргументов, начиная с «Ты Бибера вообще давно видел?» и заканчивая родным и близким «Пошел в жопу!», но Фурукава сонно потягивается и зевает, напоминая о разнице в часовых поясах.

Ю в кои-то веки становится стыдно.

— Но тебе идет вообще-то, — Юта продолжает со знанием дела. Он сам в последний раз стригся в лучшем случае перед премьерой и то лишь с мыслью, что огромную копну волос сложнее уместить под париком, но не ржать над Широтой он не может.

— Нашелся знаток, — беззлобно фыркает Ю и машинально ерошит непривычно короткие волосы.

Юта тянется за сигаретой.

Ленивое раннее утро в Токио и начало вечера в Нью-Йорке. Тринадцать часов расстояния, тринадцать же часов полета.

— Хочешь, я приеду? — выдыхает Юта вместе с дымом и нервозностью. Вообще-то, он такой романтической лабудой не занимается.

Широта предсказуемо роняет телефон из рук, и это дает Фурукаве время отдышаться и придумать пару-тройку бестолковых отмазок на случай дурацких вопросов.

— Прости, — лохматая зараза трясет головой и улыбается так, что не возможно не попытаться хотя бы эту его чертову улыбку повторить. — Конечно, да. Я тебе здесь все покажу!

Энтузиазма Широте не занимать, но Юта научен горьким опытом.

— Нет уж, по караоке-барам я с тобой таскаться не буду, а пить — тем более.

Сигарета заканчивается, донельзя довольная улыбка Широты — нет.

Фурукава усмехается на камеру и отчаянно пытается придумать повод, как бы поскорее слинять. Широта расписывает все прелести Нью-Йорка так, словно Юта там ни разу в жизни не был.

Вечер и утро заканчиваются, расстояния — тоже, бесконечное ощущение полета — нет.

@темы: #RPS, #Furukawa Yuta, #Shirota Yu, #Shirukawa, #Однострочники Т№1

---

I am machine, персонажи

[Shax-r]

Я пытался (с)
А поскольку в моем случае "художник" - даже не от слова "худо", а от другого, но тоже на "ху", то мой перфекционизм в терминальной стадии заставил меня засунуть свои попытки куда-нибудь подальше и обратиться к людям с руками из плеч.
Спохватился я, конечно, поздно, но щито поделать.
Зато нашел замечательную Елизавету Павлову, которая терпеливо выслушала мое упоротое ТЗ и взялась рисовать все это непотребство. За что я ею безмерно восхищаюсь и прыгаю до потолка. И вам советую тоже восхититься, потому что она умница~

Большое и жирное предупреждение: персонажи не описывались, как копия актеров мюзикла/исторических прототипов. Специально.
И идут они не в порядке "главности", а в том, каком их рисовала художница.

1.

Рудольф Габсбург.

Рудольф Габсбург

Вернее, Руди, потому что сокращенная форма имени характеризует его куда точнее, чем полная.
"Заебанный жизнью алкоголик и невротик, а глаза добрые" - и это лучшее описание как арта, так и всего персонажа в целом.
По поводу его (прямо скажем, сильной) непохожести на того же Фурукаву - да, это нормально. Я сам долго привыкал, но когда пригляделся - понял, что этот Рудольф идеален. Он, все-таки, тридцатилетний мужик с убитой внахрен ЦНС, откровенно заниженной самооценкой и кучей отборных тараканов в светлой головушке. "Бедный худющий мальчик", "друг мой, ты похож на бомжа" и "наркоманы и то лучше выглядят", если уж на то пошло, а не холеная фотомодель с обложки.
Что касается характера - то посмотрите в глаза. Потому что этот взгляд прекрасен и очень много о нем самом говорит.

+еще 3 варианта обработки

Немного истории или Как выглядело ТЗ

Мужчина, на вид 25-30 лет, худощавый, даже чересчур. Черты лица типично-европейские, вполне симпатичен, но не более (вообще, в качестве прообраза брался актер Макс фон Тун - img1.liveinternet.ru/images/attach/c/4/78/900/7...). Волосы светлые с рыжиной, прическа а-ля "полгода назад это была нормальная аккуратная канадка (гугл посоветовал вот это - i1.wp.com/hairdream.ru/photo/kanadka-volosu-nab...), но сейчас все отросло, челка в глаза лезет, и вообще: я-упала-с-сеновала-тормозила-головой". Глаза темно-серые, выражение лица очень близко к тому, что на первой фотографии: практически всегда смотрит снизу вверх, слегка исподлобья, но взгляд добродушный. Возможно, слегка улыбается. Из одежды: брюки с ремнем, светло-голубая рубашка, черная кожаная куртка. При этом одежда аккуратная, даже дорогая, только напялили ее по принципу "из шкафа выпало и ладно". Руки скорее всего или в карманах, или скрещены на груди.

2.

Ада Рихтер.

Ада Рихтер.

Эта потрясающая женщина очаровала с первого взгляда всех. Раз ее даже второй нарисовали, и это я молчу про вопли "Какая девочка!" (да-да, я их помню). И я чертовски этому рад, потому что хотел, чтобы она вызывала именно симпатию и сочувствие у читателей тоже, как и у главного героя.
И она тоже такая, как должна быть, тут у меня даже секундного диссонанса не возникло. Потому что Ада - эффектная женщина, ярко одетая, с броским макияжем, но у нее бегающий взгляд напуганного ребенка, а любимое времяпрепровождение - забиться в угол дивана и свернуться там клубочком, чтоб никто не трогал.
Кстати о возрасте. В фике на него указывается вскользь, поэтому, чтобы вам не страдать подсчетами, я его тут укажу прямо. На момент последних глав ей двадцать два, в первых, соответственно, - двадцать.

+еще 3 варианта обработки

Немного истории или Как выглядело ТЗ

Женщина, чуть старше двадцати. Худющая, но при этом не доска, все отличительные признаки женского пола присутствуют (привет пластическим операциям). Лицо тоже во многом "искусственное", хотя и миловидное: точеный нос, губы бантиком, большущие голубые глазищи. Только круги под глазами все портят, да дерганный, бегающий взгляд. Копна кудрявых черных волос выше плеч. Отличительная черта - длинные красные ногти. Одета в белую то ли футболку, то ли майку с вырезом и красный облегающий пиджак с закатанными до локтей рукавами, брюки/джинсы тоже красные, но несколько темнее. Ухоженная, но при этом лишенная вообще какой-либо уверенности в себе, - только бы сесть в уголке, и чтоб никто не трогал.

3.

Тод.

Тод
("Tabes of desires")

КАМАРАШ. Ваще-то, я его ни разу не подразумевал, но когда узрел - минут десять орал, что он похож на Камараша. Хотя на самом деле нет, но это было первое, что пришло мне в голову.
Еще один персонаж, в которого художница сразу влюбилась. Высоченный красавчик с нарочито небрежно растрепанной прической и сединой на висках, хотя на вид ему не дать и тридцати, - просто ему так захотелось. Нахал и выебонщик (с), мнящий себя высшей ступенью эволюции. Беззастенчиво пялится на людей, в чужой квартире разваливается на диване, как у себя дома, и даже на кладбище тычет пальцем в мемориальные доски, как любопытный мальчишка. И белесые глаза - в которых нет ничего жуткого, потому что просто не хватило красителя.
И это один из самых важных моментов - то, что нет у Тода зловещей ауры. Каким бы он ни был опасным (за счет физической силы и прокаченных мозгов), его бахвальство и самонадеянность в итоге и сыграли с ним злую шутку.

+еще 2 варианта обработки

Немного истории или Как выглядело ТЗ

Мужчина, примерно лет двадцати пяти, подтянут, широкоплеч. Лицо немного вытянутое, с крупными чертами: большой нос, большой рот, пухлые губы, - все в пределах разумного. Физиономия самоуверенная и ехидная. Скандинавский блондин (то есть очень светлый), волосы довольно длинные, по уровню лопаток, и завязаны в хвост, но это помогает мало - половина все равно торчит черт-те как. На висках проседь. Глаза светло-серые, выцветшие. Одет в серую же рубашку, черные брюки.

4.

Штефан Рац.

Штефан Рац

"Мерзавец обаятельный", - и это лучшая из возможных характеристик. Человек, обладающий настолько яркой харизмой, что давит, душит всех, кто подпадает под ее воздействие.
Для кого-то - респектабельный бизнесмен, для кого-то - выхолощенный пустобрех, для кого-то - единственный близкий друг. Породистый холеный красавец, будто сошедший прямиком из фильма об американской мафии 30х годов. Дорогущая одежда "с иголочки", тщательно уложенные волосы, короткие щипаные усики, и неизменно - отвратительно вонючие сигареты, раздобытые черт знает на какой помойке.
Человек, который смеется, - и вы будете совершенно правы, если вам почудится отсылка к роману Гюго. Потому что Штефан смеется всегда, но искренности в его смехе - не больше, чем во всей его жизни. Только перестать смеяться он уже не способен. Привык.

+еще 2 варианта обработки

Немного истории или Как выглядело ТЗ

Мужчина, чуть старше тридцати. Эдакий "голливудский красавчик", со всеми вытекающими отсюда приметами, активно этим пользующийся. Морда наглая, широченная улыбка, чувство собственного превосходства валит из ушей. Еще и усики в лучших традициях Вито Корлеоне. Карие глаза, темно-каштановые волосы, короткие и тщательно уложенные с помощью литров всевозможных средств. Франт настолько, насколько это вообще бывает: отглаженная рубашечка, бежевые жилет и брюки, красный шарф или шейный платок, длинное синее пальто. Очень много курит, поэтому сигарета в зубах или в руках будет очень кстати.

5.

Луиджи Лукени.

Луиджи Лукени

Продолжая традицию упоротых ассоциаций с актерами - он похож на Иглесиаса. Внезапно.
Одна из тех странных личностей, которых так любил коллекционировать Штефан. Темпераментный итальянец, выделяющийся на фоне холеных чопорных австрийцев. Беспардонный и немного сентиментальный владелец лавки по перепродаже подержанных (читайте - краденых) компьютерных комплектующих. Он бесится на дурачка Хольста и ругается с поставщиками, он зубоскалит, сидя на заваленном всяким хламом столе и болтая ногами... Он впустил в этот мир Тода - и этим заслужил его благодарность.
Настоящий коллекционер, собирающий никому не нужное барахло... и воспоминания. Старые обтрепанные фотографии на стенах, сохранившие образы людей: ничтожных и великих одновременно. Не рассказчик, но читатель, вынесший приговор совершенной машине.

+еще 3 варианта обработки

Немного истории или Как выглядело ТЗ

Мужчина, примерно 23 лет от роду. Приземистый, тощий, откровенно страшненький. Выделяется на фоне остальных типично южной физиономией: заостренные черты, черноволос и кудряв, черноглаз, с перманентной щетиной. Нахален, как взъерошенная ворона, "море по колено, океан по пояс". Из одежды: джинсы с подтяжками в духе "рабочий с завода" и тельняшка, все до невозможности обтрепанное и засаленное, местами порванное, зашитое и порванное снова, как будто его долго валяли по грязному асфальту. В общем, в темной подворотне такую личность лучше не встречать.

6.

Элизабет Габсбург.

Элизабет Габсбург

Эта замечательная женщина умела жрать мозг не только семье и самой Смерти. Компьютерные мозги, оказывается, ей тоже пришлись по вкусу, - поэтому она нарисована на бумаге.
На этом моменте я взвыл, сдался и просто описал образ настоящей императрицы Элизабет, без упоротых отсылок к актерам.
А все почему? А потому, что она - человек вне времени. Конец девятнадцатого века или середина двадцать первого - она остается все таким же привидением дома Габсбургов. Замкнутая. Отрешенная от всего мира.
Не способная даже заплакать на похоронах собственного сына. Живое (живое ли?) воплощение того самого паралича желаний - и даже совершенный искусственный интеллект тут бессилен. Потому что ей уже не грустно. Она просто должна грустить.
О ком скорбит это печальное привидение? По ком звонит колокол?

+еще 2 варианта обработки

Немного истории или Как выглядело ТЗ

Женщина, примерно пятидесяти лет. Для которых она очень хорошо выглядит: неплохая для ее возраста фигура, величественная "императорская" осанка (опять же проообраз - императрица Елизавета Баварская - blog4woman.ru/wp-content/uploads/2011/04/sissi..). Округлое лицо, заплетенные в косу длинные темные волосы, темные глаза. Выражение лица отстраненно-равнодушное, постоянно "ушла в себя, вернусь не скоро", даже немного печальное. Эдакое ходячее скорбное привидение. Одета в светло-кремовое или даже белое длинное платье свободного покроя, из легкой ткани.

запись создана: 11.03.2017 в 07:25

@темы: #Der Tod, #Elisabeth, #Rudolf Habsburg, #cyberpunk

---

[Kristenlain]

Это же... это же просто Элизабетское комбо! Все. Теперь я видел все. Уносите меня.

@темы: #фото, #Der Tod, #Elisabeth, #Rudolf Habsburg

---

Как согреться зимой

[Kristenlain]

Название: Как согреться зимой
Автор: Kristenlain
Персонажи: Фурукава Юта, Широта Ю
Жанр: Повседневность
Размер: Мини-мини
Рейтинг: G
Краткое содержание: Простывший Широта и действующий Фурукава.

Что-то повседневное и абсолютно бессюжетное. Закончить надо было, к тому же, у меня ломка по упоротым фоточкам Широты в инсте куда эта зараза делась, я переживаю

Часть 1 тутъ

Часть 2. Методы доктора Фурукавы.

— Фуру-чааааан, — жалобно проныли откуда-то из глубины квартиры. Юта хлопнул дверью, тихо вздохнул и закатил глаза. Бросив ключи на тумбочку, вытер лапы псу и поплелся на встречу неизбежности.

Стоны издавало завернутое в плед красноносое существо, живописно раскинувшее конечности на диване. Лежбище, к слову сказать, все было усыпано мятыми платочками.

— Фуру-чан, ты вернулся! Ты принес мне вкусняшек? – с интересом поглядывая на пакет в руках Фурукавы, сипло поприветствовал его Широта. Он пытался звучать бодро, но хриплый кашель, последовавший следом, выдал его с головой.

— Я принес тебе лекарства.

Ю застонал и накрылся подушкой. За ту неделю, что Широта лечился у Юты дома, он успел хорошенько пошатнуть душевное равновесие Фурукавы, начиная срачем в квартире и заканчивая ежедневным мозгоебством. Почему тот предпочитал отлеживаться именно у него в квартире, Фурукава искренне не понимал, но так как ощущал свою вину за то, что заразил его, выгнать Широту не решался. Да и тот умел состроить такую несчастную моську, что совесть моментально отвешивала Фурукаве пинка, причём такого, что тот порывался то пледиком Широту укрыть, то подушечек дополнительно принести. Приходил в себя Юта обычно у плиты, недоуменно уставившись на фартук в горошек и книгу рецептов в руках.
А ведь он предупреждал, чтобы Широта не совался к нему с поцелуями. Тот же все отнекивался, что «зараза к заразе не липнет». Теперь Фурукава вынужден был тратить свои нервные клетки на лечение этого балбеса.

— Ты ел что-нибудь?

— Не-а. У меня нет аппетита, - гнусаво протянули из-под подушки.

— Хм, то есть свежие рисовые пирожные ты тоже не будешь? – спросил Фурукава, насыпая корм Ламе, который нетерпеливо поскуливал и тыкался мокрым носом в ладони.

— Так ты все-таки принес мне вкусняшек! – обрадовано оскалился Широта, уже копаясь в оставленном Ютой пакете, за что получил по рукам.

— Ничего не дам, пока нормально не поешь.

— Ну, Фуру-чааан, - обиженно протянули, покорно умострячиваясь на выдвинутом стуле.

Разогрев лапшу и наспех настрогав салат, Юта поставил перед Широтой миски и сел за стол.

— Все хотел тебя спросить. Зачем тебе столько фарфиков? 34 фтуки. Ты фто, их коллекционируешь? – с набитым ртом спросил Ю.

— Я же не спрашиваю зачем тебе… Постой! Откуда ты знаешь сколько их у меня?

— Я посчитал. Что? – заерзал на стуле Широта под убийственным взглядом Фурукавы. — Мне было скучно. По телику какую-то фигню показывали.

Юта встал и молча прошествовал в спальню. Широта подождал, пока тот скроется из виду, и поспешил закрыться в ванной. Минуты через три раздался стук в дверь.

— Вылезай, давай.

— Нет. Я жить хочу.

— Правда? А вот у меня такое впечатление сложилось, что ты прямо жаждешь с ней расстаться.

— Живи как в последний раз!

— Ага, твори фигню и все в этом духе. Выходи.

— Ты уже простил меня?

— Размечтался.

— Ну, Фуру-чан, я ведь больной человек, нельзя быть таким жестоким.

— Это я уже давно заметил.

— Хочешь я куплю тебе еще парочку шарфиков? — с надеждой спросил Широта.

Фурукава задумался.

— Если ты это сделаешь, я, возможно, прощу тебе и разбитую колонку.

Широта с облегчением выдохнул, отпер дверь и осторожно выглянул из-за двери. Фурукава, сложив руки на груди, подпирал стену в двух шагах.

— Пис?

— У нас уже еда остыла, придурок.

Шмыгнув носом и виновато потупившись, Ю поплелся на кухню за Фурукавой, замышляя примирительные обнимашки.

@темы: #Furukawa Yuta, #Shirota Yu, #Shirukawa

---

[little.shiver]

Это был незабываемый отпуск и мои самые сильные переживания за очень продолжительное количество времени.
И то, как писался этот фик, намного важнее того, что в нем написано.
У меня совершенно разбито сердце и нет подходяще-правильных слов, поэтому лучше просто начать читать, послав к черту все мои предисловия)

Название: Your heart is as black as night
Автор: little.shiver
Фандом: серия дополнений к «I am machine» авторства Shax-r, конкретно — к фику «Are you real?»
Персонажи/пейринг: Штефан Рац/Рудольф Габсбург
Размер: мини
Категория: слэш
Рейтинг: NC-17
Жанр: АУ, псевдоPWP
Краткое содержание: «Если Штефан догадается о том, что творит за его спиной лучший друг, — Рудольфу крышка.» — то, что я просто не мог не расписать.
Посвящение: дорогому сэру Заместителю, который охуенно читает вслух, как бы он там не отбрыкивался. Мы оба замерзли вусмерть, чтобы дослушать и, как мне кажется, этого достаточно, чтобы понять всю значимость озвучиваемого. В который раз, но не в последний ни в коем случае, — спасибо

Читать дальше

I don’t know why it came along
At such a perfect time
But if I let you hang around
I’m bound to lose my mind

Cause your hands may be strong
But the feelings all wrong
Your heart is as black as night
(с) Melody Gardot — Your heart is as black as night

Штефан блуждает в потемках. Все, что кроме, все, что за пределами его понимания — потемки, а Рудольф за этими пределами уже давно.

Штефан не влюбчив и не слеп, Штефан — прагматик (по крайней мере, так считают все знающие его люди), и когда дело касается работы, Штефан непреклонен. Увы. Иначе, наверно, было бы совсем по-другому. Иначе он мог бы закрыть глаза.

Да, будь это не Рудольф, Штефан и думать бы не стал. Но.

В жизни Штефана последние несколько лет существует одно большое (средних размеров, на самом деле), но очень весомое «но» по имени Рудольф Габсбург. Это «но» носит дорогущие, но убитые годами и неделикатной стиркой джинсы от «Гуччи», потрепанного вида рубашку из безымянного магазинчика в южной части города и кожанку на полтора размера больше (это делает Рудольфа шире в плечах и моложе в глазах окружающих).

Это «но» таскает вонючие штефановские сигареты в золотом портсигаре с именной гравировкой, пьет, что угодно, без разбора, и совершенно не вписывается ни в какие нормы приличия.

Это «но» младше ровно на то количество лет, которое Штефан потратил на свою депрессию, и оно стало завершающим её этапом.

Это «но» по имени Рудольф Габсбург, наследник одной из ведущих в мире компаний по разработке и производству протезов, программист-самоучка, состоявшийся алкоголик и начинающий наркоман, — единственный друг Штефана и единственный же теперь любовник (в свой «список» Штефан не заглядывает так давно, что, похоже, тот уже может считаться недействительным).

Рудольф, он же — «просто Руди», — человек, про которого Штефан может сказать: «Я ему почти доверяю», и все поймут, что «просто Руди» — свой в доску парень, ради которого не жалко ничего.

Рудольф Габсбург копирует базы данных Штефана и отправляет его клиентов в наркологические клиники. Восхитительный идиот!

Штефан опрокидывает в себя ещё одну порцию джина и опускает лицо в колыбель из сложенных вместе ладоней.

Вот именно сейчас все зашло слишком далеко.

***

Рудольф расслаблен и умиротворен. Вообще-то, он не особенно задумчив после секса и, как правило, всегда старается сразу же уснуть (раньше хотя бы сбегал). Но сейчас его отвлекает очевидное беспокойство, словно красным маркером написанное поперек Штефана.

В голове у Рудольфа миллион и одна идея, что могло послужить причиной этого состояния, из-за чего Штефан никак не позволяет себе расслабиться, почему сидит на краю кровати, свесив ноги в полутемную пустоту. Между его лопаток можно смело приколачивать полку и ставить стакан с водой — настолько она прямая, как стенка.

Для вечно веселого и наигранно-беззаботного Штефана это не просто перебор, но почти диагноз: «Хроническое беспокойство в обостренной форме, для лечения необходимо немедленно принять...» — и так далее по списку. Рудольф не силен в способах поднятия чужого настроения.

Если только.

Идея приходит в голову внезапно, обжигает щеки и, кажется, — даже кончики ушей. Рудольф, вообще-то, никогда, но это же Штефан. Что с ним может быть сложного? Что с ним может пойти не так? Что в принципе может быть проще и естественней? В таком деле, Рудольф помнит это по своему опыту, лучше ничего не спрашивать и не лезть с глупыми уточнениями, а просто брать и делать. В конце концов, не в этом ли смысл: спать с человеком своего пола, потому что полностью уверен в том, что и как нужно сделать, чтобы ему понравилось? Не без скидки на индивидуальные предпочтения, конечно, но.

Рудольф запрещает себе думать и привычным движением кладет руки Штефану на плечи. Ему нравится это ощущение перекатывающихся под пальцами мышц и сухожилий, нравится сила, с которой эти руки притягивают его ближе, нравится уверенность, с которой Штефан раз за разом оставляет на бледной коже отметки, нравится властность, с которой эти руки придерживают его за шею. Ему откровенно нравится быть под Штефаном, так что, наверное, и в этом жесте не должно быть ничего сверхъестественного, ведь так?

Штефан не оборачивается, и его спина лишь напрягается ещё сильнее. Рудольф проводит по чужим плечам ладонями, едва-едва разминая, стараясь не причинить боль. Штефану явно не помешал бы хороший массажист.

Рудольф переступает коленями за его спиной и садится рядом. Даже без привычных ботинок на толстой подошве прямой как палка Штефан кажется выше по сравнению с вечно сутулым Рудольфом, и это, в совокупности с уже выпитым, придает уверенности в собственных действиях.

Он неуклюже опускается на пол и под удивленным штефановским взглядом садится между его широко расставленных коленей. Так проще и удобнее, впрочем, Рудольф не великий специалист. Все его преимущество в этой почти-что-битве — внезапность и умение быстро перестраиваться.

Рудольф опускает ладони на бедра Штефана и прежде, чем тот успевает изумиться, целует сгиб между бедром и пахом. Он не силен в теории, но практики у Руди — хоть отбавляй, одно что в совершенно другой роли, разницы же это не имеет? Неужели при всей его старательности и вниманию к деталям, которые становятся очевидны при работе с базами данных, он не сумеет хорошо отсосать?

Рудольф фыркает в ответ собственным сомнениям и принимается за дело. Штефан, конечно, кончил минут десять назад и не сразу должен снова возбудиться, но тем не менее, ощущения-то все равно — из самых приятных. Руди сначала окутывает своим дыханием, дразнит и лишь потом позволяет члену коснуться губ. Головка с едва заметным усилием раскрывает их, и Рудольф силится, чтобы не отпрянуть: слишком уж «человеческий» на его языке оказывается привкус, слишком «животный» окутывает его обоняние аромат. Он собирает достаточно слюны, чтобы мерно распределить её по доступной языку длине, прежде чем в самом деле облизать член, подобно леденцу на палочке (в детстве он любил сладости, но бабушка ужасно ругала его за безответственное отношение к здоровью зубов).

Рудольф удивляется и почти не верит тому, что решился. В его жизни было слишком много людей, которые убежденно кричали в толпу, что они «не из этих», на что ему оставалось лишь смеяться и вовремя умолкать во избежание длинных изобличительных речей.

Ох, он, конечно же, всегда был человеком, как это любят называть, «свободных нравов». В его сердце всегда находилось место хоть для малолетней наркоманки, коей, по счастью, так и не оказалась Ада, хоть для мужчины, в чьих крепких руках он теряет рассудок и способность трезво мыслить. И то, что член именно этого человека сейчас заполоняет полость рта, создавая едва понятное пока ещё неудобство, кажется ничуть не менее естественным, чем желание самому погрузиться в обволакивающее тепло и узкую мягкость податливой девушки.

Рудольф проводит языком, примеряясь, и пробует помочь себе рукой, но непривычное горло отказывалось принимать всего Штефана. Тот вплетает свои пальцы в волосы Руди и, запрокинув голову, шипит:

— Что же ты делаешь, черт возьми, Руди...

Но в его голосе нет ни желания остановить, ни отторжения, ни презрения, ни даже властности, с которой его рука тянет Рудольфа все ближе. Штефан тоже этого хочет. И такое неприкрытое напряжение, совершенно отличное от постоянного беспокойства, лишь подстегивает Руди к более уверенным движениям.

Он принимается посасывать и сильнее давить языком, он методично вспоминает всё, что сам вынес из длительного общения с женщинами разного рода, и откровенная неумелость, похоже, все-таки скрашивается старательностью, потому что рука Штефана на его затылке разжимается, и движения становятся намного более ласковыми. Только один раз он болезненно морщится: «Руди, зубы!», но и эту вину Рудольфу прекрасно удается загладить.

Кончает Штефан с негромким стоном, и не успевший отпрянуть Рудольф кашляет, с трудом проглатывая похожую на какой-то пряный соус субстанцию.

Штефан бессильно откидывается на спину и хлопает по кровати рядом с собой. У него нет слов, которые не испортили бы момента, а Рудольф не может говорить просто потому, что непривычный к подобным нагрузкам язык в лучшем случае будет заплетаться на каждом слове.

Прижавшись к крепкому, но расслабленному, наконец, плечу, Рудольф проваливается в сон.

***

— А теперь расскажи, зачем это было так нужно? — Штефан выглядит слишком бодрым для человека, который уснул в четыре и встал в восьмом часу утра. И он настолько же невыносим.

— Не подумай плохого, — добавляет миролюбиво. — Я оценил сам жест, но раньше ты как-то не интересовался подобным. Разумеется, я это дело люблю, но...

— А кто же не, — фыркает Рудольф, ещё глубже заматываясь в ворох мягкого одеяла.

Штефан смотрит на него взглядом «Ну и дебил же ты», и все же уверенно продолжает:

— Я это к чему всё...

— Арррр... Отстань.

На трезвую, не отягощенную похмельем или мигренью голову, вся прошедшая ночь воспринимается не более, чем увлекательным, но скорее приятным приключением.

— И все же, Руди, мне бы очень хотелось с тобой об этом поговорить.

Вот что всегда было хорошо в Штефане — так это его умение сваливать по утрам в рассвет, без лишних вопросов и дурацких размышлений, но сегодня он явно намерен довести начатое до конца.

— Нет, — Рудольф качает головой и отгораживается подушкой.

— Нет? — Привыкший к прямолинейности и местами даже откровенному хамству, Штефан почти смеётся. Обычно ему все-таки приходится иметь дело с пьяным в хлам Рудольфом (читай — согласным на все), и игра в несознанку не столько неожиданна, сколько неприятна. Впрочем, где ужасно сонный Рудольф, и где баранья упертость Штефана?

— Руди, объяснись. — Просит он мягко, но в ответ на легкое поглаживание по предплечью получает из недр кровати только взгляд покрасневших глаз, который можно интерпретировать или как «Не влезай — убьет!» или вовсе «Опасно, радиация!». Рудольф, в общем, весь сделан из подобных знаков, и Штефану следовало бы привыкнуть. Штефану вообще следовало бы привыкнуть ко всему в Рудольфе, но к таким как он по определению невозможно привыкнуть.

— Черт возьми, Руди, — все-таки сдается Штефан, вплетая в растрепанные на затылке пряди свои пальцы, только теперь уже не для получения полноценной разрядки, а чтобы выразить всю ту благодарность, которая в конечном счете будет оскорбительна, если сорвется с губ.

— Черт возьми, — повторяется и вместо того, чтобы вернуться к прерванному разговору, целует вмиг притихшего Рудольфа.

И это срабатывает.

То есть, он не раскалывается, не начинает ничего объяснять, просто плавится как пластилин в объятии, и Штефан впервые жалеет, что всегда упускал возможность утреннего секса. Определенно, в этом есть своя прелесть. В том, как после сна расслаблены мышцы, как приятна тяжесть прижимающегося тела, в том, каким ленивым и сонным получается поцелуй, в том, как и без того не остывшая после теплого одеяла кожа распаляется, и дышать становится совершенно невозможно. Да и прилив сил, неотягощенность прошедшим днем, и не привычное желание развеять голову, а чистая жажда прикосновений другого человека.

Рудольф даже никак не комментирует запах изо рта, хотя отсутствовать он после вчерашней выпивки просто не может. И таким Руди нравится Штефану даже больше: взъерошенным, но податливым, ласковым, растягивающим удовольствие, почти настоящим (в конце концов, здесь никто не обольщается на свой счет и никогда не будет верить другому до конца).

Штефан прижимается к спине Руди, стискивает его бедра, с силой толкается внутрь и обмирает. В голове назойливой мошкарой вертятся самые разные мысли, но одна-единственная бьется в висок чаще всего: «Руди сливает твоих клиентов в клинику. Руди предает тебя и просто пользуется.»

Штефан не обманывается на свой счет. Любые отношения с окружающими людьми — это игра, в которой побеждает тот, кто успеет взять свое первым. В жизни пользуются тобой, если ты не спохватишься вовремя.

Штефан мог бы воспользоваться Рудольфом, мог бы подвести его к мысли, что компания отца — его наследство, что он зря упускает колоссальные возможности, данные ему правом крови. Вместо этого Штефан пичкает Рудольфа алкоголем и обезболивающими, забирает из притонов, где тот дерется и надирается, трахает Рудольфа и дает ему работу. Штефан влюбляется в Рудольфа, а тот делает ему минет. И когда сердце заполошно бьется, когда уже и забывший, что такое волнение, Штефан ждет каких-то объяснений этой сумятице, Руди фыркает из-под одеяла и уходит от ответа.

— Обними меня, — просит Рудольф, примеряясь возле груди Штефана спиной.

Штефан может отвернуться и закурить. Штефан может усмехнуться и покачать головой. Штефан может назвать Рудольфа ребенком и потрепать по волосам. Штефан может молча отмахнуться.

Штефан поправляет свою подушку, натягивает на свернувшегося калачиком Руди одеяло, обхватывает за талию рукой и крепко прижимает к себе, утыкаясь носом в основание шеи.

Он может пользоваться бесконечным числом наркоманов и торговцев, может быть самым отчаянным мерзавцем во всей Вене, и только один человек будет безнаказанно обводить его вокруг пальца. Вот только Рудольф, наверно, совершенно прав с тем, что ничего не говорит вслух. Блуждать в потемках его души и надеяться на взаимность Штефану нравится много больше, чем признаваться в собственной слабости.

— Прижми ноги к моим, совсем заледенели, — шепчет Штефан, проводя ладонью по бедру.

Впрочем, иногда ему едва ли удается эту слабость скрыть.

@темы: #Rudolf Habsburg, #cyberpunk, #обаятельный мерзавец

---

[Kristenlain]

Твое лицо, когда ты итак уже в полной жопе, а друг еще лезет со своими дерьмо советами.

---

[BelayaSonia]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[little.shiver]

Хороших всем выходных)

Название: Как дети
Автор: little.shiver
Фандом: РПС
Персонажи: Широта Ю/Фурукава Юта
Размер: драббл (мои любимые ~600 слов)
Категория: слэш
Рейтинг: G
Жанр: псевдоромантика

Читать дальше

Юта окинул беглым взглядом широченные полки и горестно вздохнул. По всему выходило, что именно сегодня — не его день. Не его от слова «совсем». Мало было того, что он проснулся с больным горлом, так ещё и репетицию перенесли на два часа раньше. И теперь вот.

— Ну, я же миллион раз тебе говорил: не трогать мои шмотки! — горестно вздохнул он в пустоту квартиры.

Фраза, обращенная к спящему за тысячи километров от него человеку была не только бессмысленна, но и бесполезна: даже будь Широта рядом, он лишь усмехнулся бы и наплел что-то про «Так лучше смотрелось» или «Да я же всего на один раз». И не откажешь ведь.

И он оставил бы все, как есть, правда. Будь это футболка или кофта, но не любимая же шляпа! Юта привычно ткнул в зеленую иконку вызова и сел, ожидая ответа.

— Алло? — раздался сонно-взволнованный голос на том конце провода.

Фурукава мысленно усмехнулся. Ага, вот и попался, повеса и хулиган, выкладывающий в инстаграм фотографии ночного Нью-Йорка и пьяных друзей, а на самом деле спящий во втором часу беспробудным сном. Ну, почти беспробудным.

— Ты взял мою шляпу? — Юта обошелся без предисловий. Уж без его «Добрая ночь, не правда ли? И звезды такие красивые. А ты, падла, стащил мою шляпу и разгуливаешь в ней по Манхэттену!» Ю точно мог бы обойтись. Вышло даже не зло, а почти вопросительно. Как у обиженного ребенка.

— Фуру-чан, — Широта от всей души зевнул в трубку и явно потянулся к прикроватной тумбочке, — ты в курсе, что такое разница в часовых поясах? Я так сладко спал, мне даже снилось что-то приятное.

— Я в курсе, и не пытайся от меня отвертеться. Шляпу ты взял? Черную, с большими полями.

— Ох, Фуру-чан, я уже не помню, у меня их здесь так много. Ну, хочешь, я посмотрю?

Щелкнул выключатель, скрипнула кровать и дверца шкафа.

— Вот, есть соломенная, какая-то зеленая, откуда вообще? Ещё черная с зауженным краем. О, погоди, вот эта?

Ю включил видеозвонок, и перед глазами Юты предстало заспанное лицо псевдоиспанца, растрепанные волосы (опять какой-то новый цвет?) и часть голого плеча, скрытая... его любимой шляпой! Рука сама потянулась к лицу в общеизвестном жесте, потому что улыбка Широты не оставляла сомнений — он и не думал огорчаться по поводу украденного имущества (вывезенного, ко всему прочему, из страны).

— Ю?

— Что такое, Фуру-чан?

— Ты никогда не задумывался о том, чтобы вот так резко сорваться куда-то, бросить все дела, смотреть на ночное небо, любоваться океанами и в ночи мчаться к тому, кто тебя очень ждет?

Из растерянного взгляд Широты быстро сделался мечтательным.

— Это так мило, Фуру-чан. Конечно же, да! И гонять потом по темным улицам на мотоциклах, и перекусывать в забегаловках бургерами, целоваться, встречая рассвет... — Казалось, он совсем растворился в своих полусонных грезах.

— Отлично, — хмыкнул Фурукава и хлопнул в ладоши. — Тогда поднимай свое бренное тело с кровати и покупай билет на самолет. И чтобы уже завтра моя шляпа была у меня в руках!

Жестоко спущенный с небес на землю по лестнице иронии Широта обиженно поджал губы и посмотрел исподлобья.

— А как же смотреть на звезды и целоваться на рассвете?

Юта пожал плечами.

— У меня нет мотоцикла, но если ты так хочешь...

Широта даже не дослушал до конца, издал какой-то несуразный звук, больше всего походивший на ликование пьяного тюленя, подскочил с места (камера безбожно затряслась) и на пороге собственного номера бросил короткое:

— Я уже лечу к тебе!

Фурукава усмехнулся и фыркнул:

— Халат надень, придурок!

Но так и не отключившийся Ю уже летел: в одних трусах по коридорам отеля навстречу судьбе и дурацким мечтам о том, чтобы целоваться под открытым небом.

Юта снова пожал плечами и постарался стереть с лица неуместную улыбку.

Как дети, ей-богу.

@темы: #RPS, #Furukawa Yuta, #Shirota Yu, #Shirukawa

---

Каталог текстов

[Shax-r]

Потому что оно нам надо.


РПС
Он же - "Наши любимые идиоты"

"Только я вот парикмахер". (автор - Shax | мини | PG-13 | стёб) "... Никому не нужен нахер".

Особенности национального празднования Рождества. Милота, романтика и кофе со стиральным порошком.

"Все преходяще, а кофе вечен". (автор - Shax | мини | PG-13 | стёб)
Однострочник, заявка №3. (автор - little.shiver | G | стёб)

"Особенности благоустройства подведомственных территорий в некоторых организациях культурной направленности". (автор - Shax | мини | G | стёб) Или зафига в гримерке нужен диван.

Однострочник, заявка №15. (автор - Shax | G | стёб) "Ушла из Такаразуки, а ничего не изменилось".

Однострочник, заявка №1. (автор - little.shiver | G | стёб) Укуренный фемслэш.

Однострочник, заявка №4. (автор - Shax | G | стёб) Ремонт своими (и чужими) руками.

Однострочник, заявка №5. (автор - Shax | G | АУ, стёб) О вреде употребления кофе с сахаром.

Однострочник, заявка №16. (G | стёб) Немного о перемене мест слагаемых.

Часть 1. (автор - Kristenlain)
Часть 2. (автор - Shax)
Часть 3. (автор - little.shiver)

Однострочник, заявка №7. (автор - Kristenlain | PG-13 | стёб) Корсет Джульетты. Просто корсет Джульетты.

Однострочник, заявка №13. (автор - little.shiver | G | ангст) История происхождения эпохального обращения "Фуру-чан".

"Young and beautiful" (автор - little.shiver | мини | G | драма) Бордовая рубашка и андерэйдж.

"Как согреться зимой". (автор - Kristenlain | мини | G | повседневность)

Часть 1. Простывший Фурукава и действующий Широта.
Часть 2. Простывший Широта и действующий Фурукава.

Однострочник, заявка №26 (автор - Kristenlain | G | стёб) О роли социальных сетей вообще и инстраграма в частности.

"Когда тебя нет". (автор - little.shiver | драббл | G | флафф) Об обмене смайликами. И просто милота.

"Как дети". (автор - little.shiver | драббл | G | псевдоромантика) Шляпа. Просто шляпа.

"Ощущение полета". (автор - little.shiver | драббл | G | сплошная милота) "Вечер и утро заканчиваются, расстояния — тоже, бесконечное ощущение полета — нет".

"Let your dreams flood in". (автор - little.shiver | драббл | G | флафф) «У нас ничего не получится», — говорит Фурукава и отпускает его ладонь.

Однострочник, заявка №23. (автор - little.shiver | G | флафф) Потому что о странных соседях надо предупреждать.

"В отражении". (автор - little.shiver | драббл | G | флафф) «... а за пределами пластиковой оболочки была самая обыкновенная жизнь».

"Как боги". (автор - little.shiver | мини | G | повседневность) Налет тленноты и безысходности, но при этом все хорошо.

"ТрудовыЕбудни". (автор - Kristenlain | драббл | G | повседневность) О способах снятия стресса или приобретения нового.

«Элизабет»
Интерпретация театра TOHO, 2016 г.

"По своим местам". (автор - little.shiver | мини | PG-13 | АУ, ретеллинг, драма) "Отношения со Смертью просто не могут быть мимолетными, рано или поздно ты все равно окажешься в липких объятиях пустоты".

Цикл "Записки самоубийцы". (автор - Shax | рейтинг плавающий | психодел, поток сознания, заначка ЛСД) "Самоубийство – это был просто очередной радикальный план, чтобы исправить жизнь".

"У смерти синий взгляд". (мини)
"Hörst du mich?". (мини)
"... просят лишь покой". (драббл)

Цикл зарисовок о Лукени, Тоде и Элизабет. (автор - little.shiver | мини | PG-13 | АУ, драма)

"И для любви это не место".
Однострочник, заявка №2

"Кое-что в этом мире должно оставаться неизменным". (автор - Shax | драббл | PG-13 | сарказм напополам с драмой) "Просто теперь он вынужден рассказывать свою историю немного больше и дольше, чем сам когда-то предполагал".

"Правила игры в безумие". (автор - little.shiver | мини | R | мозгоебля и секс) "Продолжение сцены в Майерлинге".

Однострочник, заявка №14. (автор - Shax | PG-13 | ангст) Луиджи Лукени и его собственная голова в формалине.

Однострочник, заявка №24. (автор - little.shiver | G | стёб) Про несчастливую семейную жизнь Габсбургов и семейного психолога.

Однострочник, заявка №17. (автор - little.shiver | G | глухое АУ, стёб на грани гротеска) "Лучшие наряды из загробного мира, фата из паутины, дизайнерские решения от Дер Тода и многое другое за нашей дверцей в розовом маффине!"

Сборная солянка из мюзикла и РПС и много размышлизмов. (автор - belayasonia | PG-13 | философия, ангст, переплетение реальностей)

"Медленно". (мини) "Нет, ну, правда, кто меня просил тогда ловить эту дуру с дерева?.."
"Despacito-2. Осенняя сказка". (миди) Коротко о необычных способах заработка и реинкарнациях.

Однострочник, заявка №21. (автор - little.shiver | G | мозгоебля без секса) Смерть, противоречащая сама себе.

"Vertrauen". (автор - Kristenlain | мини | R | ангст) Если бы у Тода было чуть меньше терпения и чуть больше желания разглядеть кого-то, кто все время находился у него под носом.

"Ты меня видишь". (автор - Shax | миди | PG-13 | околоисторическая драма) Когда очень сильно чего-то хочешь – оно ведь, на твою беду, может и сбыться.

"О наследии и наследниках". (автор - Shax | мини | PG-13 | стеб и клоунада, плавно перетекающие в ангст и тленноту) Это почти что история успеха. Ну или, по крайней мере, – история головокружительного карьерного роста.

«I am machine»
Потому что это ушло уже в такие глухие дебри, что связывать его с «Элизабет» – стыдно.

"I am machine". (автор - Shax | макси | R | драма, киберпанк) Ода человеку и человеческому разуму, воплощенная в истории жизни одного самоубийцы.

"Не надо правды, вас люблю за ложь". (автор - Shax | мини | PG-13 | стеб на грани ангста) Немного о том, почему Штефан мало пьет, а Ада все время такая пришибленная.

"Сны, в которых я умираю". (автор - Shax | мини | R | ангст и психодел) «А что будет, если..?». Нет, не так. «А чего никогда не будет, если..?» «А чего никогда не было, если..?»

"Lidércnyomás". (автор - Shax | мини | R | психодел и заначка ЛСД) Немного о любви и наркоте.

"Take the black, paint it bright". (автор - little.shiver | мини | PG-13 | АУ, драма) "Штефан вообще-то не хотел давать Рудольфу эти ужасные таблетки".

"You belong to me". (автор - belayasonia | драббл | G | драма, ретеллинг) Сны о несбывшемся прошлом или Откуда берутся мигрени.

"Are you real?" (автор - Shax | миди | R | психодел и вещества) "Сны о невозможном будущем – это всего лишь сны, но как отличить их от реальности?"

"Your heart is as black as night". (автор - little.shiver | мини | NC-17 | драма, мозгоебля и секс) «Если Штефан догадается о том, что творит за его спиной лучший друг, — Рудольфу крышка.»

"You only live once, you only die once". (автор - Shax | мини | R | поток сознания) «Штефан Рац помнит все, что с ним когда-либо происходило. Правда, иногда ему кажется, что он помнит немного больше.»

"День за днём". (автор - little.shiver | драббл | PG-13 | поехавшая крыша и взаимная мозгоебля) «В обычной жизни Штефан почти всегда спокоен как удав. Просто иногда страх сжирает его до основания.»

"Гонка". (автор - Shax | мини | PG-13 | киберпанк, недосоциодрама) «Золотой век, блять... Как будто раньше было лучше. Да люди какие были, такими и остались!» (с) чудесный мальчик Руди.

"Everybody’s Wrong". (автор - little.shiver | драббл | R | АУ, взаимное мозгоебство, паранойя) Рудольф Габсбург — мальчик из очень богатой семьи. Разумеется, Штефану Рацу, наркоторговцу и лжецу от него нужны только деньги и секс.

"All your sex and your diamonds". (автор - little.shiver | драббл | PG-13 | АУ, рефлексия) Воспоминания о том, что точно было, - хотя лучше бы не.

"Ladies come first". (автор - little.shiver | драббл | PG-13 | глухое АУ, вынос мозга читателям) Штефан прекрасен по умолчанию. Даже когда он... не совсем Штефан. И совсем не он.

"Сорок два". (автор - Shax | миди | R | драма, тлен, поток сознания) «Что случится, когда ты умрешь?».

"Игры, в которые мы играем". (автор - little.shiver | драббл | G | character study) «I make the good girls bad and bad girls worse» (с).

"I don’t know how to stop". (автор - little.shiver | драббл | R | PWP, и даже почти без мозгоебли) «У Руди просто сносит крышу иногда». Ага. Иногда. Как же.

"Don’t Let Me Be Misunderstood". (автор - little.shiver | драббл | PG-13 | «простите идиота», недоюмор, character study) Штефан всегда "слишком". Всегда перебарщивает. Так что уж если захотелось в раздвоение личности - то все.

"Король ничего". (автор - Shax | миди | R | биография) «Заседание продолжается, господа присяжные заседатели».

"До победного конца". (автор - little.shiver | мини | G | «лучше бы автор не, но не», АУ, драма) «Я знаю, что ты знаешь, что я знаю».

"Сны, в которых я оживаю". (автор - Shax | мини | R | мозгоклюйство, рефлексия) «В конце концов, это – и есть то, что Штефан заслужил».

"Обещания". (автор - little.shiver | драббл | G | «лучше бы автор не, но не») «Обещания, данные самому себе, коих в его жизни будет немерено. И едва ли не единственные, которые он сдержит».

"Темная вода". (автор - Shax | миди | PG-13 | поток сознания, «лучше бы автор не, но не») «И падение ощущается полетом – пока ты не ударишься о землю».(с)

"I’m fine (in the fire)". (автор - little.shiver | драббл | PG-13 | «лучше бы автор не, но не») «Проблема в том, что Руди считает себя особенным».

"Морфин". (автор - little.shiver | драббл | PG-13 | «лучше бы автор не, но не», флафф) «Проблема в том, что падаешь ты всегда только один раз».

"I don't wanna be right". (автор - Shax | мини | R | тотальное мозгоклюйство, тлен и безысходность) «Что там, под тщательно выверенным образом худшего из людей?»

"That’s not the shape of my heart". (автор - little.shiver | мини | G | «лучше бы автор не, но не», АУ, смешение реальностей) «Я знаю цену искусству войны, но все это мне совершенно не по душе.» (с)

"How low can you go?" (автор - Shax | мини | G | «мы откопали заначку ЛСД», лютый тленище и безысходность) Все могло быть гораздо лучше. Но я постарался.

"Мир в моем кармане" (автор - Shax | мини | R | character study, мозгоебля и секс, проблески оптимизма) «В его истории вообще все не так, как в книжке».

"My world is bigger than your problems". (автор - little.shiver | драббл | R | character study, мозгоебля и секс) «Рудольф никогда не сможет понять Штефана и его проблемы, так же, как и Штефан никогда не поймет проблем Рудольфа».

"С благодарностью за все". (автор - Shax | мини | PG-13 | мозгоебля без секса, бессмысленная пиздаболия) «Просто все вышло закономерно.»

"Dying slowly". (автор - little.shiver | драббл | G | character study) «Герр Рац — уникальный экземпляр. Полюбуйтесь и постарайтесь никогда не стать такими же».

"I guess I was just a little too late". (автор - little.shiver | драббл | G | character study) «Франц Иосиф Габсбург — человек рациональный и сдержанный».

"Парадокс лжеца". (автор - Shax | мини | PG-13 | почтиАУ, поток сознания, «лучше бы автор вообще спился и не творил херню») «Я лгу тебе в том, что я лгу в том, что я лгу тебе.»

"Home again". (автор - Shax | мини | R | боль, тлен, мозгоебство) Есть у Штефана Раца милый его сердцу, нежно обожаемый кошмар.

"Одинокий мужчина". (автор - little.shiver | драббл | G | драма) Штефан очень талантливо проиграл партию одиночеству.

"Пройди по моей могиле". (автор - Shax | мини | G | мозгоебля без секса) И снова – пара слов о нежно обожаемых кошмарах. Только теперь уже с другой стороны.

"Дезертир по жизни". (автор - little.shiver | драббл | G | болтология) Сбегать, отворачиваться и огрызаться – как образ жизни.

"Давным-давно и далеко". (автор - Shax | мини | R | боль, тлен, все умерли) «Давным-давно и далеко – в середине вчерашнего дня».

@темы: #RPS, #Elisabeth, #Shirukawa, #cyberpunk

---

Are you real?

[Shax-r]

Заявка #27. Канон "Фиков по фику". Хочу АУ к АУ в продолжение фика "Сны, в которых я умираю", можно с учетом моего недавнего "Take the black, paint it bright". Хочу, чтобы то, что обернулось дешевой шуткой, все-таки стало реальностью. Рейтинг на усмотрение, но хотелось бы не ниже R. H- A+ (но я понимаю, да, что без стеба там почти никак)

– А давайте напишем рейтинг! – сказал сэр Начальник.
– А давайте! – брякнул я.
Собственно, инициатива наказуема.

Как вы уже поняли, поначалу этот фик именно ради рейтинга и задумывался. Порнухи, то бишь. Каким образом оно вылилось в двадцать с хером страниц очередной рефлексии, я не знаю. Нет, я, конечно, смирился с тем, что не могу взять и написать просто ПВП-шку без особого смысла, но блять...


Название: Are you real?
Автор: Shax
Фандом: Фики по фику. Это уже шестое «по мотивам», так что я смирился.
Персонажи: неизменное трио «потрясающих лицемеров», плюс несколько эпизодических.
Размер: миди, ~8000 слов (охуенный однострочник вышел, да)
Категория: слэш.
Рейтинг: R (и таки не только за счет секса. Я предупреждал)
Жанр: тут уже даже не ЛСД, а что-то позабористее.
Краткое содержание: «Сны о невозможном будущем – это всего лишь сны, но как отличить их от реальности?»
Предупреждения: 1. Автор честно не курит ничего из того, что входит в перечень запрещенных психотропных веществ. И тем не менее – хронология безжалостно похерена, события смешаны и перепутаны, сны переплетаются с явью, а реальность – с больным воображением.
2. Стеб на уровне взаимных переругиваний таки присутствует – ибо куда эти два идиота без них?
Посвящение: сэру Начальнику, за его любовь к Штефану (с первого взгляда и начищенного ботинка). Придумал-то этого подлеца я – но без вашей подачи такого количества дополнений, ему посвященных, не было бы.  

Читать дальше

Rolling, and throwing, consoling
Everything that goes this far
Joking and hoping, revolting
All that shit that's who you are
Hoping, and scolding, revolving
Peel it back, reveal the scar
Loathing, exploding, controlling
This is what you really are
(c) Korn – Blame

Перетянутая в предплечье матерчатым жгутом рука нещадно затекла. Даже большой палец несколько раз неконтролируемо дернулся, будто пережали нерв, а на локте ясно проступила синеватая выпуклая вена. Очень кстати. Тонкая полая игла аккуратно царапнула почти прозрачную кожу чуть ниже сгиба, потом еще несколько раз, тщательно прощупывая. А затем скользнула вдоль поверхности, легко прокалывая стенку сосуда и погружаясь в податливые ткани.

Совсем не больно, но приятного все равно мало. Особенно если завороженно наблюдать за тем, как стальное блестящее острие постепенно входит в твое собственное тело, слегка продавливая кожу в этом месте. Как медленно опускается пластиковый поршень шприца. Игла почти теплая, кристально-прозрачная бесцветная жидкость, которая сейчас впрыскивается в кровь, – ледяная. Она приятным холодком проходит по вене, поднимается как будто до самого сердца, заставляя слегка вздрогнуть. Совершенно явственное физическое ощущение, и голову посещает мысль о том, до чего же странно – чувствовать собственные внутренности, даже если это всего лишь кровеносный сосуд. Должно быть, при пластинации, когда вводят консервирующий препарат, происходит все то же самое, – только еще и наглядно. Потому что сам пациент чувствовать уже не способен.

По крайне мере, Рудольф искренне надеялся, что на живых людях пластинацию не проводят.

* * *

То ли люди резко начали оздоравливаться, то ли просто дохли такими пачками, что скоро и крематории запретят – начнут просто перерабатывать трупы на мыло. Надо взять на заметку, это будет хороший бизнес: сырья хоть отбавляй, его запасы практически неисчерпаемы, а конкурентов на такую грязную работенку немного сыщется.

Или все-таки всерьез задуматься над тем, что ему пару недель назад предлагал Лукени. Что-то заливал про искусственный интеллект и пихал под нос древнюю карту памяти. Штефан отказался сразу. Сам он в этом ничего не понимал, а снова полагаться на Рудольфа... Ну нет, всему есть предел. И так этот программист доморощенный как-то незаметно начал помогать вести дела, о которых по-хорошему ему и знать-то не полагалось. Давать ему еще больше свободы может быть чревато. Или стоит рискнуть?

Мечты-мечты, в них наша слабость... Ведь в этой сфере явно будет, где развернуться. Уж явно получше, чем сейчас обстояли дела с аптеками. И с наркотой. Вот тут и вовсе сдыхала любая логика, потому что клиентов становилось все меньше. Что за мода на здоровый образ жизни, черти вас задери? Может, еще бары позакрываются, потому что людишки бросят пить?!

Возня под боком ясно дала понять – даже если людишки и заделаются лютыми трезвенниками, останется один тип, который спасет от разорения штук пять забегаловок и один вино-водочный заводик. Рудольф заворочался на диване, поудобнее пристраиваясь затылком на плече Штефана, машинально отхлебнул из стакана золотистую настойку, даже отсюда воняющую какой-то травой, и снова уткнулся в свой планшет. Подглядывать, чем он там занимался, было бесполезно – все равно нихуя не понятно в этих бесчисленных строчках программного кода, которые он так резво печатал, только пальцы бегали по сенсорной клавиатуре.

– Научиться решил? – этот пьяный мерзавец еще и ехидничать пытается.

– Ага. Буду зарабатывать на жизнь программированием, раз уж лечиться люди не хотят, – Штефан беззлобно фыркнул и осторожно повел затекшим плечом. Он, конечно, все понимает, но блять, неудобно же часами так сидеть!

– А колоться? – Рудольф запрокинул голову, уставившись на него с нескрываемым любопытством.

– Вот как будто ты сам не видел! Вчера же только с тобой до трех ночи базу обновляли.

– Точно, – лохматая башка заторможенно кивнула. – Вспомнил. Я спать хочу.

Он зевнул и снова заерзал, с явным намерением прямо так и уснуть, удобно устроившись на широком дружеском плече. То есть, ему-то, скотине, удобно...

– Руди, твою мать, ты мне уже все отлежал! Прекрати ко мне липнуть! Знал бы я тогда, чем все обернется, – сразу бы тебе рожу набил!

* * *

Верить нельзя никому. Другим людям – в особенности. Они подхватывают под локоть и заискивающе заглядывают в глаза снизу вверх, мило улыбаются или томно прикусывают губу. Говорят: «Ну мы же друзья!» или «Ты ведь меня любишь?» Хуюшки. Нет у него друзей, и никого он не любит. «Дружба» и «любовь» – как сохранившееся в памяти ощущение из далекого детства. Приукрашенное и идеализированное наивным восприимчивым сознанием, а потому – недостижимое. Вот и эти понятия – недостижимы. Слишком хороши для него.

Верить нельзя даже собственным глазам. Или ушам. Потому что как в здравом уме поверить переливающимся неоном огням баров, голубоватым язычкам пламени над рюмкой ядовито-зеленой жидкости, выхолощенно-красивым одинаковым лицам и столь же одинаковым словам про любовь и дружбу, которые шепчут одинаковые губы? Или другим словам – про то, что все уже позади, что еще чуть-чуть, последний раз, а потом точно все, ну пожалуйста? Бездонным черным провалам вместо глаз тоже верить не хочется, хотя в них искренности немного больше, чем в обещаниях.

В середине двадцать первого века, века развитых компьютерных технологий и торжества человеческого интеллекта, хочется думать, что можно верить хотя бы собственному разуму. На него он полагался всю свою жизнь. Он – беснующаяся эмоция, сплошной комок нервов. Но его разум – то, в чем он всегда был уверен, что никогда его не подводило. Технарь, программист, живущий в мире оцифрованной информации, кажется, даже полностью растворившийся в ней, и сам ставший всего лишь хаотичным потоком нулей и единиц.

Верить нельзя никому. А самому себе – в первую очередь. Его предало даже собственное сознание, однажды просто подчинившееся, растворившееся в чем-то другом, более сильном и ярком. Кто он на самом деле? Чего он хочет? Что чувствует? В каком из бесконечного множества миров живет, наконец? Сны о невозможном будущем – это всего лишь сны, но как отличить их от реальности?

Верить можно только своим ощущениям. Он, так привыкший к строчкам кода и холодному свечению голограмм, по-настоящему сроднившийся с этим миром, внезапно – ценит мир совсем иной. Где нет ничего, что поддается логическому осмыслению, – зато есть вкусы, запахи, тактильное восприятие. Есть обжигающее жидкое пламя, раздирающее горло и оставляющее на языке терпкое горьковатое послевкусие. Есть удушливый дым, – а может быть, смог? или испарения с болота? – заполняющий легкие. Есть тепло человеческого тела, есть прикосновения чуть шершавых подушечек пальцев, есть объятия и есть ласка, – и только им можно верить.

Только они – реальны.

* * *

– Нет, ну какой же ты все-таки мудак, а...

Штефан болезненно поморщился и уже в который раз осторожно потер пальцами небольшую припухлость над правой бровью. Судя по тому, как это место начинало неприятно саднить от любых прикосновений, – таки кожу ему ободрали. Оптимизма сие знание не внушало, но хотя бы вносило ясность относительно того, как на завтрашнем совещании будет выглядеть его физиономия.

– Я уже извинился, так что заткнись.

Грохот полок ясно дал понять, что Рудольф отчаялся найти что-то в своей захудалой аптечке и полез в холодильник. А через пару минут материализовался на пороге гостиной с банкой пива в руках и написанным на лице выражением: «Пади ниц, смертный, и благодари меня за великую милость».

– Друг мой милый, позволь просветить тебя: если я сейчас напьюсь, легче мне не станет. Тем более – если напьюсь вот этой ослиной мочи.

– Идиот, оно холодное. Приложи. – Банка полетела ему в лоб, видимо, чтобы поставить вторую шишку. Для симметрии. Благо, на этот раз Штефан оказался бдительнее и вовремя успел поймать опасный снаряд. – Тоже мне, медик.

– Я фармацевт, а не врач, – ледяная алюминиевая поверхность, влажная от капель конденсата, действительно принесла ощутимое облегчение, и Штефан откинулся на спинку дивана с блаженным стоном. – А ты, Руди, – форменная скотина. Чуть насмерть не убил!

– Сам виноват. Лучше надо было уворачиваться.

А в идеале – вообще не пытаться ехидничать над этим припадочным, когда он чистит свои берцы, чтобы в итоге не получить в лоб утяжеленным носком здоровенного ботинка. За последний год у него нервы стали совсем ни к черту – заводился с пол-оборота. И даже когда внешне казался спокойным – видно было, как напряженно приподняты плечи, как подрагивают кончики пальцев, как лихорадочно бегает взгляд. Или Штефан только сейчас начал замечать то, чему раньше не придавал значения?

Рудольф не сел – свалился в кресло напротив, закинув ногу на ногу, сжимая в руке бутылку с виски. И когда только успел достать? Негромко рассмеялся, как-то странно поглядывая на нее – будто только сейчас заметил, и в упор уставился на Штефана.

– Ну так о каком «интересненьком проекте» ты мне талдычил, что аж на ночь глядя ко мне заявился?

Вместе с нервозностью пришла наглость. Еще совсем недавно Рудольф таким не был. Глуповатый беззаботный мальчишка, прятавший неуверенность в себе за дурацким напускным смехом, – он и сейчас остался таким. Где-то в душе, где-то настолько глубоко, что даже Штефану с каждым днем становилось все труднее докопаться, расковырять если не до основания, то хотя бы до нижних слоев. Потому что смех никуда не делся – и стал еще громче, еще более фальшивым и неприятным, царапающим слух. Рудольф почти перестал сутулиться и смотреть исподлобья – и ему это очень шло, с его-то ростом и, будем честными, вполне привлекательной внешностью. Рудольф стал еще больше пить. Рудольф наконец-то приучился носить с собой сигареты, потому что и курить начал едва ли не столько же, сколько и сам Штефан. Вот только искренности во всем этом было – пшик. И это настолько бросалось в глаза, что становилось не по себе.

– Подумываю я тут о том, чтобы кое-какие рецептурные препараты отпускать в обход кассы, – Штефан заговорщически подмигнул. – Поможешь подправить в ней прошивку?

* * *

Вообще-то, по закону запрещено курить в общественных местах, не оборудованных специальными вентиляционными установками. Такие установки стоят бешеных денег, а их обслуживание – и вовсе неоправданно дорогое, слишком уж легко ведутся покупатели на слова про «чистоту» и «экологичность». Ни того, ни другого большинство этих людей в жизни-то не видели, но готовы платить – не за мифическую экологию, конечно, за само название.

Закон много чего запрещает. Вот только когда это кого останавливало?

Потому – клубы сизого дыма густые настолько, что начинают слезиться глаза. Рудольф и так-то не в восторге от этого запаха, а уж когда в тесном замкнутом пространстве смешиваются десятки сортов табака разной крепости, от дорогого ароматизированного до самого хренового и вонючего, в котором одна горелая пыль, и кажется, чувствуется даже запах марихуаны и чего-то еще похуже, – от такой какофонии начинает подташнивать, а в голове пульсирует зарождающаяся мигрень.

Потому – он, не скрываясь, передает ей в пригоршне несколько сложенных треугольником бумажных конвертиков. Он – мужчина лет сорока, помятый и с недельной щетиной на впалых щеках, с маленькими свинячьими глазками, несоразмерно длинными для его небольшого роста ручищами и крупными ладонями, похожими на грабли. Бельц – так его, кажется, называл Штефан. Она – девушка... нет, девочка, лет четырнадцати на вид, с совсем детской мордашкой и огромными зелеными глазищами, испуганно озирающаяся по сторонам и кутающаяся в тонкий летний плащ.

И потому – Рудольфу глубоко насрать, что с его неконтролируемой силой недолго забить человека до смерти.

Это не так-то просто, как поначалу кажется, – люди живучие твари, они до последнего цепляются за свое жалкое существование, даже бессознательно, даже когда уже не могут сопротивляться. Ну и наплевать. Пусть эта мразь и не сдохнет, но на ноги точно встанет нескоро – вряд ли у такого выблядка есть деньги на хороший киберпротез. Наплевать и на то, что вокруг полно людей – никто даже не попытается вмешаться, все будут только стоять и смотреть. Не стыдливо отворачиваться, нет. Напротив. Это же такое потрясающее зрелище!

И ощущения тоже – потрясающие! Теплая кожа под пальцами легко проминается, стоит только надавить сильнее – так, чтобы потом на этом месте остались черно-фиолетовые синяки. Отпустить наконец горло, с размаху ударить в кадык – это чертовски больно, особенно если бить не кулаком, а ребром ладони. Так он сейчас и делает. А потом – смазанный удар по щеке, наблюдая, как забавно искажается и перекашивается при этом лицо. И правда смешно – вот Рудольф и смеется, тихо, но зло. Следующий удар приходится по носу, и через костяшки пальцев физически ощущается упругая вибрация от надламывания хряща в перегородке. Дальше на очереди – висок, только успевай ловить за шиворот тело, которое сначала уворачивалось, а теперь просто обмякает и норовит бесформенной кучей осесть на пол. Ключицы – и пальцы больно обдираются о массивную стальную цепочку на груди. Крест. Вот он – пример доброго католика и верующего христианина! Вот он – нелепо выгибается от короткого четкого удара в район солнечного сплетения, выпучивает глаза и раззявливает рот, брызгая пенистой слюной. Мерзость-то какая...

Рудольф ни разу не спортсмен, но он моложе, он сильнее, он быстрее. И ему нет дела до возможных последствий, он не жалеет даже себя. Не замечает, что в ответ его тоже пытаются ударить, даже пару раз попадают в грудь, но он не чувствует боли. Что ему до этих жалких барахтаний? Скоро и они прекращаются – Бельц только закрывается, пытаясь защититься. И это раззадоривает.

Значит, он будет бить снова и снова, еще и еще, сильнее и сильнее. Кулаками по мягкому, податливому животу, напоминающему обтянутый кожей и тряпками студень. А когда сученыш сгибается от боли и харкает кровью под ноги – добавить локтем по спине, между лопаток, и коленом прямо по оплывшей изуродованной физиономии, по передним зубам, вылетающим с тошнотным чавканьем. Схватить одной рукой за волосы, сжимая с такой силой, что в пальцах осталось несколько прядей, а второй за куртку и оттащить к стене, благо, это всего пара шагов. С силой впечатать в нее нелепое раскоряченное тело, слишком уязвимое, слишком податливое, этим невозможно не воспользоваться, и швырнуть на пол – чтобы бить уже ногами. Не просто пинать, а именно бить, направленно ударяя толстой тяжелой подошвой по ребрам, до тех пор, пока не послышится влажный смачный хруст.

Или ему мерещится этот звук? Или он просто выдает желаемое за действительность? Потому что этого – он хочет.

Это – реальность.

* * *

На балконе хорошо. Спокойно и почти тихо, городской шум не считается. Во-первых, он слишком далеко – на добрых шестьдесят этажей вниз, так что отдельные раздражающие звуки сливаются в единый монотонный гул. Во-вторых, этот фоновый шум не смолкает никогда, он стал уже настолько привычным и родным, что если вдруг исчезнет, если вдруг хотя бы на минуту наступит тишина, – люди сойдут с ума от ужаса.

Рудольфу нравилось сидеть спиной к двери, подобрав под себя ноги. Вытягивать их, увы, было некуда, а свешивать наружу, кое-как протиснув между прутьями перил, – страшновато. Вообще, от страха очень хорошо помогало спиртное, бутылку которого он неизменно притаскивал с собой и ставил рядом, периодически прихлебывая прямо из горлышка. Заодно оно согревало, потому что на такой высоте всегда прохладно, даже летом.

Сегодня у него был кальвадос. Редкостная приторно-сладкая дрянь, отдающая прокисшим яблочным соком, – именно то, что ему сейчас нужно. Когда вниз по пищеводу прокатывается жгучая раскаленная волна, уже все равно, какого она вкуса. Лишь бы действовала, постепенно просачиваясь в кровь, дурманной пеленой окутывая мозг.

Вся его жизнь проходит будто в постоянной колышущейся дымке. Алкогольные пары – он пьет так часто, что уже и не помнит, когда последний раз был полностью трезвым хотя бы сутки. Смог над городом – его любимым городом, который медленно его травит, который (почти наверняка) стал причиной большинства его болезней. Но это все равно прекрасное место, которое он не променял бы ни на какие райские кущи. Огромное и свободное, лежащее сейчас прямо перед ним – у его ног. В редких просветах изжелта-серых облаков мелькают запутанные лабиринты улиц, ровные ряды домов, бесконечные толпы снующих туда-сюда людей. С такой высоты их невозможно рассмотреть, поэтому видно только пеструю колышущуюся массу, единый живой организм, дышащий, поглощающий и переваривающий, исторгающий ненужное.

И еще – сигаретный дым. В него тоже хочется укутаться, пропуская через легкие, и не останавливаться до тех пор, пока не начнет кружиться голова. Вот тогда можно откинуться назад с блаженной улыбкой и сделать вид, что наконец получилось расслабиться.

Ни черта уже не получается. Город его отторгает, как антитела борются с инородными микроорганизмами. А он слишком слаб – он не прошел проверку на прочность. Вот и разваливается по частям, как физически, так и морально. Мигрени кислотой разъедают изнутри мозговое вещество, с каждым разом с ними все труднее справляться. Помогает только десцидол – после него приятная легкость и свобода появляются во всем теле, а не только в голове. Сродни наркотическому опьянению. Впрочем... он не так уже далек от истины. Посмотри правда в глаза, Рудольф Габсбург. Ты не просто спишь с наркоторговцем, ты не просто почти каждый день встречаешься с наркоманами, – ты и сам наркоман.

Спиртное и вовсе перестало действовать. Надираться до поросячьего визга он по-прежнему себе не позволяет, а меньшие объемы уже просто стали привычными. Алкоголь ведь тоже наркотик – и тоже требует постоянного увеличения дозы, чтобы проявился желанный расслабляющий эффект.

А сигареты... Сколько бы он ни курил – дым легко рассеивается, оставляя после себя только севший голос и иногда хриплое покашливание. И ничего больше.

Это в Штефана дым уже въелся, пропитал его насквозь. Другие наверняка не замечают или просто не придают этому значения, но от него пахнет этими тошнотворными сигаретами всегда. От одежды, которая всегда, даже летом, накручена в несколько слоев. От аккуратно уложенных волос, от коротких выщипанных усиков, которыми он так гордится, считая, что они придают его образу неповторимый шарм. От тела. Если наклониться к шее и втянуть носом воздух – создается впечатление, что запах табака намертво проник не только под пижонские тряпки, но и под кожу, расползся тонкой паутинкой по всему организму, став неотделимой частью самого Штефана. Одежду можно снять. От этого запаха – никуда не деться.

Он – реален.

Штефан придет вечером. Принесет еще что-нибудь выпить, потому что кальвадос заканчивается, да и сам он к этой дряни не притронется. Будет рассказывать про своих клиентов или каких-то мутных приятелей, как всегда экспрессивно размахивая руками и едва ли не подпрыгивая на месте от избытка энергии, а Рудольф будет слушать вполуха и смеяться. Ждать. Когда до Штефана наконец можно будет дотронуться, провести ладонью по волосам, игнорируя вопли про испорченную прическу, обхватить одной рукой за шею в почти дружеском полуобъятии, коснуться губами виска. Вдохнуть остоебенивший, но уже такой привычный, почти родной табачный запах.

Он – настоящий.

Мир под ногами – не настоящий. С такой высоты он кажется каким-то игрушечным, и это лишний раз напоминает о том, что зрение – лжет. В реальности нет ничего из того, что можно увидеть глазами.

* * *

Нет, Бельц все-таки охуел в край. Притащился на чужую территорию, попытался толкнуть какое-то дерьмо малолетке. Да еще и не кого-то из своих людей прислал, а сам заявился. Лично. И это, простите, уже не просто наглость – это глупость. Потому поплатился-то он вполне справедливо, но...

– В бардачке салфетки лежат. Вытрись и не пачкай мне салон, уебище.

Штефана трясло. Так сильно, что желание закурить пропало после третьей безуспешной попытки справиться с зажигалкой. Решив, что не судьба, он с досадой выбросил сигарету в окно и тут же снова наглухо поднял стекла.

– Открой, мне жарко.

– Обойдешься, – собственный низкий, почти рычащий голос показался непривычным и чужим. – Блять, Руди, я от тебя всего ожидал, но не звонка посреди ночи со словами: «Подкинь меня до дома, а то я подрался, и в таком виде меня в такси не пустят»!

– Либо таксиста хватит инфаркт, а он тут не при чем.

Рудольф был невозмутим, как скала. И методично обтирал влажной салфеткой разбитые в кровь костяшки пальцев, только изредка морщась и шипя от попадания спиртовой пропитки в открытые ссадины. А так – просто образец спокойствия и душевной гармонии, хоть сейчас под стекло и на полочку в Палате мер и весов.

– То есть, таксиста тебе жалко? А Бельца, значит, жалко не было, когда ты его до полусмерти избивал? Выбил ему зубы, переломал ребра, изуродовал, – да вообще в фарш превратил!

– Жалко только то, что всего лишь до полусмерти, – скрип зубов мог померещиться, а пальцы и правда с силой сжались в кулак. Вот и дала трещину его напускная невозмутимость. – Ты хоть знаешь, что он сделал?

– Очевидцы рассказали, – Штефан с неохотой отмахнулся. Развивать эту тему ему не хотелось. – Продал наркоту какой-то девке.

– Девке, блин... Ребенку!

– И это повод с цепи срываться?! Руди, ты вчера родился?

– У меня сестра младшая, – о, а вот мы и огрызаться начали, цедить слова сквозь зубы. А глазки, глазки-то как засверкали. – Такая же дура, вечно ищет приключений. И я даже не знаю, где она сейчас может шарахаться.

Рыцарь нашелся. Без страха и упрека, зато с разбитыми кулаками. Той девчонке все равно уже не поможешь. Годом раньше, годом позже, не Бельц первый, не он и последний. Мерзко все это, конечно, Штефану и самому не нравилось связываться с детьми. Но такова жизнь.

– Слышь ты, поборник морали. Сколько там твоей сестре? Семнадцать? Аде тоже семнадцать было, когда ты ее трахал. Бедный, и как же ты живешь-то с таким грузом вины?

– Помолчи, пожалуйста.

Второй раз просить не пришлось. Штефан умолк моментально, только для вида пробубнив себе под нос очередное: «Ну и скот же ты». И совсем не потому, что Рудольф взбесился и полез бить морду еще и ему. Наоборот – устало закрыл глаза и откинулся на высокую спинку сидения, как-то сразу превращаясь в жалкую пародию на человека. Видок у него и правда был тот еще: весь помятый, взъерошенный, руки в ссадинах. И везде – грязно-бурые разводы крови. Чужой. Его собственная – только на разодранных пальцах, уже запекшаяся и потемневшая. И совсем свежая, ярко-красная – на губах, которые он сам искусал. Долбаный невротик...

– Я у тебя переночую, лады? Не хочу дома в таком виде появляться.

Штефану ужасно захотелось прочистить уши, потому что ему послышался тихий всхлип. Ну вот что за чучело свалилось на его голову... и в его машину. Только недавно садистски избивал человека, а сейчас вжался в кресло с совершенно потерянным выражением лица. И судя по тому, как он скривился, прощупывая собственные ребра, – ему тоже досталось.

– Переезжай в свою квартиру и там появляйся в каком хочешь виде, – ну а сейчас придется везти это чудовище к себе домой, деваться некуда. Не бросать же, в самом деле.

Не бросать же... Да, Штефан Рац, поздравь себя – ты идиот! Вот просто один в один такой же идиот, как и этот психопат, что пристроился сейчас справа от тебя. И за свою глупость ты однажды тоже огребешь.

– А знаешь, мне понравилось, – глупое хихиканье заставило вздрогнуть.

Рудольф как мог подтянул одну ногу на сидение и смотрел куда-то в пустоту перед собой, нервно посмеиваясь. Истерика началась?

– Что понравилось? Людей калечить? – попытался съехидничать Штефан.

– Ага.

* * *

Секс – самое эгоистичное из всех действий, действие, которое совершается только ради собственного наслаждения. А Рудольф – эгоист, каких поискать. При всей своей неразборчивости и откровенной безответственности, при навязчивой фобии перед привязанностями, ему по-настоящему льстит мысль о том, кто перед ним сейчас. Покажи мне того, кого ты любишь, того, кого считаешь сексуально привлекательным, – и я расскажу тебе, кто ты. Потому что наши самые близкие партнеры, люди, которым мы доверяем свое тело и иногда даже свою душу, – отражение нас самих.

Обладание кем-то, кто вызывает восхищение и обожание, кто прекрасен и совершенен в твоих собственных глазах, – отличный способ поднять самооценку. У Рудольфа она убита к чертям, как бы он ни хорохорился, ни выпячивал свою дурацкую фамильную гордость. Но в такие моменты он наконец чувствует, краем сознания зацепляет, что и он тоже чего-то стоит.

Например, когда Штефан, лощеный франт с искрящимися непередаваемым самодовольством глазами, стаскивает свой дорогущий жилет и аккуратно складывает на стул. Время тянет, паршивец. Рудольф демонстративно зевает, болтая свешенными с кровати ногами. Он-то за минуту разденется, а этот пижон еще полчаса каждую складочку разглаживать будет.

– Заебал выделываться, стриптизер херов. Иди сюда, я сам управлюсь.

– Знаю я тебя, – Штефан не умеет не зубоскалить. Причем в буквальном смысле – улыбка у него широченная, а зубы ровные и ослепительно белые. – Помнешь, порвешь, запачкаешь, а костюм новый.

Но все-таки забирается на кровать с ногами, продолжая улыбаться. Не шевелится, выжидает, когда Рудольф потянется сам, привстанет перед ним на коленях, обеими руками расстегивая ворот рубашки, ладонями проскальзывая под него, касаясь кожи.

Штефан объективно красив, придраться тут не к чему. У него хорошая фигура и широкие плечи, за них так удобно придерживаться, садясь к нему на колени, плотно обхватывая бедрами. Породистое лицо какого-то давно забытого голливудского актера, очерченные скулы, которые можно поглаживать большими пальцами, укладывая ладони по бокам шеи. И даже усы больше не бесят – по крайней мере, целовать его они не мешают, и на том спасибо.

На его фоне Рудольф – по-прежнему невзрачный заморыш, только это уже не вызывает былого раздражения. Это своего рода константа, необходимая в условиях существования текущей реальности.

На что ты купился, а, Штефан Рац?

– Прекрати ржать, истеричка.

– Прекрати выебываться, брехло, – Рудольф продолжает хихикать, не слушая дальнейшие возмущенные вопли Штефана про то, какой тот честный и искренний, прямо ангел неземной, только нимб спиздили.

Не на деньги. Не на связи. Это он точно знает.

Неужели все-таки на пусть придурковатые, но не такие уж плохие мозги, ведь ими можно умело распорядиться? Или даже на тощее жилистое тело, которое сейчас плавно выгибается, когда ладони с нажимом скользят от поясницы вверх, собирая гармошкой одежду.

Ничего другого все равно в голову не приходит.

Бескорыстия в Штефане еще меньше, чем правдивости, но зато – он пользуется самим Рудольфом, тем, что принадлежит ему и только ему, а не его проклятой семейке. И за это Рудольф бесконечно благодарен. Наклоняет голову, утыкаясь куда-то в висок. Гладит по груди, до конца расстегивая рубашку, а потом ведет ладони к плечам, помогая снять ее. Тянется к брюкам, уверенно расправляясь с ремнем, и тихо посмеивается, когда Штефан сдавленно шипит, стоит только прохладным пальцам скользнуть вниз по животу, касаясь кожи. Слышит возле уха почти ласковый шепот: «Гад ты, Руди...»

Он снова поднимается, стаскивая через голову в хлам измятое, – на нем все сразу мнется, – поло и принимаясь за брюки. Хватит, надоело. Одежда – всего лишь мишура, вот он и одевается как попало, вот и торопится избавиться от нее как можно скорее. Сесть обратно, нарочно прижимаясь к паху, ерзая бедрами и довольно скалясь. Это не слишком удобно, зато его наконец снова обнимают, к нему прикасаются.

До чего же приятнее чувствовать не через слой ткани, как ладони гладят по позвоночнику, снизу вверх и обратно, слегка царапая ногтями. В таком положении Штефан существенно ниже ростом, а потому, когда Рудольф запрокидывает голову с блаженной улыбкой, целует у основания шеи. Прихватывает кожу зубами, кусается, одной рукой с силой сжимая бедро. А в ответ его благодарно гладят по плечам, медленно, будто проверяя реакцию, кончики пальцев ведут по шее вверх, прощупывая позвонки, и наконец зарываются в волосы.

Зрение – лжет. В спальне относительно светло, блеклые светодиодные лампы выкручены на полную. Интимный полумрак – это, конечно, здорово, но случайно запутаться в одеяле или получить локтем в ухо, потому что Штефан в темноте хреново видит, совсем не хочется. Поэтому Рудольф прикрывает глаза, щурится, поглядывая сверху вниз из-под ресниц, отчего его взгляд кажется надменным.

Слух – лжет. Поэтому он почти не слышит, как Штефан бормочет, уткнувшись носом ему в ключицы, пытается ему что-то сказать, в духе: «Это ты одеколоном так усердно поливался, или просто уже проспиртован насквозь?». Уши затыкать, увы, будет совсем некрасиво.

Запахи – не лгут. Поэтому от Рудольфа пахнет чем-то алкогольным. Он выпил совсем немного, всего пару стаканов виски, просто чтобы расслабиться, хоть немного отпустить себя, но этот запах – уже неотъемлемая часть его самого. Въелся в него так же, как в Штефана въелся запах сигарет. Дешевый горелый табак с привкусом едкой горечи, которую можно ощутить, если провести кончиком языка по шее. Ему наверняка мерещится, но этот морок – самое реальное, что есть вокруг.

И ощущения – не лгут. Не лгут руки, лежащие на бедрах, не лгут ласкающие его пальцы, не лжет тело, такое теплое, почти горячее, к которому хочется даже просто прижиматься. Хрена с два он будет с кем-то нежничать, кроме как в постели, да и самому Штефану такое наверняка и в голову не придет. Это – необходимая дистанция. Граница, через которую переступать нельзя. И поэтому Рудольф сейчас так нетерпеливо ловит каждое прикосновение, жмурясь и стараясь абстрагироваться от гулкого пульсирующего шума в собственных ушах.

Не лжет Штефан, как бы парадоксально это ни звучало. Он вполне искренне ласков, потому что сейчас получает то, чего ему на самом деле хочется. И Рудольф – тоже. Он полностью откровенен в своих желаниях, когда обнимает Штефана за затылок и за плечи, с приглушенным стоном опускаясь на него. Ну, а отворачивается, прячет лицо просто по старой привычке.

Что руководило им тогда? Чем оно было? Слабостью, неспособностью признаться в обмане? Или все-таки силой – довести до конца то, что обещал?

Неважно.

Потому что сейчас Штефан изворачивается, наклоняя его голову к себе, и целует с жадностью, которая кажется такой непривычной на фоне обычной легкости и беззаботности. И, кажется, даже смеется, легко подхватывая Рудольфа под спину и опрокидывая его на кровать. Это идет вразрез с планами, а резкое падение на мягкую пружинистую поверхность в сочетании с неуклюже навалившимся сверху тяжелым телом заставляет судорожно вдохнуть, хватая ртом воздух, но Рудольф и не думает возмущаться.

Ты не врешь. Ты мне не врешь.

Ты – настоящий.

Нет никакого утопического понимания с полуслова – но зато есть желания. Сиюминутные вспышки, которые стремительно мелькают в голове, не давая даже зацепиться, осознать их в полной мере, – и потому кажется, что тело действует само по себе, выйдя из-под контроля разума. Согнутые ноги сами подтягиваются выше, отчего спина гнется дугой и приподнимается таз, пальцы сжимают покрывало. Штефан только помогает, подхватывая под колено и придерживая за талию. А свободную руку опускает на живот, пока всего лишь гладит и ехидно ухмыляется, догадываясь, как отреагирует на эти прикосновения оголенный клубок нервов. Какая же он сволочь!.. Тело непроизвольно напрягается, в пояснице неприятно тянет, но Рудольф с какой-то маниакальной радостью ловит и эти ощущения, потому что они – еще одно подтверждение реальности.

Того, что он сам – настоящий.

Он умирает, умирает изо дня в день, и каждый раз, когда думает, что уже все, что дальше падать некуда, что эта смерть – окончательная, – умирает снова. И снова. И снова. И не бывает ощущения, что он живет, – есть горькое запоздалое воспоминание о том, что вот тогда, перед очередной своей смертью, он все-таки еще был живым.

А сейчас – как будто короткий шажок назад, позволяющий зацепить то самое состояние, только уже с осознанием, что он – пока жив. Еще не умер. Кто сказал, что счастье возможно только в постоянном движении вперед? Тому Рудольф Габсбург с наслаждением выбьет все зубы, потому что теперь он счастлив.

Живой он или мертвец на самом деле, – судить другим. Прямо сейчас, в эту минуту, слыша над собой тяжелое хриплое дыхание, чувствуя ласковые прикосновения широкой теплой ладони, постанывая от ритмичных движений, – он чувствует себя живым. Наверное, это – важнее.

Парадоксально, но Штефан, этот образец холодного расчета, некогда поделился с ним своими эмоциями, – в момент, когда сам Рудольф ничего не чувствовал. Делится и сейчас, кажется, совершенно непроизвольно. Когда пьяно, – хотя вот уж кто точно трезв! – и торжествующе улыбается, когда все же наклоняется, невзирая на явное неудобство, и ухитряется коротко поцеловать. И на этот раз – Рудольф может ответить взаимностью, чем пользуется немедленно. Тянется сам, обнимая за шею и впиваясь в губы, хотя больному хребту явно не хватает гибкости, а потому становится труднее дышать, и даже ноги сводит.

На-пле-вать.

Штефан, весь взмокший, с прилипшими ко лбу растрепавшимися волосами и шальными глазами, сейчас меньше всего похож на самого себя. В какое чучело при этом превратился Рудольф, страшно представить. Но он все-таки представляет собственную безумную физиономию с мутным, как у наркомана, взглядом и тут же заходится в истеричном хохоте, откидываясь назад, а потом вскрикивает, рефлекторно смыкая пальцы на первом, что попалось под руку, – на предплечьях Штефана.

– Руди, сволочь, ты мне руки сломаешь! – он только шипит с таким перекошенным лицом, что не ржать не получается.

Но теперь Рудольф смеется тихо, даже как-то спокойно. А когда и Штефан со стоном валится на него, бесцеремонно придавливая к кровати, – замолкает совсем, только изредка еще слышатся негромкие смешки, как отголоски прежней истерики. Глаза непроизвольно закрываются от усталости, в ушах гудит собственная кровь, напоминая извечный городской шум, – а на этот фон он привык не обращать внимания. Правильно... Все это – лишнее. Даже в голове потрясающе пусто, кто бы мог подумать, до чего это прекрасное ощущение, – Рудольф каждый раз удивляется.

– А ты мне – ребра.

Впрочем, это даже не возражение, – Штефан понимает и никак не реагирует, явно пользуясь моментом, когда на него не орут и не пытаются пристукнуть. Пускай лежит, что уж. Ребра точно не жалко.

* * *

– Штефан, – Рудольф очень старался казаться спокойным. Он не находится на грани срыва и не хочет никому уебать по темечку, не-не-не, вы чего? А то, что глаз дергается и ладонь то и дело нервно ерошит волосы, – так это утренний кофе слишком крепкий был. Подумаешь, двенадцать часов уже прошло... – Напомни мне, пожалуйста, какого хуя мы забыли в этой вонючей дыре?

Широченная улыбка, которой его одарили в ответ, явственно содержала в себе послание: «Ах ты ж тупенький, я только пять минут назад объяснял».

– Во-первых, это не дыра, – Штефан поправил идеальные складки идеально обмотанного вокруг шеи шарфа. – Во-вторых, не воню... – он принюхался и критично шмыгнул носом. – Ну ладно, с ароматизаторами они переборщили. И в-третьих, – я тебе сто раз рассказывал! Встреча у меня тут! С директором охранного предприятия!

Рудольф только страдальчески возвел глаза к потолку. Низкому, но все равно едва различимому, потому что в помещении было темно. Только несколько старых галогенных панелей с темно-красными светофильтрами, уже порядком потускневшие и заросшие грязью. Предположительно – осаждениями дыма от кальянов, коих здесь было дохрена – почти за каждым занятым столиком. Так что в самый дальний угол приходилось пробираться практически на ощупь.

Да еще и не без препятствий.

– Кыш-кыш. Не клиенты мы, пшла отсюда!

Штефан брезгливо поморщился и попытался отцепить от рукава своего пальто девицу, откровенно на нем повисшую. Девица была размалевана, не слишком одета и то ли пьяна, то ли под кайфом, – по крайней мере, на своих диких каблучищах она стояла, размеренно покачиваясь, аки болотная водоросль. И отцепляться никак не желала. Классика жанра, в общем.

Рудольфу такого навязчивого внимания удалось избежать, а потому он успел занять зарезервированный для них стол в укромном углу под лестницей и даже заскучать, прежде чем Штефан примчался, сверкая глазами и яростно отряхивая оскверненное пальто. И плюхнулся рядом, тут же меняясь в лице и расплываясь в своей фирменной улыбке.

– Ты же прошивку для сигнализации написал, как договаривались? – пошатнувшееся после грязного домогательства душевное равновесие стремительно приходило в норму. – С собой взял?

– Ага, – Рудольф широко зевнул, озираясь по сторонам. – Твою мать, Штефан, какое охранное предприятие? Какая нахуй встреча? В ебаном борделе?

– Не в борделе, а в кальянной.

– Один хер.

– Фи, как грубо... Не виноват я, что познакомился с этим директором через своего клиента, который здесь завсегдатай. А директор – местный хозяин. Ну хобби у него такое. В свободное от суровых будней суровой охраны время держит бор... тьфу, кальянную.

Зашибись. К тому, что у многих влиятельных и с виду приличных людей зачастую обнаруживаются весьма любопытные делишки, пора было уже привыкнуть. Рудольф привык, но творящийся вокруг сюрреализм все равно иногда вызывал у него нервный смешок.

– Ну-ну, ври больше, – он хохотнул, откидываясь на спинку дивана и косясь на Штефана с ехидной улыбкой. – Я, в таком случае, тебе зачем?

– А кто ему прошивку показывать будет? Я, что ли?

– Да все я понимаю, – Рудольф только отмахнулся. – Захотелось тебе разнообразия, все нормально. Я обеими руками за.

– Захлопнись, кретин озабоченный.

– Но в другой раз предупреди заранее. Я бы хоть презервативов взял.

– Руди, веди себя прилично!

– Что, тут выдают? Какая трогательная забота о клиентах.

– Как же я тебя иногда ненавижу! – Штефан взвыл и отвесил Рудольфу такой подзатыльник, что тот едва не свалился с сидения. Но ржать не прекратил, только теперь уже без комментариев.

От перебранки и правда немного полегчало. Она как будто возвращала к реальности. Из темного задымленного полуподвала, дрожащего и расплывающегося перед глазами, – в осязаемый привычный мир. Где ноет ушибленный затылок, где есть человек, за которого малодушно хочется цепляться, потому что он – настоящий.

– Мальчики...

От звонкого женского, скорее даже девичьего голоса, прозвучавшего прямо под ухом, он вздрогнул и инстинктивно дернулся, едва ли на месте не подпрыгнул. Штефан, наблюдавший за этим со стороны, благодушно расхохотался, чувствуя себя отмщенным, а Рудольф обиженно нахмурился, снова прислоняясь к спинке дивана. Чем тут же и воспользовалась женщина, так некстати подкравшаяся со спины. Медленно погладила по плечам, по шее сзади, а потом изящные пальцы скользнули на стриженый затылок, ероша короткие волосы и слегка задевая кожу кончиками длинных ногтей. Черт, ему ведь это нравится...

– Уйди, – Рудольф раздраженно мотнул головой и с неохотой оглянулся через плечо.

Можно напялить ворох дешевых тряпок, которые больше оголяют, чем прикрывают. Можно вымазаться вызывающе-яркой косметикой. Этим не скрыть тощую нескладную фигуру девочки-подростка и совсем детские черты лица. Так же, как за густой наркотической поволокой и расширенными зрачками не скрыть огромных зеленых глаз.

И Рудольф отвернулся.

* * *

– Не дыми на меня, пожалуйста.

– Прости, забыл.

Рудольф виновато улыбнулся и ткнул тлеющей сигаретой в урну, надавив с такой силой, что крошки веером разлетелись в стороны. Ада только покачала головой.

На заднем дворе Центральной государственной наркологической клиники было прохладно, да еще и ветер дул такой, что пациенты попрятались и на послеобеденную прогулку не вышли. Чтобы хоть как-то поговорить на территории, не попадаясь на глаза многочисленному персоналу, пришлось спрятаться под козырьком черного хода.

Ада методично жевала бутерброд, Рудольф с тоской думал о выброшенной сигарете. Ему хотелось спать, жрать и напиться, причем всего и сразу. А в итоге даже покурить с досады не вышло – Ада табак не переносила.

– Вчера вечером умер Кранц, – она наконец свернула пустой целлофановый пакетик из-под бутерброда и зачем-то сунула его обратно в карман темно-зеленой форменной блузы. – Тело сейчас на вскрытии, но я сомневаюсь, что даже наши патологоанатомы точно установят причину. Вернее, не захотят возиться столько времени. Там же все и сразу было.

– Ага, помню, – Рудольф заторможенно кивнул.

Кранца, помятого отекшего мужичка, на поверку оказавшегося его ровесником, хотя выглядевшего лет на сорок минимум, он вспомнил почти сразу. Его привезли сюда месяца два назад, а выследить его Рудольф пытался уже очень давно. Увы, когда все-таки нашел – было слишком поздно.

– Один из первых клиентов, – он все-таки достал еще одну сигарету, но так и оставил ее в пальцах, безжалостно теребя. Чтобы хоть чем-то занять руки. – Видимо, в последнее время он совсем обнищал и на связь выходил редко.

Ада уткнулась в коммуникатор, разворачивая на маленьком экране текстовую заметку и, по-видимому, сверяясь с ней.

– Еще неделю назад привезли Хафнера, я тебе даже написала. Ну... помнишь, ты его в конце зимы отыскал? Он на удивление быстро поправился.

– Рецидив?

Ада молча кивнула. Все понятно. Успешно прошел терапию, вылечился, выписался и... Сорвался. Который это уже по счету? Восьмой? Девятый? А сколько их, кто прошел по той же схеме, – но кого еще не привезли обратно? Да, правильно его предупреждал доктор Хайнеманн еще в самом начале, когда он только увлекся своей безумной затеей: бывших наркоманов не бывает.

Рудольф встряхнул головой и потер глаза, отгоняя мрачные мысли. Вообще-то, он сегодня по другой причине пришел.

– Завтра будет еще вызов, предупреди парней. Если получится – я и сам с вами поеду.

– Это уже третий за последний месяц, Руди. Ты не перестарался?

– Штефан заключил партнерство с каким-то еще сбытчиком, – он только отмахнулся. – Базу ведут общую, так что у меня теперь есть доступ к клиентуре их обоих. Готовьтесь, скоро пациенты будут поступать чаще.

– Доктор Хайнеманн будет против. Это уже начинает вызывать подозрения. Непонятные вызовы, на которые все время ездит одна и та же бригада санитаров, больные, берущиеся как из ниоткуда... Главврачу нужна красивая статистика – дескать, наркоманов становится все меньше, палаты пустеют. А тут ты со своей благотворительностью.

– Хайнеманн разделял мое мнение.

– И сейчас разделяет. И я разделяю. Но он – всего лишь заведующий приемным отделением, а я – всего лишь санитарка. Если твоя авантюра вскроется – нас очень невежливо попросят. В лучшем случае, если не привлекут за подделку согласий на лечение.

И ведь нельзя обвинить ее в эгоизме. И чудесного доктора Хайнеманна, который терпеливо выслушал Рудольфа полтора года назад и подсказал, что можно сделать. В конце концов, будем честными – эти наркоманы не нужны никому. Даже самим себе. Даже Рудольфу они не нужны – он просто задабривает собственную совесть.

– Тебе-то уж я точно не дам пропасть, – он улыбнулся и похлопал Аду по плечу, стараясь отвлечься.

Она только беззлобно фыркнула.

– Ты сейчас сам пропадешь, судя по тому, какими голодными глазами смотрел на мой обед. Пойдем, я тебя в столовую для сотрудников отведу, герой ты наш.

Рудольф рассмеялся и поцеловал ее в щеку, распахивая перед ней дверь черного хода. Вот и хорошо, что они сменили тему. Совсем не хотелось думать о том, что случится, если однажды его затею раскроют. Хайнеманна и Аду действительно уволят, а вот его...

А у него есть Штефан.

* * *

Как это странно – ничего не видеть перед собой. Только черную абсолютную пустоту, через которую не пробивается ни единого луча света. И в то же время – видеть все. Знать, что с тобой происходит, в таких мельчайших подробностях, которые невозможно уловить другими органами чувств, что поневоле начинаешь задумываться – а не мерещится ли оно? Вдруг ты просто додумываешь эти фрагменты, самолично пририсовываешь их к той картинке, что формируется в твоем воображении?

Холодный раствор, медленно поднимающийся по вене к сердцу, – реален. Иголка, проткнувшая кровеносный сосуд, и прикрепленная к ней силиконовая трубка – реальны. Должно быть, реальна капельница, потому что раствор поступает в его тело не равномерно, а как будто легкими толчками, да и слишком долго уже он так лежит, с иглой и трубкой, для простой разовой инъекции. Хотя последний фактор ненадежен и сразу же подвергается сомнениям – он не доверяет своему ощущению времени.

Телу спокойно и хорошо, тепло. Ткань, которая касается кожи, – мягкая, приятная, а под голову подложена подушка, отрегулированная по высоте так, что шея не затекает. Какие добрые люди позаботились так о нем?

Он видит... нет, чувствует перед собой человека. Молоденький парнишка в белом халате мельком на него посматривает, что-то быстро-быстро записывая в блокноте ручкой. Странно... Это же неудобно, как он потом будет разбираться в собственных записях? Почему у него нет планшета?

Он чувствует голоса, но не понимает, о чем они говорят. Поэтому перестает обращать на них внимание и просто думает. Как он тут оказался? Неужели все-таки не выдержал своей зависимости от десцидола и решил обратиться к доктору Хайнеманну? Тогда все складывается, даже становится понятно, почему он ничего не помнит. Этот парнишка, должно быть, новенький медбрат. И скоро он услышит знакомый басовитый голос заведующего, а потом, может быть, придет и Ада.

Нет...

Сам же знает, что все не так.

Это – очередной сон о том, чего с ним никогда не произойдет. Очередное невозможное будущее, которое...

Почему ему это снится? Почему он не обратится в больницу ни сейчас, ни уже когда-либо после? Он ведь собирался... Через пару-тройку лет, когда мигрени окончательно загонят его в угол, но собирался же.

Он чувствует.

Чья-то теплая ладонь осторожно касается лба, ласково гладит, убирая волосы. Это не доктор Хайнеманн. Это чужой человек, которого, наверное, следует бояться, – слишком уж близко подходит. Вторгается в границы личного пространства, и это должно вызвать панику, страх, злость, в конце концов, – но нет. Ему не страшно. Ему спокойно и хорошо.

Он никогда не встречал этого человека – но знает его. По одному-единственному своему сну, такому же иррациональному, как и этот.

Рудольф очень хорошо помнит эти светло-серые глаза.

* * *

Все мы рождаемся одинокими...

А потом в нашей жизни появляются другие люди. Кого-то приходится заманивать хитростью или даже приводить силой, кто-то заходит по приглашению и долго еще мнется, – а кто-то врывается сам, настежь распахивая дверь и с порога запрыгивая в твое любимое кресло. Пьет твой коньяк, курит твои сигареты, пачкает грязными ботинками твой персидский ковер и вызывает головную боль своим совершенно идиотским фальшивым смехом.

Так тебе кажется. Это – в твоей голове.

Потому что на самом деле он проваливается в огромный мягкий диван, стискивает виски пальцами и, виновато улыбаясь, просит дать ему еще обезболивающего.

Ни один человек не появляется в нашей жизни просто так. Даже если это просто случайный прохожий, задевший плечом в уличной толпе. И нужно обладать настоящим талантом, чтобы научиться вычислять – зачем.

Кто-то нуждается в нас. В ком-то нуждаемся мы.

Этих людей объединяет одно – при должном обращении применение можно найти всем. Любому. Самому бестолковому и никчемному на первый взгляд, и тому, с кем больше никогда не пересечешься. Это – еще один полезный талант.

И каждый дает нам что-то свое. Даже если его об этом не просили. Даже если не хотели и всячески противились. Каждый нужен для того, чтобы научить нас чему-то важному.

А потом люди уходят. Они не исчезают бесследно, но единицам удается оставить после себя материальные следы своего присутствия. И речь даже не об окурках в пепельнице или пустых стаканах. Это висящий на спинке стула яркий платок. Это то, что пришло вместе с ними – и задержалось.

Рано или поздно все проходит. И это, наверное, повод скорее для радости, чем наоборот. Всего есть надежда, что на смену ушедшему, каким бы хорошим оно ни было, придет что-то еще лучше.

Одни люди уходят сами, да так, что их исчезновение еще долго остается незамеченным. Кого-то приходится выгонять пинками и руганью, а они потом еще долго норовят заглянуть обратно. А кто-то почти уходит, уже отворачивается, делает шаг к порогу – но все равно остается. Не может уйти совсем. Нужно только набраться сил – чтобы толкнуть его в спину.

... одинокими мы и умираем.

* * *

– Что это вообще за Лукени, про которого ты мне все уши прожужжал? Хоть расскажи.

Рудольф уже минут двадцать крутил в руках квадратную бутылку с коньяком, все не открывая. Гладкое стекло приятно холодило кончики пальцев, янтарная жидкость красиво переливалась на свету – можно залюбоваться. Даже пить не надо – достаточно просто смотреть. И ни о чем больше не думать.

– Да так, шапочный приятель, – громкий голос Штефана был идеальным средством вернуться к реальности. – Он продает подержанные компьютерные комплектующие, и иногда ему в руки попадают всякие любопытные штуковины.

– Познакомишь меня с ним? Я бы посмотрел какие-нибудь раритетные запчасти.

– Руди, ну какой же ты задрот...

В ответ Рудольф только рассмеялся и сдвинулся на край дивана, похлопав ладонью по освободившемуся месту рядом с собой. Про то, что этот Лукени может подкинуть им некую интересную вещицу с еще более интересной информацией на ней, Штефан трещал без умолку не меньше недели. Но почему-то тянул, откладывая знакомство. Вот и сейчас: приперся, принес коньяк, а на попытки заговорить о деле – сразу отмахивался.

– Как там база после вчерашнего обновления? – не хочет об одном деле, значит, поговорим о другом. – Твой... этот... как его там... Майер одобрил?

– Мейер, – Штефан свалился рядом, закидывая ногу на ногу. – Он довольный и верещит от радости, потому что система теперь удобная.

Ага. И еще она очень удобна для поиска скудных личных данных клиентов. Нажать две кнопки – и ты получишь импортированный список, где есть все нужное и нет ничего лишнего. А уже по нему можно начинать объезжать город и пытаться разыскать этих людей.

Если Штефан догадается о том, что творит за его спиной лучший друг, – Рудольфу крышка. Если догадается главврач центральной наркологии – крышка уже Штефану. Потому что подключится полиция, а им не составит труда вывести фактор, объединяющий несколько десятков человек. Хотя этот хитрец еще может успеть скрыться где-нибудь за границей. Если его вовремя предупредить – и тогда снова подставить самого себя.

Жалкое оправдание. Штефан его всегда использовал и использует сейчас, – но и Рудольф перед ним не так уж чист.

Совесть не беспокоила. И совсем не потому, что он считал себя великим спасителем сирых и убогих. Просто не беспокоила – и все. Бизнес, который вел Штефан, не загнется никогда. Только будет разрастаться все больше, и никакая благотворительность ему не помешает.

– Ты пить-то будешь? Я для кого коньяк принес? – с широченной улыбкой Штефан отобрал у него бутылку и, открутив крышку, плеснул коньяк в стакан. Один.

– А ты не будешь?

– Прости, друг мой, но я сегодня за рулем.

– Тогда останься, делов-то.

– В другой раз.

И Рудольф тихо рассмеялся, принимая у него из рук стакан. Штефан давно перестал притворяться другом. Он по-прежнему заказывал таблетки, просил о помощи в делах, даже, казалось, доверял больше, чем кому бы то ни было, – все, как и раньше. Только «раньше» оно еще было похоже на дружбу, на жалкую ее пародию, – а сейчас и пародии не выходило.

Или Рудольф просто слишком хорошо научился подмечать неискренний, натянутый смех, с которым ему протянули выпивку.

– А может, и сегодня останусь. Раз уж ты предлагаешь.

То, что началось с обмана, – не могло вылиться во что-то хорошее.

Вот и не вылилось. Он не влюбился, нет. Рудольф доживает третий десяток и, хотя порой он все еще ведет себя, как сущий мальчишка, он понимает – с влюбленностью тут нет ничего общего. Он привязался – и это худшее, что могло произойти.

Он привязался к этому лощеному подлецу, который сейчас сидит рядом, фамильярно закинув руку ему на плечо, приобнимая, и ослепительно улыбается. Даже как-то ласково – хотя это, наверное, он уже придумывает. Потому что ему хочется, чтобы с ним были ласковым. Чтобы его любили. Вот только предательство – не самый лучший способ завоевать чью-то любовь. Или хотя бы удержать.

– Так что, ты со мной все равно не выпьешь?

Штефан рассмеялся и слегка пихнул его ладонью в висок. А потом потрепал по голове, взлохматив волосы. Он – настоящий. Такой яркий, энергичный, как будто искрящийся, – как всегда слишком, настолько, что фальшь заметна невооруженным взглядом. Но Рудольф точно знает, что даже под бесчисленными слоями лжи и притворства Штефан – все равно живой. И мир вокруг тоже живой. Бизнес-центры в сто этажей и вонючие подвальные кальянные, просторные залы и тесные комнатушки, широкие проспекты и лабиринты окраинных улочек, – этот огромный город, дрожащий и расплывающийся в непроницаемой дымке смога, живет и дышит. Красавица Ада, чудаковатый доктор Хайнеманн, десятки Кранцев и Хафнеров, давно забытая несовершеннолетняя проститутка, – они реальны.

И все всегда было реальным.

– Когда тебя это смущало, алкоголик ты наш?

Нереален только сам Рудольф.

Коньяк пахнет кофе и обжаренным миндалем. Кристально-прозрачный напиток плещется в стакане от слишком резкого движения рукой и касается губ. Попадает на язык, но вместо привычного бархатистого сладковатого привкуса во рту разливается невыносимая горечь.

Краем глаза он видит, как меняется в лице Штефан. Как нервно сглатывает, подбирается, каким напряженным становится его взгляд.

– Хороший коньяк. Мой любимый, ты же помнишь?

Рудольф с силой стискивает зубами край стакана и залпом опрокидывает в себя все его содержимое, до последней капли. Горло дерет ужасно, а едкая жидкость обжигает пищевод. Как же это странно – чувствовать свои собственные внутренности.

Как при пластинации.

Откуда он знает это слово?..

Дыхание учащается и углубляется, что улучшает насыщение крови кислородом. Напрягаются челюсти, а в горле будто застревает непроглатываемый комок. И затем все тело сводит сильнейшей судорогой, пальцы сжимают стакан так, что толстое стекло вот-то треснет. Зрачки расширяются до предела, почти перекрывая радужку, кожа бледнеет до синевы. Паника. Ему страшно. Ему очень страшно, хочется вскочить, закричать, – да хотя бы просто пошевелиться. Но сознание постепенно мутнеет, темнеет, – и вдруг идет яркими пятнами.

Где-то он уже видел такую картинку. Столик в его собственной гостиной, на нем – открытая бутылка коньяка. Только возле нее стоят два наполненных и не тронутых стакана. И рядом тоже кто-то есть. Какой-то человек, Рудольф даже чувствует исходящее от его тела тепло. Так вот что это было...

А потом он слышит выстрел.

@темы: #Rudolf Habsburg, #Однострочники Т№1, #cyberpunk, #обаятельный мерзавец

---

[little.shiver]

Т№1. Заявка №17. "Элизабет", глухие АУшные дебри. Свадебный салон, Тод - законодатель моды, «Лучшие наряды из загробного мира, фата из паутины, дизайнерские решения от Дер Тода и многое другое за нашей дверцей в розовом маффине! (с)», "Что за чудо в перьях на моем диване?" и прочие радости жизни.

Исполнение №1. 575 слов

— Мне, конечно, очень льстит, что ты так хорошо относишься к моей маме, — начал Рудольф, насупившись, — но это уже перебор!

Тод удивленно посмотрел на него из-под вороха фатина, мешков с сеткой и невообразимого количества парчовых розочек (это творение ательерного искусства гордо именовалось в каталоге «Царский шик» и стоило чертову уйму денег).

— И не пытайся делать вид, что ничего не понимаешь, и вообще, ты белый и пушистый, и оно все само! — не унимался младший Габсбург, вдохновленный тем, что можно в очередной раз проехаться по своей любимой теме ревности к матери.

— Да я и не пытался, в общем, а что не так, мой дорогой? — Тод все-таки отвлекся от пришивания очередной злосчастной розочки и посмотрел с укором. Шума и истерик он чертовски не любил, и как его вообще угораздило сойтись с Рудольфом и, что хуже!, попросить его быть партнером в бизнесе, Тод иногда и сам не понимал. — Сбавь тон и по-человечески объясни мне, что именно так возмутило тебя с самого утра?

— Да ты! — взбешенно зашипел Рудольф и вскинул руку в обвинительном жесте. — Ты ещё и отпираться смеешь, дьявол с ниткой и иголкой!

Только-только отложивший эти самые нитку и иголку Тод только неопределенно хмыкнул, на удивление грациозно поднялся из вороха тканей и, ничего не примяв, даже не наступив на безумно дорогие материалы, подошел к мигом отшатнувшемуся молодому человеку.

— Тому неуважению и дерзости, с которыми ты обращаешься ко мне, есть разумное объяснение, или я должен догадаться сам?

Рудольф посмотрел снизу вверх, но во взгляде уже преобладал не гнев, а удивление, смешанное с непониманием.

— То есть, ты и сам не в курсе, что вчера вечером привезли вывеску для салона и тогда же её смонтировали? — буркнул он с куда меньшим пылом. Все-таки присутствие Тода очень сильно сказывалось на нем. Даже разница в росте как будто намекала, что как бы Рудольф не пытался — этот противник ему не по зубам.

— Её должны были привезти, но я вчера вечером был на другом конце города, если ты забыл, Лукени привез мне банты и несколько новых кринолинов, которые мы обсуждали две недели назад. А сегодня я заходил с черного входа и, признаюсь, совершенно забыл про вывеску, потому что заказчица позвонила и перенесла примерку на завтра. И я спокойно все заканчивал, пока ты не пришел и не начал выговаривать мне за то, чего я сам не видел.

— Но ты же должен был видеть макет! — Рудольф схватился за последнюю ниточку, которая хоть как-то позволяла ему не выглядеть истеричным придурком с обострением синдрома собственника. — Ведь это ты заказывал вывеску в рекламном агентстве, значит, они должны были согласовать и название, и внешний вид.

Тод покачал головой.

— Я хотел этим заняться, но как раз тогда приезжала твоя бабушка, если ты не помнишь, и мне пришлось просить Лукени позаботиться обо всем. — Ответил все так же невозмутимо, но беспокойство проскользнуло во взгляде. — А в чем, собственно, дело? Он выбрал жутко-кричащее оформление, или что?

Тод выверенным движением накрыл предплечье Рудольфа рукой и посмотрел в глаза, похоже, надеясь увидеть в них ответ на все вопросы. Не то чтобы ему это обычно не удавалось.

Рудольф шумно выдохнул, окончательно расстроившись. Он, как и многие в его возрасте, ещё не умел признавать своей неправоты без постоянных попыток оправдаться. Поэтому он перехватил руку Тода и потянул за собой к выходу.

Тод насторожился ещё на пороге, а когда перед его глазами целиком возник образ дома, то его собственное сердце пропустило пару ударов. Потому что весь этаж, который они только недавно заняли, был выкрашен в ядовито-вишневый цвет, а над входом красовалась выложенная световыми лентами надпись «Свадебный салон “Elisabeth”».

Ещё бы Рудольф не ревновал!

@темы: #Der Tod, #Elisabeth, #Rudolf Habsburg

---

[little.shiver]

Название: Когда тебя нет
Автор: little.shiver
Фандом: РПС
Персонажи: Широта Ю/Фурукава Юта
Размер: драббл
Жанр: флафф
Рейтинг: G
Примечание: эта фотография слишком долго не давала мне покоя.

Читать дальше

Юта чиркнул зажигалкой и настрочил под мерный гул ветра: «Добрался нормально, звук — говно, но вытянем. Хорошего дня.» Отправил и убрал телефон в карман, не дожидаясь ответа. Вечер выдался ветреным, дым от сигареты исчезал из поля зрения в считанные секунды. Старательно вытягивавшему этот дым Юте было даже немного обидно: старания пропадали совершенно даром.

Длинная кофта не была такой уж плотной, и резкие порывы продували насквозь; ощущение сродни тому, что и при прохождении через призрака: мокро-холодно, противные мурашки по всему телу. Все-таки, он погорячился, решив, что короткие брюки и кроссовки будут уместны в середине апреля.

Зато в самом помещении было тепло и даже не накурено. Петь и курить одновременно ему не нравилось от слова «совсем», так что бар был милым местечком по определению. Только звук говно, но Сатоши из-за своего пульта кивнул и показал большой палец: в системе координат звукооператоров это означало что-то вроде «я пофиксил, берись за дело спокойно».

Юте страшно нравилось работать с профессионалами (когда он ещё мечтал о карьере всемирноизвестного рок-певца, он представлял, что вокруг будут только такие, и его внутренний перфекционист разочаровывался чуть ли не каждый раз, когда жизнь сталкивала его с людьми совершенно некомпетентными).

Телефон в кармане отозвался вибрацией. «Удачного концерта! Очень жаль, что я не с тобой. Доброй ночи.» и тонна смайликов, сначала грустных, а потом — с сердечками. Юта закатил глаза и усмехнулся, пряча красно-желтый взрыв за экраном блокировки. Слишком радостная улыбка никак не желала уйти в закат.

В жаркой Испании день только-только начался, и он будет долгим и выматывающим (Широта не раз жаловался на слишком уж шумных родственников), а в Токио он подходит к концу. И это означало, что он ближе к послезавтрашнему возвращению Ю, чем сам Широта (хотя даже в теории это утверждение было смешным, разница в часовых поясах никак не влияла на скорость хода самого времени).

Подумав, Юта достал телефон, быстро отправил короткое сообщение и, услышав, призывный гул аплодисментов вышел на сцену.

Под причитания сестры о том, что ей нечего надеть (зеленое платье не подходило к нынешним её иссиня-черным волосам, а красное было слишком открытым, и она боялась обгореть на солнце) Широта смотрел на телефон, где высветилось новое входящее сообщение. В диалоге с контактом «Фуру-чан» в унисон с его собственным пиксельно колыхалось маленькое красное сердце.

@темы: #RPS, #Furukawa Yuta, #Shirota Yu, #Shirukawa

---

[BelayaSonia]

Название: You belong to me
Автор: belayasonia
Фандом: "Серия драбблов к I am machine авторства Shax фик не по своему даже фику, короче" (с) little.shiver
Персонажи: Штефан Рац/Рудольф Габсбург, Рудольф Габсбург/Der Tod, Элизабет/...
Размер: драббл
Жанр: пропущенная сцена, драма, ретеллинг
Рейтинг: G
Краткое содержание: Где-то между "гладь еще", "отключился" и "глупо улыбаться".
Примечание: зарисовка сделана по слову little.shiver, без черновика, наживую, прямо в тело комментария где-то часа в три ночи по местному времени. Поэтому ошибки и прочее. Вот отсюда. А Shax-r почему-то понравилось.

Читать дальше

...А пока он гладил обмякшего Рудольфа пальцами по вискам, вторая рука неожиданно провалилась в ложбинку с обратной стороны шеи. Штефан замер, боясь разбудить. Всего-то хотел переложить макушку на колено так, чтобы было удобней. Но тот никак не отреагировал. Только голова совершенно безжизненно упала на правую половину лица, как если бы была чем-то пустым и хрупким.

Штефан осторожно провел пальцем от выпирающей косточки вверх, туда, где вогнутый позвонок с острыми краями уходил в череп. Так и есть. У этих мигреней очень частая причина, лежащая совсем не на поверхности, потому на нее не обращают внимания и не лечат, не докапываются до сути появления: травмированные шейные позвонки. Причины разные: зажим, приобретенная по жизни сутулость, психическая закомплексованность, давшая такой результат... но чаще — родовая травма.

Врачи выдвигают разные версии: от неправильно проведенных родов до физической неготовности матери к процессу. А вот всевозможные энергетические специалисты говорят об одном: нежелании ребенка появляться в тот момент на свет. Потому что чувствует неуверенность матери, ее неспособность справиться с окружающим миром, когда он, маленький, будет на руках. То, что она не защищена. Потому — щипцы и растянутые позвонки (в некоторых случаях — сломанная ключица).

Потому — и таблетки, которыми снимается следствие, а не причина, не помогают.

А Рудольфу снились странные сны. Точнее, их и снами-то назвать было нельзя, скорее, выплывшие на поверхность провалы в памяти, тусклые и ограниченные, как будто стенками старого телевизионного ящика или сценой. Черно-белое кино. И вдруг — глубокого изумрудного цвета трава. И девушка с темно-каштановыми волосами на переднем плане смотрит сквозь своего объясняющегося в любви спутника куда-то на дерево, отмеряя взглядом расстояние от кроны до земли.

Так, как будто ей уже однажды пришлось проделать этот короткий путь по воздуху.

Он не видел всей картины целиком. Не видел и того, кто обнимал его сзади.

— Посмотри… — шелестело над ушной раковиной дыхание, — она сейчас скажет «да». Как забавно…

Голос ровный и спокойный, сердце медленно бьется в такт другому, скрытому прижимающейся к спине чужой грудной клеткой. В какой-то момент Рудольф чувствует его лопаткой так же явственно, как и скрещенные на собственной груди пальцы. Тонкие острые фаланги, прозрачные косточки, плавно перетекающие в испещренную голубыми венками кисть. Обнимающий спокоен, как нагретое солнцем каменное изваяние, в нем нет ни интереса, ни любопытства. И только вздрагивающие черные перья выдают, что все совсем не так.

— Я не хочу идти, — Рудольф слышит свой голос и сначала удивляется. Потом понимает, что все-таки смотрит со стороны. Но сделать шаг из окутывающих крыльев вперед, чтобы обернуться и посмотреть, не может. Точнее, не хочет.

— Ты пойдешь, — тонкие пальцы разжимаются, отпуская, а крылья обхватывают еще сильнее. Ладонь ложится на шею, чуть наклоняя голову Рудольфа вперед; пальцы замирают там, где секунду назад скользило теплое солнечное дыхание.

— Зачем?.. — Рудольф подается вперед, чтобы разглядеть что там, за скрещенными перед лицом черными крыльями. Девушка уже успела поцеловать спутника и теперь стояла к дереву спиной: — Ты ведь все равно знаешь, как это закончится. Ты… Мог бы быть на его месте?..

Крылья вздрагивают, разжимаясь. Рука остается на месте, зависая в пустоте, пока Рудольф зачем-то сам делает шаг вперед. Сквозь жесткую изморозь черных перьев в глаза медленно нарастая льется солнечный свет.

— Нет. Там... не должно быть ничего, принадлежащего мне. Я был бы плохим… отцом.

…

— Я была плохой матерью.

Женщина прислоняется спиной к камню и долго сидит молча, запрокинув голову прямо в выбитый фамильный герб.

— Я была счастлива всю беременность. Муж носил меня на руках, все вокруг обожали. Я так ждала этого ребенка. Когда он родился, то был такой красивый. И тогда же все поменялось. Я знала, что роды — это больно, и что потом будет трудно. К этому я была готова. Но я никак не ожидала, что останусь одна.

Потом поняла — муж больше хотел девочку. Но… Наследник и все такое. Поэтому он отдал Софи этой ужасной женщине. Он сразу решил, что я не справлюсь. Вернее, потому, что она так сказала. Или я. Да, я… Тогда говорила, что я не справляюсь. Так и было. Поначалу. Нельзя заниматься ребенком, когда тебе сразу плохо настолько, что тело кричит: «Спасай себя!» Это был обычный инстинкт самосохранения.

Я слышала: люди говорят, что он сразу мне не был нужен. Неправда. Просто меня никто не предупредил о том, что самое главное начинается после рождения. Меня никто не учил быть матерью. Говорят, что материнский инстинкт безусловен. Это тоже не так. Любовь должна иметь свое выражение. Кроме безусловного взгляда безумных влюбленных глаз есть и другое. Например, проследить, достаточно ли на утро свежих рубашек. Или чтобы сливки для кофе были определенной температуры… Так, как ему нравится. Подхватить на руки, когда подвернулся каблук и ты упадешь… Это ведь все тоже любовь.

И я следила. Ждала. Поддерживала. Наивная. Я ждала того же и от него.

Мой маленький оказался умнее меня. Знаешь… Я рожала его очень долго. Он не хотел появляться на свет. Как будто знал, чем все это закончится. Сопротивлялся так, что чуть было не убил и меня. Если бы я тогда понимала то, что сейчас, я бы обрадовалась. И спокойно дала себе умереть. Мы бы тогда сейчас были вместе, ведь так?..
Но тогда я верила только в то, что моя миссия — родить наследника. А все остальное не важно.

…Монолог не закончен, но последние слова повисают в воздухе. Из решетчатого окошка почти под потолком льется солнечный свет, разрисовывая крохотными зайчиками полировку каменного пола. Единственное теплое пятно на весь склеп. Но, когда женщина пытается накрыть ладонью хоть один блик, все пропадает, будто ничего и не было.

Она говорила в пустоту. Ее и правда никто не услышал.
Он не пришел.

@темы: #Der Tod, #Elisabeth, #Rudolf Habsburg

---

Инфа о каноне

[Shax-r]

В связи с тем, что людей, заболевших фандомом, постепенно и неумолимо становится все больше (шесть человек, ёшкин кот...), появление этого поста - уже даже не вопрос времени, а насущная необходимость.
И так, представляю вашему вниманию краткий экскурс на донышко сборник доступной информации о японской постановке "Элизабет" 2015-16 гг. и об актерах, в ней игравших.
Если у вас есть вопросы/считаете, что чего-то не хватает, - пишите в комментарии. Отвечу и дополню.
Если вы заметили ошибку/неточность, либо у вас есть нечто любопытное, чем вы хотите поделиться, - пишите в комментарии. Буду чрезвычайно признателен.
И вообще, если что - пишите в комментарии~

Поехали.

1. О "Элизабет" в целом...

1. О "Элизабет" в целом...

Вообще, я искренне полагаю, что раз уж кто-то сюда добрался - то как минимум с оригиналом он знаком.
Но мало ли.

1.1. Откуда оно взялось или Всем историко-задротам посвящается.
Жила некогда такая во всех отношениях примечательная женщина - Элизабет (Елизавета) Баварская, императрица Австрии, а позже Австро-Венгрии. Как историческая персона она весьма известна и популярна и по сей день, интернет пестрит информацией о том, какой она была и какую фигню (или нет) творила.
Если кому интересно почитать о ней и ее окружении (а Википедия изучена вдоль и поперек) - я бы рекомендовал заглянуть вот сюда. Возможно, не самый достоверный и подробный источник, но пишет человек неплохо.
И все бы ничего, но угораздило госпожу Императрицу в своих то ли мемуарах, то ли письмах неоднократно упоминать о том, что она часто задумывалась о смерти и даже в каком-то смысле - любила смерть. Вполне свойственные той эпохе рассуждения, но... В общем, зря она так.

1.2. Оригинальный мюзикл или От истории - на сцену.
Как-то раз собрались немецкий драматург Михаэль Кунце и венгерский композитор Сильвестр Левай и... Правильно, ничего хорошего из этого не вышло. Зацепились они за те самые слова блистательной Элизабет про любовь к смерти и нафантазировали целый мюзикл.
Впервые он был поставлен в Вене в 1992 году, и вот отсюда все и началось. К сожалению, мало-мальски качественная запись сего действа - зверек мифический, но я пытался найти. Поэтому вот вам съемка с генеральной репетиции.
Краткое либретто (пояснение, что там вообще происходит) можно почитать здесь.
Полное либретто для оригинальной постановки - здесь. В зависимости от страны/года "переиздания" возможны изменения и дополнения, но в целом сюжет, естественно, тот же.

1.3. Кто и когда еще ставил "Элизабет" или Галопом по Европам (и не только).
История Австрии оказалась интересна не только самим австрийцам. Особенно когда там парадные мундиры, роскошные платья, пафосные мужики, не менее пафосные женщины и уж совсем пафосный Смерть. Так что перевели "Элизабет" на несколько языков, и интерес к ней за почти двадцать пять лет нисколько не уменьшается.
Смысла перечислять все постановки всех стран я не вижу, поскольку их реально много. И все я попросту не найду. Но если у читателей есть желание - оставляйте ссылки на различные версии, которые вы считаете особенно достойными внимания. А я что-нибудь о них напишу и опубликую.
Отдельно же отмечу некоторые.

1.3.1. "Элизабет" в России.
Да, и в нашей стране нашлись энтузиасты, которые перевели мюзикл и поставили его на сцене. Правда, ключевое слово здесь - энтузиасты. То есть, все-таки совершенные любители, профессиональной режиссурой/актерской игрой здесь и не пахнет. Поэтому сделаем скидку на "чем богаты - тем и рады" и просто умилимся стараниям.
Итак, работа женского театра "Металлия" и танцевальной студии "Каданс".
К сожалению, полноценных записей я не обнаружил, а качество и вовсе - обнять и плакать. Но все же. Есть первый акт и несколько разрозненных отрывков здесь и здесь.

1.3.2. "Элизабет" в Японии.
Сейчас я буду крайне субъективен (чего не люблю) - но в Японии эту историю любят не меньше, чем на родине. По крайней мере, такое впечатление складывается, если посмотреть, сколько раз и в каких вариациях ее там ставили. Да и сами авторы оригинала отзывались о японцах весьма положительно.
Началось все аж в 1996 году с женского театра "Такаразука Ревю", и продолжается до сих пор - недавно они как раз отмечали двадцатилетний юбилей.
Выделить какую-то конкретную постановку в обход остальных мне не позволит совесть, поэтому я просто прикрепляю ссылку на пост, скрупулезно собранный замечательными людьми, администраторами группы "Takarazuka Revue". Там и хронология, и имена актрис на главных ролях, и альбомы с фото, и сами видео. Наслаждайтесь~

2. ... и о Тохо в частности.

2. ... и о Тохо в частности.

Сколько раз ставили "Элизабет" - столько и трактовок одного и того же канона в итоге выходило. Вот и в основу фандома, которому посвящено это сообщество, легла трактовка японского театра TOHO (хотя правильнее - Императорского театра, потому что Тохо - это огромная корпорация, которая не только сценой занимается), о ней подробно будет расписано ниже.
А для начала - немного общей информации. У Тохо есть официальный сайт, плюс сайты каждого спектакля, который они ставят. Для "Элизабет" - этот.
Еще есть ютуб-канал. Записей со сцены там, естественно, нет, но можно найти много других интересных материалов: трейлеры, выходы на поклон после выступлений и небольшие ролики, в которых актеры говорят о своих ролях. Педантичные японцы сгребли всю "Элизабет" в отдельный плейлист.
И отдельно упомяну особенность многих японских театров (Тохо в том числе) - двойной каст. То есть, на главных ролях в спектаклях участвуют по двое (иногда даже - трое) актеров. Позже, если выпускаются CD/DVD с мюзиклом, делаются две версии с разным составом.

2.1. Ранние постановки.
Эстафету Такаразуки Тохо принял еще давно - аж в 2004 году. И о той постановке мне, увы, известно только то, что она была.
А дальше - больше.
2011 год знаменателен тем, что тогда в роли Тода выступил актер Широта Ю. В жутком сиреневом парике. И даже сохранилась

нарезка видео с ним.

нарезка видео с ним.

2012й богат сразу на две примечательные физиономии (не считая актрис, пришедших из Такаразуки, - ну да это уже классика). Во-первых, это Мате Камараш, в далеком 2005м сыгравший Тода в очередной австрийской постановке. А тут - Япония (которую он нежно любит), и снова роль Тода. И во-вторых, - на подхвате в качестве Рудольфа был Фурукава Юта. Тут уже есть целый

трейлер.

трейлер.

Ну и да. Широта и Фурукава - именно те гнусные личности, благодаря которым наш фандом зародился и расцвел пышным цветом. А впервые они сыграли вдвоем уже в 2015 году.

2.2. Та самая "Элизабет".
Собственно, между собой постановки 2015 и 2016 года мало чем отличаются. Практически один и тот же актерский состав и, я более чем уверен, - один и тот же сценарий. Возможно, разве что с небольшими корректировками.
В 2015 году был выпущен сборник CD с записями партий первого и второго актов, а так же третий бонусный диск с некоторыми партиями в исполнении другого состава актеров.
В 2016 году вышли DVD двух версий: т.н. "белая" и "черная", различающиеся актерским составом.

2.2.1. Каст.
Предупреждаю сразу - японского я не знаю, поэтому с транскрипцией имен могу напортачить нещадно.

— 2015 год, CD.
1й диск (1й акт): Элизабет - Ханафуса Мари, Тод - Иноуэ Ёшио, Лукени - Ямазаки Икусабуро, Франц Иосиф - Таширо Марио, Рудольф - Фурукава Юта, София - Кодзю Тацуки.
2й диск (2й акт): Элизабет - Ханафуса Мари, Тод - Широта Ю, Лукени - Оноэ Мацуя, Франц Иосиф - Сато Таканори, Рудольф - Фурукава Юта, София - Кен Ко.
3й диск (бонус): Элизабет - Ранно Хана. Партии первого акта исполняют актеры со второго диска, и наоборот.
— 2016 год, DVD.
"Белая" версия: Элизабет - Ханафуса Мари, Тод - Широта Ю, Лукени - Ямазаки Икусабуро, Франц Иосиф - Сато Таканори, Рудольф - Фурукава Юта, София - Сузуказе Майо, Рудольф-ребенок - Оучи Такаши.
"Черная" версия: Элизабет - Ханафуса Мари, Тод - Иноуэ Ёшио, Лукени - Нарикава, Франц Иосиф - Таширо Марио, Рудольф - Фурукава Юта, София - Кодзю Тацуки, Рудольф-ребенок - Икеда Масато.
Бонусом к каждой версии прилагались несколько партий, где в роли Элизабет была Ранно Хана.
Так же в касте и на афишах мелькает еще один актер в роли Рудольфа - Кёмото Тайга. Но на DVD он, увы, не попал. Так что - прикрепляю пару

фотографий.

фотографий.

2.2.2. Трейлеры или С чего все начиналось.

『Elisabeth』 2016 JAPAN TOUR

『Elisabeth』 2016 JAPAN TOUR

『Elisabeth』 2016 Promo-video

『Elisabeth』 2016 Promo-video


2.2.3. Полная версия аудио/видео.
Оговорюсь сразу - японцы пиратство крайне не уважают, поэтому то, что "Элизабет" просочилась в интернет практически сразу после выпуска официальных дисков - великое счастье. И еще одно доказательство того, насколько этот мюзикл все-таки популярен во всем мире.

— 2015 год, CD.
Оформлено мною, все кривые транскрипции - мои. Скачать можно на гугл-диске
— 2016 год, видео.
Качество видео всего 360, плюс присутствует водяной знак, прилепленный человеком, который это видео в сеть и залил.
Но. Это все-таки рип с DVD-шки, поэтому качество весьма достойное.
Взято из группы

Takarazuka Kagekidan

vk.com/takarazukakagekidan

Белая версия, 1й акт.

Белая версия, 1й акт.

Белая версия, 2й акт.

Белая версия, 2й акт.

Черная версия, 1й акт.

Черная версия, 1й акт.

Черная версия, 2й акт.

Черная версия, 2й акт.

Белая версия, нарезка с Ранно Ханой.

Белая версия, нарезка с Ранно Ханой.

Черная версия, нарезка с Ранно Ханой.

Черная версия, нарезка с Ранно Ханой.

2.2.5. Перевод видео.
За что неземное спасибо Kristenlain, которая его нашла и принесла.
Белая версия, загрузить с гугл-диска.

2.2.6. Где купить.
На случай, если кого-то не пугает курс йены, а заодно - хочется поддержать материально любимый театр/любимых актеров. Похвальное желание, на самом деле, - а мне стыдно.
Тут снова пойдет субъективщина, потому что я бы порекомендовал магазин CD Japan. По идее, все то же самое можно найти еще и на Амазоне, если кто поделится ссылками - добавлю.
По поводу регистрации/заказа/прочих тонкостей на СД-джапане - есть старенькая инструкция. Либо можете писать мне в личку, поскольку я сам тоже заказывал.
Сборник CD с версией 2015 года.
2016 год, DVD, белая версия.
2016 год, DVD, белая и черная версия.
Увы. отдельно черной версии я на этом сайте не нашел.

3. Канон "любимых идиотов".

3. Канон "любимых идиотов".

В далеком июне 2016го, два долбо... иди... крети... Два долбоеба увидели трейлер. Поорали. То есть, они-то были в курсе, что мюзикл - про Элизабет и ее непростые взаимоотношения с мужем/свекровью/детьми/высшим светом. Со Смертью, в конце концов. Но. Когда гет в каноне их останавливал?
А поскольку DVD на тот момент еще даже не предвиделось, они решили: хрен с ним, с мюзиклом, актеры-то - вот они, весь интернет завален фоточками, видео и прочей опасной для психики ерундой.
И так родился Ширукава-фандом.
А когда в декабре мюзикл появился в сети - их унесло окончательно. И о сих пор уносит.

И так, действующие лица.

3.1. Широта Ю.
Сыграл дер Тода в 2011, 2015 и 2016 годах, на DVD засветился в белой версии.
Дата рождения: 26.12.1985
Рост: 190 см.
Вес: 76 кг (на конец декабря - сам писал)
Сайты и базы данных: Оф.сайт, AsianWiki, профиль на сайте агентства.
Социальные сети: блог на Амёбе, твиттер, инстаграм, фейсбук.

3.2. Фурукава Юта.
Сыграл Рудольфа в 2012, 2015 и 2016 годах, на DVD был в обеих версиях.
Дата рождения: 09.07.1987
Рост: 181 см.
Вес: 59 кг (инфа сильно устаревшая - года четыре ей точно)
Сайты и базы данных: Оф.сайт (новый, сейчас обновляется), старый сайт (не обновляется), AsianWiki.
Социальные сети: блог, твиттер (не личный - только для новостной информации о концертах/спектаклях).

3.3. Иноуэ Ёшио.
Сыграл дер Тода в 2015 и 2016 годах, на DVD был в черной версии.
Так же играл Рудольфа: в 2000/2002 годах (информация неточная) и 2005 г.
Дата рождения: 06.07.1979
Рост: 180 см.
Женат. Очень важная информация для нашего фандома
Сайты и базы данных: AsianWiki
В соц.сетях не замечен. Зараза скрытная

3.4. Ханафуса Мари.
Элизабет со стажем.
Была самой первой японской Элизабет в постановке театра Такаразука в 1996 году. Уже в составе другой труппы так же сыграла ее и в 1998м.
Так же принимала участие в юбилейных гала-концертах Такаразуки: "Elisabeth Special Gala Concert" (2012 год) и "Elisabeth 20th Anniversary Special Gala Concert" (2016 год).
В Тохо играла Элизабет в 2015 и 2016 годах, на DVD была в обеих версиях.
Дата рождения: 28.02.1973
Рост: 162 см.
Сайты и базы данных: Такаразучная Вики, профиль на сайте агентства.
Социальные сети: блог, инстаграм, неофициальный (фанатский) твиттер.

3.5. Ямазаки Икусабуро.
Сыграл Луиджи Лукени в 2015 и 2016 годах, на DVD был в белой версии.
Дата рождения: 18.01.1986
Рост: 177 см.
Сайты и базы данных: Оф.сайт, AsianWiki
Социальные сети: твиттер, инстаграм.

@темы: #RPS, #Elisabeth, #Shirukawa

---

[little.shiver]

Заявка №20. Канон "Фиков по фику". Штефан. Вот просто Штефан, потому что этот очаровательный мерзавец таки очаровал даже собственного создателя.

Я старательно слил все, что мог! А что не смог, даже не пытался. И вот. Мне стыдно, влажно, жарко, я больше не буду, ааа, давайте ещё и глубже, но я не мог не.

Название: Take the black, paint it bright

*

(с) Guano Apes – It's Not Over
Автор: little.shiver
Фандом: серия драбблов к I am machine авторства Shax фик не по своему даже фику, короче
Персонажи: Штефан Рац/Рудольф Габсбург
Размер: мини
Жанр: драма а кто-то сомневался, ну, АУ относительно обстоятельств знакомства Штефана и Рудольфа
Рейтинг: PG за грязные приставания к полутрупу
Краткое содержание: Штефан вообще-то не хотел давать Рудольфу эти ужасные таблетки.
Примечание: мне нефигово так страшно писать по чужим фикам, но эта история настолько вывернула все наизнанку, что я не мог не приложить свою руку а не только длинный язык. Заранее извиняюсь, если не попал в характер, если не угадал с событиями, но я ху*жник, я так вижу (с)

Читать дальше

Штефан вообще-то не хотел давать Рудольфу эти ужасные таблетки.

Другое дело, что обозначенный Рудольф корчился от боли на видавшем виды диванчике, и делал это настолько убедительно, что поверил даже Штефан.

Конечно, у него были разные знакомцы, и, разумеется, многие из них были наркоманами, а кто сейчас — нет? Это если ещё два десятка лет назад в Вене можно было хоть как-то, но жить, даже периодически делать вид, что вышел на прогулку подышать именно свежим воздухом, то сейчас — увольте. Понятие свежести исчезло с лица земли, утянув за собой большинство представителей Красной книги, и вдобавок, увеличив эту самую книгу до такого объема, в котором она больше была похожа на детскую энциклопедию о животных.

Наркотики хоть как-то примиряли людей с окружающей реальностью. И именно этим Штефан уговаривал себя, пока в его голове билась жуткая в своей оригинальности мысль.

Рудольф лежал на диване и тихо постанывал, сжимая виски в ладонях, накрывая четко выделяющиеся скулы по-мужски крупными, но красивыми руками. Штефан усмехнулся и добавил себе ещё один пунктик в список «Не думать о белой обезьяне».

С одной стороны, у него с собой были таблетки, которые помогли бы справиться с проблемой в считанные минуты (что там сто двадцать секунд на фоне раздирающей виски мигрени?), но Штефан очень хорошо знал свой товар: почувствовав однажды облегчение, будешь стремиться к нему постоянно. А все остальное, более или менее подходящее, они испробовали ещё два часа назад. И это был уже третий раз, когда Рудольф проснулся от кошмара, притянувшего за собой чертовы болезненные импульсы, не дававшие ему покоя на протяжение всего дня.

— Ладно, чем черт не шутит, — вздохнул Штефан и решительно вытряхнул таблетку из оранжевой тубы. Подумал: именно в таких хранят антидепрессанты. Усмехнулся: именно их пришлось пить, когда больше уже ничего не помогало.

К тридцати годам он сделал какую-никакую карьеру и совершенно не собирался на этом останавливаться, но он очень хорошо помнил ту пучину отчаяния, которая чуть не съела его самого с потрохами. Подумал: возможно, поэтому мне так легко убеждать их принять. Я ведь был на их месте. Усмехнулся: но я-то не принял. Антидепрессанты не в счет, сейчас ими закидывается каждый третий. И убрал тубу на стол, сжав напоследок чуть сильнее, чем нужно.

— Руди, давай попробуем ещё кое-что. Обязано помочь, — прошелестел он без извечной улыбки, присев на край серо-бежевого безобразия с пружинами средней жесткости. Если это и была средняя жесткость, то средневековые любители спать на скамьях по сравнению с современными производителями диванов, были просто елейными неженками. Погладил по волосам, сбившимся в неаккуратный комок, намокшим, словно тот температурил, осторожно приподнял и собственноручно положил таблетку на язык, тут же прикладывая к губам бутылку с водой.

У Рудольфа не было ни сил, ни желания сопротивляться. Таким надломленным и слабым Штефан видел его впервые и был удивлен, что впервые за долгое время, его собственной ответной реакцией стала не брезгливость (ну, в самом деле, он по притонам не ходил что ли?), а сжавшееся словно в кулак сердце.

Когда Руди появился у него на пороге бледный до синевы и прошептал:

— Прости, дружище, сегодня я ночую у тебя, до своих просто не дойду, — Штефан лишь посторонился.

Он не был приверженцем постоянных отношений, и даже если бы вдруг в квартире оказался кто-то из короткого списка тех, с кем пока ещё можно был трахаться по медицинским показателям, то ему не составило бы труда выставить его или её вон. Благо, проблемы не было вовсе, пока Рудольф не повалился на диван прямо в своих чудовищных сапогах и не всхлипнул так, словно родная мать, наконец, обняла его и соизволила оплакать все ушедшие годы.

Штефан знал о Рудольфе достаточно много, и даже краем уха слышал что-то от Ады про мигрени, но никогда не думал о том, как же это все происходит. И вот. На тебе. Наглядная демонстрация, лабораторная работа. Как в универе: учили? А теперь идите и применяйте на живых людях. Не получится — жалобы не к нам. И если там можно было просто подсмотреть, что делают отличники, то как быть здесь? Скромный набор обезболивающих, припасенных на черный день и редкий случай неудачной перестрелки да пара упаковок разной наркоты, каким-то чудом не разошедшейся ещё по рукам. Хороша аптечка.

И если относительно своей жизни Штефан ещё хоть как-то, но был в состоянии принимать решения, то решать за других — никогда. Он не был врачом, да и не стремился. В его страсти к медицине было больше холодного расчета на будущую пользу, чем желания обрести практические навыки. И, наконец, это ему аукнулось, когда пришлось иметь дело не с очередным клиентом, забывшим оплату, а с другом, которого скручивало на диване так, что Штефану самому хотелось вырвать из его головы все сосуды, лишь бы прекратилось.

Но он не был тем, кто мог решать за других. Другие принимали решения сами. И тот факт, что именно сегодня у него оказалась эта пачка... Вот что было хуже всего.

Штефан с прежней осторожностью положил голову Рудольфа на подушку и дал себе волю: гладил по волосам, мягко распутывая концы, массировал виски и лоб, проводил подушечками ото лба к темени, словно экзорцист, изгоняющий дьявола, изгоняя кончиками пальцев боль. Он не знал даже, помогало ли это на самом деле: Рудольф ожидаемо затих, но складка меж его бровей не разглаживалась и не уходила. Штефан помассировал и её, стараясь не думать, как это воспримет его слишком уж бурное подсознание, в последнее время ставшее на редкость ярким.

До встречи с Рудольфом Штефан искренне верил, что все люди — мусор. И что ими нужно только пользоваться, или они начнут пользоваться тобой. Даже самые близкие его друзья были либо наркоманами, либо теми, кто распространял в более массовых масштабах, либо теми, кто был безнадежно влюблен и предан (окружи себя обожателями, и империя никогда не падет — говорил Лукени, сидя на своем заваленном хламом столе и хихикал, раскуривая принесенный Штефаном косяк).

Руди не был наркоманом, не оказался и полезным человеком (его натянутые отношения с отцом никак не могли пойти на руку Штефану), не был обожателем. Если поразмыслить, он не был и другом, о таким знакомствах чаще говорят: приятельство. Но и приятелем Руди не был. Руди был... Ярким пятном.

Штефан погладил большим пальцем испачканную в чем-то щеку с пробивающейся дневной щетиной, вытянул из ближайшего стола спиртовую салфетку и мягкими движениями протер все лицо. Не умыться, так хоть это. В детстве Штефану не нравилось болеть, потому что слабость одолевала настолько сильно, что буквально не давала поднять руки. Что уж и говорить об элементарных гигиенических процедурах. А грязь Штефан не любил ещё больше, чем вранье. Одно дело, когда ты купаешься в этом, но можешь прийти домой и смыть тридцать три слоя дыма, алкогольных паров, глумливого смеха, похлопываний по плечу. Другое — когда эта грязь внутри тебя. Когда начинает разъедать изнутри. И тогда мойся хоть в соляной кислоте, хоть весь облепись спиртовыми салфетками, не будет никакого толку.

Депрессия тогда разъедала его по частям. Он перестал мыть голову, через неделю — перестал мыться вообще, через две его квартира поросла таким слоем грязи и мусора, что потребовался чуть ли не месяц, чтобы справиться с ними, и ещё два месяца — чтобы исправить последствия. И терапия заняла без малого три года.

Антидепрессанты сделали его жизнь из черной — черно-белой. А потом появился Рудольф. И Штефан купил первый свой красный шейный платок. И носил гордо, впервые чувствуя себя не черно-белой карикатурой на человека.

В лаборатории парни ржали: что, шеф, подружка подарила? А Штефан и сказать ничего не мог.

Что тут скажешь?

Что впервые за два десятка лет почувствовал вкус еды, а не просто механически прожевал? Что вчера вечером чуть не переспал с лучшим другом, и он бы переспал, если бы все не обернулось дешевой шуткой? Что впервые колеблется, давать ли человеку наркотики, даже зная, что от этого станет легче?

Что своими руками подвел того, кем дорожил больше всего, к черте, из-за которой едва вернулся сам?

Штефан потер лицо руками и тяжело вздохнул, зная, что уж здесь-то никто и слова не заставит произнести.

— У тебя очень ласковые руки, — прошептал проснувшийся вдруг Руди. Сонно нащупал его ладонь и поднес к своей голове. Прошептал сдавленно: — Гладь ещё.

И снова отключился, оставив Штефана глупо улыбаться и смаргивать подступившие к глазам слезы. Облегчение накрывало мягкой волной, хотя до этого и не знал, как сильно сведены были вместе лопатки, как натужно дышал, как воздух едва-едва проталкивался в легкие и так же тяжело покидал их.

Морщинка на лбу Рудольфа разгладилась, отметил Штефан. Значит, легче. Значит, отпустило.

Он вытянулся рядом на диване, размеры которого не то чтобы позволяли, но было плевать, и подтянул несопротивляющегося Руди к себе.

Подумал: ничего. Это в первый раз так сложно, но он узнает побольше и будет готов, если что. И ни за что не отдаст Рудольфу злосчастную тубу от депрессивных таблеток. Уж у него-то получится убедить и удержать. И, может, даже сходить ко врачу, чтобы разобраться, что там и как.

Усмехнулся: у других не вышло, но другие — не он. Рудольф вытащил Штефана на свет, и Штефан сумеет.

Подумал: в жизни слишком много хорошего, Руди. И я тебе всё покажу, ты только вылечись.

Уже на грани сна и яви подумал, что надо бы убрать таблетки со стола, но сил отпустить от себя теплого Рудольфа не осталось.

Подумал: завтра. Я разберусь с этим завтра. И, уткнувшись носом в русоволосую макушку, успокоенный и умиротворенный, уснул.

@темы: #Rudolf Habsburg, #Однострочники Т№1, #cyberpunk, #обаятельный мерзавец

---

Lidércnyomás

[Shax-r]

Я все еще помню, что у меня просили написать что-нибудь про Аду. Проблема заключалась в том, что эта потрясающая женщина... не существует, как отдельная личность. Она выбрала себе роль фона для двух важных ей мужчин, затерялась, растворилась в них, а сама практически исчезла. Поэтому ее просто нет, когда она одна, а когда с кем-то – безнадежно теряется и отступает на второй план.
Но я все же попытался. Выманил девочку из угла салатиком и уговорил тоже рассказать какую-нибудь историю.

Название: Lidércnyomás

*

(фактический и дословный перевод будут даны в тексте)
Автор: Shax
Фандом: кусочки тех самых фиков по фику.
Персонажи: Ада Рихтер, какой-то невнятный мужик
Размер: мини
Жанр: и снова здравствуй, заначка ЛСД~. А поскольку Руди у нас идейный противник наркотиков, пришлось в срочном порядке вручать его порцию другому человеку.
Краткое содержание: Немного о любви и наркоте.
Примечание: В тексте упоминается существо из венгерского фольклора – лидерц.

Читать дальше

На краешке бокала осталась заметная маслянистая ярко-красная полоска. Хреновая помада, надо ее выкинуть и купить другую. Как раз с тех денег, что она заработала за сегодня.

– Вам не нравится? – в мягком голосе с забавным шепелявым акцентом послышалось беспокойство.

Ада слегка усмехнулась и отрицательно покачала головой.

– Коктейль вкусный, правда, – подушечки пальцев машинально погладили тонкую ножку высокого бокала с искрящейся голубоватой жидкостью. Жаль, что по стандарту подачи этого напитка к нему не полагается трубочка, с ней удобнее. И помада не размазывается. – Просто я в принципе не слишком люблю спиртное.

– Зачем тогда пьете? – парнишка растерянно сморгнул и каким-то смазанным, нервным движением потер щеку. – Я бы тогда лучше кофе заказал. Правда, не знаю, какой он здесь, – у меня от него сердце стучит.

Помилуйте, сердце ему жалко... А как ЛСД глотать горстями – так пожалуйста.

От этого типа так просто не отвязаться. Вообще-то, Ада держала за правило – не общаться с теми, кому она передавала наркотики. Совсем. Взяла деньги, пересчитала, отдала маленький туго скрученный пакетик, – и все. Ни одного лишнего слова, а уж тем более – никаких посиделок в баре, никаких задушевных бесед, никаких попыток угостить выпивкой.

– А я знаю. Омерзительный здесь кофе, лучше уж алкоголь.

Виктор стал исключением. Низкорослый, щуплый мальчишка, лет восемнадцати от силы, с год назад приехавший из Венгрии то ли на учебу, то ли к девушке, то ли за тем и другим сразу, – Ада так точно и не поняла. С ним она встречалась четвертый раз, и каждая встреча неизменно затягивалась. Никаких подозрений этот ребенок не вызывал, а истории рассказывал любопытные. В основном о своей родине, о ее истории, фольклоре, искусстве. Не то чтобы ей правда все это было так уж интересно – но забавно становилось от одной только ситуации. Два наркомана в каком-то притоне сидят и обсуждают традиции празднования Дня святого Иштвана^[1]. Прелесть.

К слову о притонах. В этом Аде определенно переставало нравиться. Под вечер посетителей становилось все больше, и мутные осоловелые глаза у тех, кто бесформенными кучками облепили столики, внушали только отвращение. Виктор еще хотя бы не успел набраться.

– Не хочешь немного по улице пройтись? – она соскочила с высокого табурета и обернулась, испытующе глядя ему в глаза. – Проводишь меня до остановки.

* * *

Все вокруг тонет в чем-то серо-желтом, выгоревшем, задымленном. В заводской гари и автомобильных выхлопах, в завесе городского смога. Хотя что это – все? Здесь нет ничего, что имеет физическую форму, не ясно даже, где низ, a где верх. Просто какое-то пространство, не ограниченное стенами, потолком или полом. Ни звука, ни вздоха, ни шороха.

Наверное, и его самого здесь нет, осталось только сознание. Только та бесформенная субстанция, которую принято называть душой. Ей не больно, она не может задыхаться, – поэтому и держится все еще. Она не испытывает потребности дышать – не во что. Нет больше легких, нет больше сердца, нет крови, рук, ног, головы…

Как долго это продолжалось? Минуту? Или целую вечность, и колесо мироздания, повернувшись до логического конца, заново принялось отсчитывать историю этой вселенной? По тому же кругу, что и всегда, – зачатие-рождение-взросление-зрелость-смерть. Мир был живым и, как все живое, умирал и возрождался бесчисленное количество раз.

Вот и сейчас из призрачной дымки начали проступать, темнея, очертания приземистых далеких холмов. А прямо под ними – равнина, усыпанная гравием, поросшая клочками чахлой выжженной травы. Трава тоже пожелтевшая, будто от палящего солнца, хотя небо здесь – серое, затянутое облаками. Самыми обычными дождевыми облаками, высокими, грязно-серыми, а не душным городским смогом. И еще – пылью, клубы которой взметаются под резкими порывами сухого колючего ветра.

Он хорошо знает это место.

Он единственный, кто тут бывает.

* * *

Она никогда не бывала в других странах, даже когда имела такую возможность. Помнится, Рудольф пару раз предлагал ей оплатить путевку куда-нибудь на море, но она отказалась. А он и не настаивал: сам был тем еще домоседом, в упор не понимавшим тех, кому нравилось путешествовать.

Вот только Рудольф любил свою страну и свой город, всей душой любил и искренне восхищался уродливыми пейзажами небоскребов-свечек и заводских труб, неизменно затянутых тусклой дымкой. А Ада... Ада просто к ним привыкла. Других пейзажей она не знала, вот и боялась, что, увидев их однажды, обратно вернуться уже не сможет.

А Виктор рассказывал, что бывает иначе. Раннее детство, до переезда в Будапешт, он провел в одной из немногих уцелевших деревушек возле северной границы. По его словам, тогда до них еще не добрался городской смог, а совсем рядом, там, где начинались словацкие блок-посты, еще сохранились незаселенные пустынные территории.

– Представляете? От моего дома было всего ничего до окраины деревни, а за ней – степь, – он неуместно рассмеялся. – Просто степь, заросшая самым обыкновенным бурьяном, в дождливые сезоны доходившим мне до плеча. И на самом горизонте – холмы. А больше ничего!

Он говорил что-то еще, смеясь и бурно жестикулируя, и Ада в ответ тоже слегка улыбалась и кивала. Она не верила. То есть, знала, конечно, что такое возможно, но в голове не укладывалось.

Поддетый острым носком сапога маленький камушек слетел с дороги и, провалившись в зазор ограждения, полетел вниз. Ада свесилась через перила, пытаясь проследить, куда он упадет, но только услышала далекий тихий всплеск. Видимо, опять где-то не стали заморачиваться и вывели сток от водопровода прямо на поверхность, а не в канализацию. Ну а что? Все равно в этом районе все пешеходные мосты подняты минимум метров на пять над землей.

– А в конце января там лежит снег. Не то чтобы огромные сугробы, но земля полностью скрыта, как будто под белым покрывалом. Очень красиво.

В Вене снег уже давно не выпадал, да и тогда сразу же растаял. Парниковый эффект от смога, толстым слоем укутавшего город, – так это, кажется, называется по-умному? Хотя зимой все-таки бывают заморозки, когда к утру на дорогах образуется хрусткая наледь, но вместо снега неизменно идет мелкий противный дождь.

– Не представляю, – она честно покачала головой и зябко поежилась, пряча нос в меховой воротник пальто. На трясущегося в своей невнятной болоньевой курточке Виктора даже смотреть было холодно.

* * *

Под ногами – комья каменистой, будто смерзшейся, земли и высохшая колючая трава. Больно впиваются в ступни через тонкую подошву – по таким неровностям нужно ходить в прорезиненных ботинках, какие носят солдаты на границе, а не в летних кедах. Но ему здесь все равно нравится. Эта равнина – воспоминание о его далеком детстве, которого уже не вернуть. Оно исчезло после переезда в Будапешт, как исчезло вместе с ним и само это место – территорию выкупили под строительство фабрики робототехники.

Он знал местность, как свои пять пальцев. Если пройти еще метров пятьсот на восток – прямо посреди поля будет небольшой плоский камень, на котором не особо удобно сидеть, но все лучше, чем на земле в пыли.

В его несбывшемся детстве никогда никого нет. Сначала это внушало страх, такой банальный человеческий страх перед одиночеством, а сейчас – успокаивает. В уединении есть свои плюсы.

Только немного грустно от того, что он не может привести сюда кого-нибудь еще. Увы, собственные наркотические галлюцинации не получится вложить в чужую голову.

* * *

– Вы похожи на мою... девушку.

– М?

Реплика была неожиданной, и Аде даже показалось, что она ее не всю расслышала, – слишком погрузилась в свои мысли.

– У нее тоже кудрявые черные волосы и голубые глаза. Редкое сочетание, сами знаете. И фигурой она на вас похожа, такая же худенькая... была.

Перед витриной продуктового магазинчика, мимо которого они сейчас проходили, стояла обшарпанная, но чистенькая скамейка, и Аде почему-то захотелось продолжить разговор сидя. Смахнув перчаткой гипотетический мусор, она осторожно опустилась на сидение и кивком пригласила Виктора последовать ее примеру.

– Была?

– Три месяца назад ее ограбили и... – он осекся.

– Три месяца назад ты впервые купил у Штефана таблетки, – Ада кивнула. Тут даже спрашивать ничего не надо – все и так ясно. – Да, я видела у него по журналу. Он, знаешь ли, тот еще педант, когда речь заходит о делах.

– Знаю. Я не говорил? Я с ним еще с детства знаком. То есть, это я тогда ребенком был, а он закачивал университет и жил в общежитии по соседству. И тоже всегда таскал с собой портфель с кучей каких-то бумаг. Кто не знал – подумал бы, что парень просто устроился на подработку в сферу продаж. Да мне и самому так казалось, мелкий же был.

– А на самом деле?

– Мне потом старшие рассказывали. Он воровал из студенческой лаборатории реактивы и делал какие-то смеси. Их и продавал. Говорят, те еще галлюцинации ловились. Качественные. Так что, Иштван этим с самой юности промышлял. И ведь не попался ни разу.

Ада фыркнула и покачала головой. Ну кто бы сомневался... А забавное венгерское «Иштван» ее уже даже не удивляло – Виктор всегда его так называл. Сначала она порывалась поправлять, объясняла, что со сменой гражданства и имя в документах изменилось на более привычного австрийскому уху «Штефана», но потом плюнула. В конце концов, так даже символично выходит. У этого стервятника всегда было множество лиц – так почему бы не иметь и пару имен? Можно даже попробовать как-нибудь подразнить его этим Иштваном, а то ж не все ему одному прозвища придумывать.

– Не похожа я на твою девушку, – довольно с нее разговоров о падальщиках. А к внезапной смене темы им обоим не привыкать. – Я делаю завивку. Глаза у меня карие, и я тощая плоскодонка, которую ветром сносит. А то, что ты сейчас видишь, – результат пластических операций и киберпротезирования. У меня даже внутри мало чего своего осталось.

– Но... вы ведь такой раньше были... А сейчас...

– Твоя подружка тоже – была.

Жестокие слова. Должно быть, такое больно слышать человеку, не так давно потерявшему свою любимую. Ничего, пусть привыкает к тому, что с ним никто не будет сюсюкаться. А к ней – наоборот, привыкать не надо. Пусть лучше разозлится, наорет сейчас и уйдет. Хватило с нее и одного человека, который в свое время привязался к ней слишком сильно.

Хуже всего в той ситуации было то, что она тоже привязалась.

Виктор не разозлился и не ушел. Даже слова не сказал, только еще больше нахохлился в своей драной курточке, вжал голову в плечи и сунул руки в карманы. Какой же он, в сущности, жалкий...

* * *

Он слышит женский голос. Мелодичный и чуть хрипловатый, очень приятный. В такой тембр хочется просто вслушиваться, не разбирая слов.

– Тебе не скучно тут одному?

Сначала – голос. Потом – ощущение. Чьи-то руки легли ему сзади на плечи и легонько сжали. Оборачиваться он не решился, только опасливо скосил глаза – и увидел тонкие изящные пальцы с длинными красными ногтями, ярким пятном выделяющиеся на фоне грязно-болотной куртки.

– Не холодно?

Он все-таки обернулся – и увидел ее. Ева? Девушка, ради которой он переехал в другую страну. Да, это совершенно точно она, больше никто не мог примерещиться ему в его собственных больных фантазиях. К тому же, она мертва, а значит...

Она действительно мертва. Из одежды – только белое платье из очень тонкой ткани, собирающейся в легкие складки, подол которого касается земли. Босые ноги, как будто и вовсе не чувствует царапающих подошвы сухих стеблей. И кожа совсем бледная, ни кровинки. Так, наверное, и должно выглядеть самое настоящее привидение. Но она улыбается, снова что-то говорит, осторожно обнимает его за плечи, – и он спиной чувствует, что это все-таки не бесплотный призрак.

В черных кудряшках мелькают перья, а на примятой жесткой траве – едва заметный отпечаток когтистой птичьей лапы. Откуда они?

Она заливисто смеется, рывком поднимается на ноги и делает пару шагов назад. Нет, это не Ева. Это вообще не человек.

Еще один призрак потерянного детства, как и все вокруг. Лидерц – воплотившийся ужас из старых сказок с далекой родины.

Существо, приходящее в кошмарах, чтобы сделать их самыми сладкими грезами. Принимающее облик тех, кого любишь сильнее всего на свете, – но с кем уже не можешь быть рядом. И взимающее за это вполне справедливую плату – жизнь.

Будучи маленьким ребенком, он так испугался рассказа о лидерцах, что долго не мог спать в темноте. А сейчас – нет ни тени страха, только радость от встречи с той, кто даже в галлюцинациях стала ему недосягаема.

Или это не она?.. Ева никогда не красилась так ярко, никогда не смеялась так нарочито громко, на грани фальши, обнажая в широкой улыбке идеально ровные белые зубы. Даже видны небольшие клычки – правильно, лидерцы ведь сродни вампирам.

– Ну чего же ты? – она протягивает к нему руки и снова смеется. – Это же я. Иди ко мне.

Чарам лидерца невозможно противостоять, как нельзя оттолкнуть любимого человека, которого больше никогда не увидишь наяву. Он слишком слаб, он не может отказаться от единственного шанса еще раз прикоснуться к Еве, обнять ее, – пусть даже для этого нужно обмануться. Он рад обманываться.

И лидерц знает о своей власти над жалким человечишкой. Лидерц подарит ему столько любви и ласки, сколько он только способен пожелать. А потом ночами будет лежать на его груди, медленно, капля за каплей высасывая жизненные силы, насылая удушливые гнетущие сновидения, которые даже после пробуждения оставляют отголосок – сонный паралич.

Лидерцньомаш – так по-венгерски называются ночные кошмары. Давление лидерца.

Ева торжествующе улыбается, наклоняя голову к плечу и блаженно прижмуривая глаза. И под опущенными густыми ресницами он замечает что-то... То, что это существо старательно прячет от всех. То, чего никогда не было в самой Еве, зато есть у...

Пересохшие губы размыкаются, неуверенно, чуть слышно выдыхая одно-единственное короткое слово. Имя.

* * *

– У тебя закурить не найдется?

Виктор нервно вздрогнул и растерянно сморгнул, будто очнувшись. А потом, что-то невнятно бормоча себе под нос, полез в многочисленные карманы, торопливо похлопывая по ним. Наконец извлек то, что искал, – основательно потрепанную и измятую сигаретную пачку, по которой, кажется, даже потоптаться успели. Ну и наплевать. Хуже, чем у Штефана, вонять все равно не будет, а с остальным можно смириться.

Ада аккуратно вытянула одну и не успела даже к губам ее поднести, как ей тут же протянули и зажигалку. Вы посмотрите, какая галантность...

– Скажите, а табак вы тоже не слишком любите, как и спиртное? – Виктор натянуто рассмеялся, и сам понимая, что пошутил неудачно.

Вернее – слишком удачно. Попал по больному месту своей дурацкой шуткой, а ей-то теперь что прикажете делать?

– Терпеть не могу.

Сломанная пополам резким движением сигарета прицельным щелчком улетела на проезжую часть. В кислом коктейле, который она пила, градусов было всего ничего, поэтому даже не получится оправдать саму себя тем, что пьяна. Все гораздо хуже. Ей просто захотелось поговорить.

– Меня тошнит от табачного дыма, – следом за сигаретой на дорогу отправился камушек, поднятый ею с асфальта. Все, что угодно, лишь бы занять себя и даже не смотреть в сторону Виктора. – От алкоголя ужасно болит голова. Я ненавижу яркие цвета. В открытой одежде холодно. На шпильках неудобно, ноги быстро устают. И знал бы ты, как я заебалась краситься каждое утро, а потом весь день следить, чтобы ничего не потекло и не размазалось.

Она с нажимом провела тыльной стороной ладони по губам, стирая остатки помады. Постаралась аккуратно, но все равно наверняка щеку тоже запачкала. Ну и хрен с ним. В зеркало она сейчас смотреться точно не хочет.

– Вас заставили?

– Нет. Я сама.

Правильно. И нечего себя обманывать. Она сама решила, что той, обычной семнадцатилетней девочкой, никому не будет интересна. Поэтому решила стать кем-то... кто «слишком». Слишком красивой, слишком броской, слишком заразительно смеющейся. Быть наравне с такими же яркими и заметными людьми, которые много пьют и курят, много разговаривают. У Штефана же получилось – и к нему тянутся... Тянется. А у нее ничего не вышло. Где она ошиблась?

Самое смешное, что необходимости во всем этом не было.

– Импланты уже не убрать, но... Переоденьтесь. Смойте макияж. Бросьте курить и пить.

– И тогда от меня только импланты и останутся. Я передумала. Дай еще сигарету.

Она ожидала, что Виктор начнет упрямиться, попытается промыть ей мозги, накричит, в конце концов. Но он только молча отдал ей всю пачку вместе с зажигалкой и снова сунул руки в карманы, обиженно нахохлившись. Это же Виктор...

Зашуршал целлофан. Ну да, наш обиженка полез заедать свою обиду веселыми цветными таблетками.

– Прямо здесь? – Ада недоверчиво подняла брови. – Посреди улицы?

– Всего одну, – Виктор как-то виновато улыбнулся, будто его отчитывали, и поспешно закинул себе в рот маленькую ярко-желтую гранулу.

* * *

Лидерцы не знают жалости. Они насылают кошмары, их наслаждение – в боли и страданиях других. Они презрели саму смерть, и за них умирают их жертвы.

– Ада.

Женщина нервно улыбается, сминая в кулачке подол платья. Или погребального савана – пожалуй, с ним у ее одеяния больше сходства.

– Ты притворилась той, кого я больше всего хотел встретить, но ты – не она. Покажись.

Она опускает глаза и потерянно мотает головой. А при попытке подойти к ней – отступает назад, спотыкаясь о неровности.

– Как ты выглядишь на самом деле?

– Не помню...

И есть в этом что-то неправильное, что-то странное, пугающе двусмысленное. Лидерцы являются в чужом облике, всегда носят маски, потому что?..

Может, это то, чего они на самом деле хотят, просто не способны выразить иначе, чем через мучения своих жертв? То, чего желает любое живое или немертвое создание? Любви?

Для них все попытки достичь любви – все равно, что попытки разжечь костер под проливным дождем. Бесполезные и отчаянные. У них множество лиц, множество оболочек, но оболочка никогда не заменит душу. Они пьют кровь, высасывают силы, потому что желают научиться тому же, что каждый человек умеет c рождения.

Плоть – всего лишь мясо, сердце – всего лишь насос, гоняющий кровь по организму. А лицо – это просто лицо, совокупность черт, обусловленных генетикой или стараниями пластических хирургов. Можно влезть в чью угодно шкуру – чувства этого человека перенять не удастся. То, что ищут лидерцы, находится за пределами физического понимания тела.

Может быть, поэтому они такие злые?

– Я не помню...

Пушистая белая снежинка резко выделяется на фоне черных волос. А через секунду падает еще одна – на бледную щеку. Не тает, так и остается маленьким кристалликом. Все верно, лидерц давно мертв, как мертва и Ева. Снег не тает на мертвых, потому что смерть забрала из них все тепло.

Он запрокидывает голову, до рези в глазах всматриваясь в пасмурное небо, и поднимает руку. Как же давно он последний раз видел настоящий снег...

Одиночные снежинки сменяются большими хлопьями, совсем как было в детстве, падают на подставленную раскрытую ладонь, на лицо, на волосы, попадают в капюшон и за воротник куртки.

На нем они тоже больше не тают.

* * *

Не уследила. Пепел с почти докуренной сигареты таки осыпался прямо на пальто. Выругавшись сквозь зубы, Ада поспешно смахнула его, но, кажется, только перчатку замарала в довесок. Ну что за день...

– У тебя салфетки не найдется?

Молчание. Видимо, проняло Виктора качественно уже с первой таблетки. По крайней мере, он не шелохнулся даже, уронив голову на грудь и уставившись в никуда шальными глазами с неестественно расширившимися зрачками. Даже не моргая.

Ада осторожно тронула его за плечо. Выждала немного и толкнула посильнее. Он только качнулся по инерции и как-то нелепо осел на один бок. Все понятно. Уже через пять минут после употребления ЛСД вызывает резкий скачок кровяного давления, учащение пульса, сильную слабость во всем теле и отупение в голове. Эффект совсем незначительный, особенно когда есть, с чем сравнить, но кому-то хватит и этого. Она все-таки прощупала пальцами артерию на шее, – просто так, для очистки совести, – и покачала головой. Проняло его, да еще как, придурка с больным сердцем.

– До остановки ты меня уже не проводишь.

Жаль мальчишку. Совсем чужого, почти незнакомого, – она ведь даже фамилию его, подсмотренную в журнале, запамятовала, – а все равно жаль. Каким бы нелепым ни был он сейчас, сгорбившийся на скамейке в своей перелатанной тонкой куртке и летних кедах.

Ада поспешно отвернулась и зашагала прочь. Быстрее, быстрее уйти отсюда. Нужно срочно придумать себе дело, нужно срочно позвонить Штефану, наконец, чтобы назначить встречу и забрать деньги. Или Рудольфу – просто так, поболтать о какой-нибудь новинке в сфере киберпротезирования. Лишь бы комок в горле рассосался, не успев сформироваться.

Ее носа коснулось что-то холодное, а через пару секунд стало мокро. Она даже не сразу поняла, что это, – только когда вторая снежинка упала на ресницы.

Все-таки, в этом году тоже будет снег, пусть он и растает сразу же. Первый снег за всю зиму – а ведь сегодня уже тридцатое января^[2].

@темы: #Elisabeth, #cyberpunk