Хьюстон, у тебя нет проблем, ты просто себя накручиваешь.
Это был незабываемый отпуск и мои самые сильные переживания за очень продолжительное количество времени.
И то, как писался этот фик, намного важнее того, что в нем написано.
У меня совершенно разбито сердце и нет подходяще-правильных слов, поэтому лучше просто начать читать, послав к черту все мои предисловия)
Название: Your heart is as black as night
Автор: little.shiver
Фандом: серия дополнений к «I am machine» авторства Shax-r, конкретно — к фику «Are you real?»
Персонажи/пейринг: Штефан Рац/Рудольф Габсбург
Размер: мини
Категория: слэш
Рейтинг: NC-17
Жанр: АУ, псевдоPWP
Краткое содержание: «Если Штефан догадается о том, что творит за его спиной лучший друг, — Рудольфу крышка.» — то, что я просто не мог не расписать.
Посвящение: дорогому сэру Заместителю, который охуенно читает вслух, как бы он там не отбрыкивался. Мы оба замерзли вусмерть, чтобы дослушать и, как мне кажется, этого достаточно, чтобы понять всю значимость озвучиваемого. В который раз, но не в последний ни в коем случае, — спасибо
Читать дальше
Штефан блуждает в потемках. Все, что кроме, все, что за пределами его понимания — потемки, а Рудольф за этими пределами уже давно.
Штефан не влюбчив и не слеп, Штефан — прагматик (по крайней мере, так считают все знающие его люди), и когда дело касается работы, Штефан непреклонен. Увы. Иначе, наверно, было бы совсем по-другому. Иначе он мог бы закрыть глаза.
Да, будь это не Рудольф, Штефан и думать бы не стал. Но.
В жизни Штефана последние несколько лет существует одно большое (средних размеров, на самом деле), но очень весомое «но» по имени Рудольф Габсбург. Это «но» носит дорогущие, но убитые годами и неделикатной стиркой джинсы от «Гуччи», потрепанного вида рубашку из безымянного магазинчика в южной части города и кожанку на полтора размера больше (это делает Рудольфа шире в плечах и моложе в глазах окружающих).
Это «но» таскает вонючие штефановские сигареты в золотом портсигаре с именной гравировкой, пьет, что угодно, без разбора, и совершенно не вписывается ни в какие нормы приличия.
Это «но» младше ровно на то количество лет, которое Штефан потратил на свою депрессию, и оно стало завершающим её этапом.
Это «но» по имени Рудольф Габсбург, наследник одной из ведущих в мире компаний по разработке и производству протезов, программист-самоучка, состоявшийся алкоголик и начинающий наркоман, — единственный друг Штефана и единственный же теперь любовник (в свой «список» Штефан не заглядывает так давно, что, похоже, тот уже может считаться недействительным).
Рудольф, он же — «просто Руди», — человек, про которого Штефан может сказать: «Я ему почти доверяю», и все поймут, что «просто Руди» — свой в доску парень, ради которого не жалко ничего.
Рудольф Габсбург копирует базы данных Штефана и отправляет его клиентов в наркологические клиники. Восхитительный идиот!
Штефан опрокидывает в себя ещё одну порцию джина и опускает лицо в колыбель из сложенных вместе ладоней.
Вот именно сейчас все зашло слишком далеко.
Рудольф расслаблен и умиротворен. Вообще-то, он не особенно задумчив после секса и, как правило, всегда старается сразу же уснуть (раньше хотя бы сбегал). Но сейчас его отвлекает очевидное беспокойство, словно красным маркером написанное поперек Штефана.
В голове у Рудольфа миллион и одна идея, что могло послужить причиной этого состояния, из-за чего Штефан никак не позволяет себе расслабиться, почему сидит на краю кровати, свесив ноги в полутемную пустоту. Между его лопаток можно смело приколачивать полку и ставить стакан с водой — настолько она прямая, как стенка.
Для вечно веселого и наигранно-беззаботного Штефана это не просто перебор, но почти диагноз: «Хроническое беспокойство в обостренной форме, для лечения необходимо немедленно принять...» — и так далее по списку. Рудольф не силен в способах поднятия чужого настроения.
Если только.
Идея приходит в голову внезапно, обжигает щеки и, кажется, — даже кончики ушей. Рудольф, вообще-то, никогда, но это же Штефан. Что с ним может быть сложного? Что с ним может пойти не так? Что в принципе может быть проще и естественней? В таком деле, Рудольф помнит это по своему опыту, лучше ничего не спрашивать и не лезть с глупыми уточнениями, а просто брать и делать. В конце концов, не в этом ли смысл: спать с человеком своего пола, потому что полностью уверен в том, что и как нужно сделать, чтобы ему понравилось? Не без скидки на индивидуальные предпочтения, конечно, но.
Рудольф запрещает себе думать и привычным движением кладет руки Штефану на плечи. Ему нравится это ощущение перекатывающихся под пальцами мышц и сухожилий, нравится сила, с которой эти руки притягивают его ближе, нравится уверенность, с которой Штефан раз за разом оставляет на бледной коже отметки, нравится властность, с которой эти руки придерживают его за шею. Ему откровенно нравится быть под Штефаном, так что, наверное, и в этом жесте не должно быть ничего сверхъестественного, ведь так?
Штефан не оборачивается, и его спина лишь напрягается ещё сильнее. Рудольф проводит по чужим плечам ладонями, едва-едва разминая, стараясь не причинить боль. Штефану явно не помешал бы хороший массажист.
Рудольф переступает коленями за его спиной и садится рядом. Даже без привычных ботинок на толстой подошве прямой как палка Штефан кажется выше по сравнению с вечно сутулым Рудольфом, и это, в совокупности с уже выпитым, придает уверенности в собственных действиях.
Он неуклюже опускается на пол и под удивленным штефановским взглядом садится между его широко расставленных коленей. Так проще и удобнее, впрочем, Рудольф не великий специалист. Все его преимущество в этой почти-что-битве — внезапность и умение быстро перестраиваться.
Рудольф опускает ладони на бедра Штефана и прежде, чем тот успевает изумиться, целует сгиб между бедром и пахом. Он не силен в теории, но практики у Руди — хоть отбавляй, одно что в совершенно другой роли, разницы же это не имеет? Неужели при всей его старательности и вниманию к деталям, которые становятся очевидны при работе с базами данных, он не сумеет хорошо отсосать?
Рудольф фыркает в ответ собственным сомнениям и принимается за дело. Штефан, конечно, кончил минут десять назад и не сразу должен снова возбудиться, но тем не менее, ощущения-то все равно — из самых приятных. Руди сначала окутывает своим дыханием, дразнит и лишь потом позволяет члену коснуться губ. Головка с едва заметным усилием раскрывает их, и Рудольф силится, чтобы не отпрянуть: слишком уж «человеческий» на его языке оказывается привкус, слишком «животный» окутывает его обоняние аромат. Он собирает достаточно слюны, чтобы мерно распределить её по доступной языку длине, прежде чем в самом деле облизать член, подобно леденцу на палочке (в детстве он любил сладости, но бабушка ужасно ругала его за безответственное отношение к здоровью зубов).
Рудольф удивляется и почти не верит тому, что решился. В его жизни было слишком много людей, которые убежденно кричали в толпу, что они «не из этих», на что ему оставалось лишь смеяться и вовремя умолкать во избежание длинных изобличительных речей.
Ох, он, конечно же, всегда был человеком, как это любят называть, «свободных нравов». В его сердце всегда находилось место хоть для малолетней наркоманки, коей, по счастью, так и не оказалась Ада, хоть для мужчины, в чьих крепких руках он теряет рассудок и способность трезво мыслить. И то, что член именно этого человека сейчас заполоняет полость рта, создавая едва понятное пока ещё неудобство, кажется ничуть не менее естественным, чем желание самому погрузиться в обволакивающее тепло и узкую мягкость податливой девушки.
Рудольф проводит языком, примеряясь, и пробует помочь себе рукой, но непривычное горло отказывалось принимать всего Штефана. Тот вплетает свои пальцы в волосы Руди и, запрокинув голову, шипит:
— Что же ты делаешь, черт возьми, Руди...
Но в его голосе нет ни желания остановить, ни отторжения, ни презрения, ни даже властности, с которой его рука тянет Рудольфа все ближе. Штефан тоже этого хочет. И такое неприкрытое напряжение, совершенно отличное от постоянного беспокойства, лишь подстегивает Руди к более уверенным движениям.
Он принимается посасывать и сильнее давить языком, он методично вспоминает всё, что сам вынес из длительного общения с женщинами разного рода, и откровенная неумелость, похоже, все-таки скрашивается старательностью, потому что рука Штефана на его затылке разжимается, и движения становятся намного более ласковыми. Только один раз он болезненно морщится: «Руди, зубы!», но и эту вину Рудольфу прекрасно удается загладить.
Кончает Штефан с негромким стоном, и не успевший отпрянуть Рудольф кашляет, с трудом проглатывая похожую на какой-то пряный соус субстанцию.
Штефан бессильно откидывается на спину и хлопает по кровати рядом с собой. У него нет слов, которые не испортили бы момента, а Рудольф не может говорить просто потому, что непривычный к подобным нагрузкам язык в лучшем случае будет заплетаться на каждом слове.
Прижавшись к крепкому, но расслабленному, наконец, плечу, Рудольф проваливается в сон.
— А теперь расскажи, зачем это было так нужно? — Штефан выглядит слишком бодрым для человека, который уснул в четыре и встал в восьмом часу утра. И он настолько же невыносим.
— Не подумай плохого, — добавляет миролюбиво. — Я оценил сам жест, но раньше ты как-то не интересовался подобным. Разумеется, я это дело люблю, но...
— А кто же не, — фыркает Рудольф, ещё глубже заматываясь в ворох мягкого одеяла.
Штефан смотрит на него взглядом «Ну и дебил же ты», и все же уверенно продолжает:
— Я это к чему всё...
— Арррр... Отстань.
На трезвую, не отягощенную похмельем или мигренью голову, вся прошедшая ночь воспринимается не более, чем увлекательным, но скорее приятным приключением.
— И все же, Руди, мне бы очень хотелось с тобой об этом поговорить.
Вот что всегда было хорошо в Штефане — так это его умение сваливать по утрам в рассвет, без лишних вопросов и дурацких размышлений, но сегодня он явно намерен довести начатое до конца.
— Нет, — Рудольф качает головой и отгораживается подушкой.
— Нет? — Привыкший к прямолинейности и местами даже откровенному хамству, Штефан почти смеётся. Обычно ему все-таки приходится иметь дело с пьяным в хлам Рудольфом (читай — согласным на все), и игра в несознанку не столько неожиданна, сколько неприятна. Впрочем, где ужасно сонный Рудольф, и где баранья упертость Штефана?
— Руди, объяснись. — Просит он мягко, но в ответ на легкое поглаживание по предплечью получает из недр кровати только взгляд покрасневших глаз, который можно интерпретировать или как «Не влезай — убьет!» или вовсе «Опасно, радиация!». Рудольф, в общем, весь сделан из подобных знаков, и Штефану следовало бы привыкнуть. Штефану вообще следовало бы привыкнуть ко всему в Рудольфе, но к таким как он по определению невозможно привыкнуть.
— Черт возьми, Руди, — все-таки сдается Штефан, вплетая в растрепанные на затылке пряди свои пальцы, только теперь уже не для получения полноценной разрядки, а чтобы выразить всю ту благодарность, которая в конечном счете будет оскорбительна, если сорвется с губ.
— Черт возьми, — повторяется и вместо того, чтобы вернуться к прерванному разговору, целует вмиг притихшего Рудольфа.
И это срабатывает.
То есть, он не раскалывается, не начинает ничего объяснять, просто плавится как пластилин в объятии, и Штефан впервые жалеет, что всегда упускал возможность утреннего секса. Определенно, в этом есть своя прелесть. В том, как после сна расслаблены мышцы, как приятна тяжесть прижимающегося тела, в том, каким ленивым и сонным получается поцелуй, в том, как и без того не остывшая после теплого одеяла кожа распаляется, и дышать становится совершенно невозможно. Да и прилив сил, неотягощенность прошедшим днем, и не привычное желание развеять голову, а чистая жажда прикосновений другого человека.
Рудольф даже никак не комментирует запах изо рта, хотя отсутствовать он после вчерашней выпивки просто не может. И таким Руди нравится Штефану даже больше: взъерошенным, но податливым, ласковым, растягивающим удовольствие, почти настоящим (в конце концов, здесь никто не обольщается на свой счет и никогда не будет верить другому до конца).
Штефан прижимается к спине Руди, стискивает его бедра, с силой толкается внутрь и обмирает. В голове назойливой мошкарой вертятся самые разные мысли, но одна-единственная бьется в висок чаще всего: «Руди сливает твоих клиентов в клинику. Руди предает тебя и просто пользуется.»
Штефан не обманывается на свой счет. Любые отношения с окружающими людьми — это игра, в которой побеждает тот, кто успеет взять свое первым. В жизни пользуются тобой, если ты не спохватишься вовремя.
Штефан мог бы воспользоваться Рудольфом, мог бы подвести его к мысли, что компания отца — его наследство, что он зря упускает колоссальные возможности, данные ему правом крови. Вместо этого Штефан пичкает Рудольфа алкоголем и обезболивающими, забирает из притонов, где тот дерется и надирается, трахает Рудольфа и дает ему работу. Штефан влюбляется в Рудольфа, а тот делает ему минет. И когда сердце заполошно бьется, когда уже и забывший, что такое волнение, Штефан ждет каких-то объяснений этой сумятице, Руди фыркает из-под одеяла и уходит от ответа.
— Обними меня, — просит Рудольф, примеряясь возле груди Штефана спиной.
Штефан может отвернуться и закурить. Штефан может усмехнуться и покачать головой. Штефан может назвать Рудольфа ребенком и потрепать по волосам. Штефан может молча отмахнуться.
Штефан поправляет свою подушку, натягивает на свернувшегося калачиком Руди одеяло, обхватывает за талию рукой и крепко прижимает к себе, утыкаясь носом в основание шеи.
Он может пользоваться бесконечным числом наркоманов и торговцев, может быть самым отчаянным мерзавцем во всей Вене, и только один человек будет безнаказанно обводить его вокруг пальца. Вот только Рудольф, наверно, совершенно прав с тем, что ничего не говорит вслух. Блуждать в потемках его души и надеяться на взаимность Штефану нравится много больше, чем признаваться в собственной слабости.
— Прижми ноги к моим, совсем заледенели, — шепчет Штефан, проводя ладонью по бедру.
Впрочем, иногда ему едва ли удается эту слабость скрыть.
И то, как писался этот фик, намного важнее того, что в нем написано.
У меня совершенно разбито сердце и нет подходяще-правильных слов, поэтому лучше просто начать читать, послав к черту все мои предисловия)
Название: Your heart is as black as night
Автор: little.shiver
Фандом: серия дополнений к «I am machine» авторства Shax-r, конкретно — к фику «Are you real?»
Персонажи/пейринг: Штефан Рац/Рудольф Габсбург
Размер: мини
Категория: слэш
Рейтинг: NC-17
Жанр: АУ, псевдоPWP
Краткое содержание: «Если Штефан догадается о том, что творит за его спиной лучший друг, — Рудольфу крышка.» — то, что я просто не мог не расписать.
Посвящение: дорогому сэру Заместителю, который охуенно читает вслух, как бы он там не отбрыкивался. Мы оба замерзли вусмерть, чтобы дослушать и, как мне кажется, этого достаточно, чтобы понять всю значимость озвучиваемого. В который раз, но не в последний ни в коем случае, — спасибо
Читать дальше
I don’t know why it came along
At such a perfect time
But if I let you hang around
I’m bound to lose my mind
Cause your hands may be strong
But the feelings all wrong
Your heart is as black as night
(с) Melody Gardot — Your heart is as black as night
At such a perfect time
But if I let you hang around
I’m bound to lose my mind
Cause your hands may be strong
But the feelings all wrong
Your heart is as black as night
(с) Melody Gardot — Your heart is as black as night
Штефан блуждает в потемках. Все, что кроме, все, что за пределами его понимания — потемки, а Рудольф за этими пределами уже давно.
Штефан не влюбчив и не слеп, Штефан — прагматик (по крайней мере, так считают все знающие его люди), и когда дело касается работы, Штефан непреклонен. Увы. Иначе, наверно, было бы совсем по-другому. Иначе он мог бы закрыть глаза.
Да, будь это не Рудольф, Штефан и думать бы не стал. Но.
В жизни Штефана последние несколько лет существует одно большое (средних размеров, на самом деле), но очень весомое «но» по имени Рудольф Габсбург. Это «но» носит дорогущие, но убитые годами и неделикатной стиркой джинсы от «Гуччи», потрепанного вида рубашку из безымянного магазинчика в южной части города и кожанку на полтора размера больше (это делает Рудольфа шире в плечах и моложе в глазах окружающих).
Это «но» таскает вонючие штефановские сигареты в золотом портсигаре с именной гравировкой, пьет, что угодно, без разбора, и совершенно не вписывается ни в какие нормы приличия.
Это «но» младше ровно на то количество лет, которое Штефан потратил на свою депрессию, и оно стало завершающим её этапом.
Это «но» по имени Рудольф Габсбург, наследник одной из ведущих в мире компаний по разработке и производству протезов, программист-самоучка, состоявшийся алкоголик и начинающий наркоман, — единственный друг Штефана и единственный же теперь любовник (в свой «список» Штефан не заглядывает так давно, что, похоже, тот уже может считаться недействительным).
Рудольф, он же — «просто Руди», — человек, про которого Штефан может сказать: «Я ему почти доверяю», и все поймут, что «просто Руди» — свой в доску парень, ради которого не жалко ничего.
Рудольф Габсбург копирует базы данных Штефана и отправляет его клиентов в наркологические клиники. Восхитительный идиот!
Штефан опрокидывает в себя ещё одну порцию джина и опускает лицо в колыбель из сложенных вместе ладоней.
Вот именно сейчас все зашло слишком далеко.
***
Рудольф расслаблен и умиротворен. Вообще-то, он не особенно задумчив после секса и, как правило, всегда старается сразу же уснуть (раньше хотя бы сбегал). Но сейчас его отвлекает очевидное беспокойство, словно красным маркером написанное поперек Штефана.
В голове у Рудольфа миллион и одна идея, что могло послужить причиной этого состояния, из-за чего Штефан никак не позволяет себе расслабиться, почему сидит на краю кровати, свесив ноги в полутемную пустоту. Между его лопаток можно смело приколачивать полку и ставить стакан с водой — настолько она прямая, как стенка.
Для вечно веселого и наигранно-беззаботного Штефана это не просто перебор, но почти диагноз: «Хроническое беспокойство в обостренной форме, для лечения необходимо немедленно принять...» — и так далее по списку. Рудольф не силен в способах поднятия чужого настроения.
Если только.
Идея приходит в голову внезапно, обжигает щеки и, кажется, — даже кончики ушей. Рудольф, вообще-то, никогда, но это же Штефан. Что с ним может быть сложного? Что с ним может пойти не так? Что в принципе может быть проще и естественней? В таком деле, Рудольф помнит это по своему опыту, лучше ничего не спрашивать и не лезть с глупыми уточнениями, а просто брать и делать. В конце концов, не в этом ли смысл: спать с человеком своего пола, потому что полностью уверен в том, что и как нужно сделать, чтобы ему понравилось? Не без скидки на индивидуальные предпочтения, конечно, но.
Рудольф запрещает себе думать и привычным движением кладет руки Штефану на плечи. Ему нравится это ощущение перекатывающихся под пальцами мышц и сухожилий, нравится сила, с которой эти руки притягивают его ближе, нравится уверенность, с которой Штефан раз за разом оставляет на бледной коже отметки, нравится властность, с которой эти руки придерживают его за шею. Ему откровенно нравится быть под Штефаном, так что, наверное, и в этом жесте не должно быть ничего сверхъестественного, ведь так?
Штефан не оборачивается, и его спина лишь напрягается ещё сильнее. Рудольф проводит по чужим плечам ладонями, едва-едва разминая, стараясь не причинить боль. Штефану явно не помешал бы хороший массажист.
Рудольф переступает коленями за его спиной и садится рядом. Даже без привычных ботинок на толстой подошве прямой как палка Штефан кажется выше по сравнению с вечно сутулым Рудольфом, и это, в совокупности с уже выпитым, придает уверенности в собственных действиях.
Он неуклюже опускается на пол и под удивленным штефановским взглядом садится между его широко расставленных коленей. Так проще и удобнее, впрочем, Рудольф не великий специалист. Все его преимущество в этой почти-что-битве — внезапность и умение быстро перестраиваться.
Рудольф опускает ладони на бедра Штефана и прежде, чем тот успевает изумиться, целует сгиб между бедром и пахом. Он не силен в теории, но практики у Руди — хоть отбавляй, одно что в совершенно другой роли, разницы же это не имеет? Неужели при всей его старательности и вниманию к деталям, которые становятся очевидны при работе с базами данных, он не сумеет хорошо отсосать?
Рудольф фыркает в ответ собственным сомнениям и принимается за дело. Штефан, конечно, кончил минут десять назад и не сразу должен снова возбудиться, но тем не менее, ощущения-то все равно — из самых приятных. Руди сначала окутывает своим дыханием, дразнит и лишь потом позволяет члену коснуться губ. Головка с едва заметным усилием раскрывает их, и Рудольф силится, чтобы не отпрянуть: слишком уж «человеческий» на его языке оказывается привкус, слишком «животный» окутывает его обоняние аромат. Он собирает достаточно слюны, чтобы мерно распределить её по доступной языку длине, прежде чем в самом деле облизать член, подобно леденцу на палочке (в детстве он любил сладости, но бабушка ужасно ругала его за безответственное отношение к здоровью зубов).
Рудольф удивляется и почти не верит тому, что решился. В его жизни было слишком много людей, которые убежденно кричали в толпу, что они «не из этих», на что ему оставалось лишь смеяться и вовремя умолкать во избежание длинных изобличительных речей.
Ох, он, конечно же, всегда был человеком, как это любят называть, «свободных нравов». В его сердце всегда находилось место хоть для малолетней наркоманки, коей, по счастью, так и не оказалась Ада, хоть для мужчины, в чьих крепких руках он теряет рассудок и способность трезво мыслить. И то, что член именно этого человека сейчас заполоняет полость рта, создавая едва понятное пока ещё неудобство, кажется ничуть не менее естественным, чем желание самому погрузиться в обволакивающее тепло и узкую мягкость податливой девушки.
Рудольф проводит языком, примеряясь, и пробует помочь себе рукой, но непривычное горло отказывалось принимать всего Штефана. Тот вплетает свои пальцы в волосы Руди и, запрокинув голову, шипит:
— Что же ты делаешь, черт возьми, Руди...
Но в его голосе нет ни желания остановить, ни отторжения, ни презрения, ни даже властности, с которой его рука тянет Рудольфа все ближе. Штефан тоже этого хочет. И такое неприкрытое напряжение, совершенно отличное от постоянного беспокойства, лишь подстегивает Руди к более уверенным движениям.
Он принимается посасывать и сильнее давить языком, он методично вспоминает всё, что сам вынес из длительного общения с женщинами разного рода, и откровенная неумелость, похоже, все-таки скрашивается старательностью, потому что рука Штефана на его затылке разжимается, и движения становятся намного более ласковыми. Только один раз он болезненно морщится: «Руди, зубы!», но и эту вину Рудольфу прекрасно удается загладить.
Кончает Штефан с негромким стоном, и не успевший отпрянуть Рудольф кашляет, с трудом проглатывая похожую на какой-то пряный соус субстанцию.
Штефан бессильно откидывается на спину и хлопает по кровати рядом с собой. У него нет слов, которые не испортили бы момента, а Рудольф не может говорить просто потому, что непривычный к подобным нагрузкам язык в лучшем случае будет заплетаться на каждом слове.
Прижавшись к крепкому, но расслабленному, наконец, плечу, Рудольф проваливается в сон.
***
— А теперь расскажи, зачем это было так нужно? — Штефан выглядит слишком бодрым для человека, который уснул в четыре и встал в восьмом часу утра. И он настолько же невыносим.
— Не подумай плохого, — добавляет миролюбиво. — Я оценил сам жест, но раньше ты как-то не интересовался подобным. Разумеется, я это дело люблю, но...
— А кто же не, — фыркает Рудольф, ещё глубже заматываясь в ворох мягкого одеяла.
Штефан смотрит на него взглядом «Ну и дебил же ты», и все же уверенно продолжает:
— Я это к чему всё...
— Арррр... Отстань.
На трезвую, не отягощенную похмельем или мигренью голову, вся прошедшая ночь воспринимается не более, чем увлекательным, но скорее приятным приключением.
— И все же, Руди, мне бы очень хотелось с тобой об этом поговорить.
Вот что всегда было хорошо в Штефане — так это его умение сваливать по утрам в рассвет, без лишних вопросов и дурацких размышлений, но сегодня он явно намерен довести начатое до конца.
— Нет, — Рудольф качает головой и отгораживается подушкой.
— Нет? — Привыкший к прямолинейности и местами даже откровенному хамству, Штефан почти смеётся. Обычно ему все-таки приходится иметь дело с пьяным в хлам Рудольфом (читай — согласным на все), и игра в несознанку не столько неожиданна, сколько неприятна. Впрочем, где ужасно сонный Рудольф, и где баранья упертость Штефана?
— Руди, объяснись. — Просит он мягко, но в ответ на легкое поглаживание по предплечью получает из недр кровати только взгляд покрасневших глаз, который можно интерпретировать или как «Не влезай — убьет!» или вовсе «Опасно, радиация!». Рудольф, в общем, весь сделан из подобных знаков, и Штефану следовало бы привыкнуть. Штефану вообще следовало бы привыкнуть ко всему в Рудольфе, но к таким как он по определению невозможно привыкнуть.
— Черт возьми, Руди, — все-таки сдается Штефан, вплетая в растрепанные на затылке пряди свои пальцы, только теперь уже не для получения полноценной разрядки, а чтобы выразить всю ту благодарность, которая в конечном счете будет оскорбительна, если сорвется с губ.
— Черт возьми, — повторяется и вместо того, чтобы вернуться к прерванному разговору, целует вмиг притихшего Рудольфа.
И это срабатывает.
То есть, он не раскалывается, не начинает ничего объяснять, просто плавится как пластилин в объятии, и Штефан впервые жалеет, что всегда упускал возможность утреннего секса. Определенно, в этом есть своя прелесть. В том, как после сна расслаблены мышцы, как приятна тяжесть прижимающегося тела, в том, каким ленивым и сонным получается поцелуй, в том, как и без того не остывшая после теплого одеяла кожа распаляется, и дышать становится совершенно невозможно. Да и прилив сил, неотягощенность прошедшим днем, и не привычное желание развеять голову, а чистая жажда прикосновений другого человека.
Рудольф даже никак не комментирует запах изо рта, хотя отсутствовать он после вчерашней выпивки просто не может. И таким Руди нравится Штефану даже больше: взъерошенным, но податливым, ласковым, растягивающим удовольствие, почти настоящим (в конце концов, здесь никто не обольщается на свой счет и никогда не будет верить другому до конца).
Штефан прижимается к спине Руди, стискивает его бедра, с силой толкается внутрь и обмирает. В голове назойливой мошкарой вертятся самые разные мысли, но одна-единственная бьется в висок чаще всего: «Руди сливает твоих клиентов в клинику. Руди предает тебя и просто пользуется.»
Штефан не обманывается на свой счет. Любые отношения с окружающими людьми — это игра, в которой побеждает тот, кто успеет взять свое первым. В жизни пользуются тобой, если ты не спохватишься вовремя.
Штефан мог бы воспользоваться Рудольфом, мог бы подвести его к мысли, что компания отца — его наследство, что он зря упускает колоссальные возможности, данные ему правом крови. Вместо этого Штефан пичкает Рудольфа алкоголем и обезболивающими, забирает из притонов, где тот дерется и надирается, трахает Рудольфа и дает ему работу. Штефан влюбляется в Рудольфа, а тот делает ему минет. И когда сердце заполошно бьется, когда уже и забывший, что такое волнение, Штефан ждет каких-то объяснений этой сумятице, Руди фыркает из-под одеяла и уходит от ответа.
— Обними меня, — просит Рудольф, примеряясь возле груди Штефана спиной.
Штефан может отвернуться и закурить. Штефан может усмехнуться и покачать головой. Штефан может назвать Рудольфа ребенком и потрепать по волосам. Штефан может молча отмахнуться.
Штефан поправляет свою подушку, натягивает на свернувшегося калачиком Руди одеяло, обхватывает за талию рукой и крепко прижимает к себе, утыкаясь носом в основание шеи.
Он может пользоваться бесконечным числом наркоманов и торговцев, может быть самым отчаянным мерзавцем во всей Вене, и только один человек будет безнаказанно обводить его вокруг пальца. Вот только Рудольф, наверно, совершенно прав с тем, что ничего не говорит вслух. Блуждать в потемках его души и надеяться на взаимность Штефану нравится много больше, чем признаваться в собственной слабости.
— Прижми ноги к моим, совсем заледенели, — шепчет Штефан, проводя ладонью по бедру.
Впрочем, иногда ему едва ли удается эту слабость скрыть.
-
-
11.05.2017 в 19:25Но.
Надо.
Melody Gardot — Your heart is as black as night
Пара (ага, щас) слов о песенке. На первый взгляд, когда только читаешь текст, разбирая отдельные фразы, кажется, что она - про Штефана. Ну в самом деле, кто у нас еще-то тварюга и подлец с душой "чернее ночи"? На нем этот ярлык висел повсюду: в "Машине", в моих описаниях к рисунку, в многочисленных дополнениях, - в конце концов, "обаятельный мерзавец" к нему настолько приклеилось, что стало вторым именем. И даже сомнений бы не возникало, если бы не...
Если не вспомнить, что и замечательный Руди - тот еще гад, по сути. Со своей склонностью к садизму, эгоизмом и откровенной тягой к предательству. Я это писал в "Are you real?", я это подчеркивал в эпиграфе и комментариях, - что он отнюдь не такой уж положительный и чудесный.
Штефан, бесспорно, от этого ничуть не становится белым и пушистым. Но вот именно в контексте этого фика, как мне показалось (да, я зацепился за "потемки души" в самом начале и в конце), песня - про Рудольфа. Таки его душонка тоже черная.
Это «но» носит дорогущие, но убитые годами и неделикатной стиркой джинсы от «Гуччи», потрепанного вида рубашку из безымянного магазинчика в южной части города и кожанку на полтора размера больше (это делает Рудольфа шире в плечах и моложе в глазах окружающих).
Я понимаю, что арт был в подспорье, но.
Блять.
В точку. Прям совершеннейше в точку.
А еще я помню, что хотел где-то написать про то, что Рудольф нарочно молодится внешне. Вы это сделали за меня~
в золотом портсигаре с именной гравировкой
Любопытства ради. Эта деталь из головы или ...?
Рудольф, он же — «просто Руди», — человек, про которого Штефан может сказать: «Я ему почти доверяю», и все поймут, что «просто Руди» — свой в доску парень, ради которого не жалко ничего.
Синие занавески, или я правильно углядел параллель с разницей между именами Рудольф-Руди?
Штефан опрокидывает в себя ещё одну порцию джина и опускает лицо в колыбель из сложенных вместе ладоней.
И тут я понял, почему вы говорили, что мы вовремя посмотрели такаразучных "Унесенных ветром".
Потрясающая отсылка.
И Штефан, сознательно (а не "на слабо") напивающийся едва ли не впервые в жизни, - потрясающий.
но почти диагноз: «Хроническое беспокойство в обостренной форме, для лечения необходимо немедленно принять...»
С медиком поведешься... И не такого нахватаешься)
Все его преимущество в этой почти-что-битве
И снова да. Вспоминая про задвиги кое-кого на постоянное соперничество.
И в целом поведение Рудольфа в этом отрывке - восхитительное. И некоторая самонадеянность ("Я? Не смогу? Да я вам щас!"), и стремление делать, а не думать. За последнее я особенно зацепился. Потому что какой-то ласковости или (дьявол упаси) любви не увидел - зато увидел те самые полуосознанные желания, которые мозгом практически не зацепляются, зато моментально выливаются в действия.
Штефан выглядит слишком бодрым для человека, который уснул в четыре и встал в восьмом часу утра. И он настолько же невыносим.
Нет, все-таки главная скотина тут - Штефан! *ржет* Только совершенно бессердечный изверг может приебаться с разговорами в восемь утра!
Впрочем, где ужасно сонный Рудольф, и где баранья упертость Штефана?
Процитировал-то я только эту фразу, как апо
фигей короткой утренней перебранки, но и вся перебранка целиком - прекрасна. Абсолютно, стопроцентно прекрасна, потому что идеально передает характеры и поведение обоих.Причем не столько их "настоящее" (ибо помилуйте, ну как они - и настоящие?), сколько то, кем они усиленно прикидываются, когда проспались, протрезвели и вообще.
«Не влезай — убьет!» или вовсе «Опасно, радиация!»
*взвыл и укатился*
И когда сердце заполошно бьется, когда уже и забывший, что такое волнение, Штефан ждет каких-то объяснений этой сумятице, Руди фыркает из-под одеяла и уходит от ответа.
И ведь по сути-то. Совершенно ожидаемое и закономерное поведение, однако ж...
Что-то пошло не так.
Просто я, когда второй раз перечитывал, искал тот момент, за который можно зацепиться и сказать: "Да, вот именно сейчас что-то надломилось, и Штефан пусть не осознал еще, но где-то в глубине души начал склоняться к тому, что со всем этим придется заканчивать". Могу ошибаться. Но мне этот момент привиделся здесь.
Вот только Рудольф, наверно, совершенно прав с тем, что ничего не говорит вслух. Блуждать в потемках его души и надеяться на взаимность Штефану нравится много больше, чем признаваться в собственной слабости.
А тут я уловил что-то в духе "пусть лучше молчит, буду сам додумывать и обманываться".
Я уже говорил, но повторить никогда не лишнее.
Я в восторге. Я в диком восхищении от того, насколько вы попали во все, во что только можно было, как не просто бережно расписали персонажей такими, какими я их описывал, - но и такими, какими я их еще не описывал, а хотел. И контраст. Обожеда. Потрясающий контраст в том, как эти двое относятся друг к другу, который не обговорен прямо, - но сквозит в мельчайших деталях. Не в словах даже, в самих ощущениях, в атмосфере, читается между строк и медленно паутинкой окутывает мозг. Он был у меня в голове, был даже вполне сформулирован и частично озвучен, - а сейчас я его еще и почувствовал.
Прекрасно.
Просто прекрасно, потому что других слов я подобрать не могу.
И да, вы были правы: я очень хочу написать что-то еще. Но что - пока не знаю. Я слишком в ахуе и слишком потерял дар речи.
-
-
11.05.2017 в 19:41Вот меня это сломало, когда я начал именно писать. Потому что я писал и видел, кто у нас тут настоящий гад. И все. К концу меня просто вынесло.
Я понимаю, что арт был в подспорье, но.
Вот, кстати, нет, потому что тут я больше брал своими ощущениями)
Любопытства ради. Эта деталь из головы или ...?
Или, конечно) Образ - из головы, а вот портсигар - из "Кронпринца") Я не мог не.
Синие занавески, или я правильно углядел параллель с разницей между именами Рудольф-Руди?
И то, и другое) Не прямо вот в этом предложении, но в целом, да, я не акцентировал специально, но при вычитке показывал, что Рудольф упоминается, когда я рассуждаю о нем, а Руди - в глазах Штефана.
И тут я понял, почему вы говорили, что мы вовремя посмотрели такаразучных "Унесенных ветром".
Потрясающая отсылка.
И Штефан, сознательно (а не "на слабо") напивающийся едва ли не впервые в жизни, - потрясающий.
Обожеда. Мне так хотелось это сказать вслух, но я терпел)
Вот эту сцену я как раз увидел перед глазами, когда мы обсуждали, как отреагировал Штефан на предательство Рудольфа.
С медиком поведешься... И не такого нахватаешься)
Фармацевт, но не врач!)
Только совершенно бессердечный изверг может приебаться с разговорами в восемь утра!
Ну, спасибо
Но вы правы, конечно)
*взвыл и укатился*
Убьет, правда, себя, но зато наркоты в нем столько, что почти радиация)
Могу ошибаться. Но мне этот момент привиделся здесь.
Да, все именно так)
А тут я уловил что-то в духе "пусть лучше молчит, буду сам додумывать и обманываться".
К сожалению, я это в этот момент понимал лучше, чем Штефан.
Я слишком в ахуе и слишком потерял дар речи.
И это лучшая мне похвала. Спасибо вам - за них и разговоры
-
-
11.05.2017 в 20:13И я безумно счастлив, что эту мою мысль подхватили и так прекрасно развили.
Вот, кстати, нет, потому что тут я больше брал своими ощущениями)
Это безусловно же)
Или, конечно) Образ - из головы, а вот портсигар - из "Кронпринца") Я не мог не.
У меня просто вылетело из головы, был ли этот момент в фильме, или я все-таки впервые о нем именно прочитал.
Минутка истории
И то, и другое) Не прямо вот в этом предложении, но в целом, да, я не акцентировал специально, но при вычитке показывал, что Рудольф упоминается, когда я рассуждаю о нем, а Руди - в глазах Штефана.
В этом предложении оно прям очевидно)
А так - ура) Потому что я эту параллель еще в "Take the black, paint it bright" старался выловить.
Обожеда. Мне так хотелось это сказать вслух, но я терпел)
Вот эту сцену я как раз увидел перед глазами, когда мы обсуждали, как отреагировал Штефан на предательство Рудольфа.
Ну вот она прям очень прослеживается во всем фрагменте.
Ну, спасибо
Но вы правы, конечно)
Вы приебывались обычно гора-а-аздо позже~
Убьет, правда, себя, но зато наркоты в нем столько, что почти радиация)
Это уже мелочи (на самом деле, нихуя) жизни~
К сожалению, я это в этот момент понимал лучше, чем Штефан.
Даже совершенство может чего-то не понимать и быть слепым, увы.
И это лучшая мне похвала. Спасибо вам - за них и разговоры
А вам - за потрясающий текст, от которого я еще долго не смогу отойти.
-
-
12.05.2017 в 10:29Очень забавно они вывернули это в фильме)
Это уже мелочи (на самом деле, нихуя) жизни~
Для Штефана именно здесь - не мелочи. Он подчеркнуто делает вид, что ему все равно, но то, что он именно делает - палит всю контору. Потому что, опять же:
Впрочем, иногда ему едва ли удается эту слабость скрыть.
А вам - за потрясающий текст, от которого я еще долго не смогу отойти.
Всегда рад
-
-
12.05.2017 в 14:07-
-
12.05.2017 в 14:35