Хьюстон, у тебя нет проблем, ты просто себя накручиваешь.
Название: Правила игры в безумие
Автор: little.shiver
Фандом: мюзикл «Элизабет» (постановка театра TOHO, 2016г)
Персонажи: Тод/Рудольф Габсбург
Жанр: ангст, PWP
Рейтинг: R
Размер: мини; ~2000 слов
Примечание: исполнение заявки: «Т№1. Заявка №10. „Элизабет“. Тод/Рудольф. „Продолжение сцены в Майерлинге“» Получилось много ангста, невнятный рейтинг, но спасибо дорогой Jay Haiiro за возможность развить мысль в этом ключе, вам же и посвящаю сам текст) Даже если оно вам нафиг не нужно
ЧитатьТод обхватывает плечи Рудольфа и чувствует, как тело в его руках вздрагивает, замирает пойманной добычей, но не изворачивается. Пальцы смерти держат крепко, и, оказавшись за гранью, Рудольф уже должен бы был понять, что и деться-то отсюда некуда.
Тод сжимает плечи чуть крепче, чувствуя, как сминаются под натиском мягкие ткани, как тепло покидает Рудольфа, как дыхание срывается мягким вздохом с его постепенно белеющих губ.
Тод вздыхает, вдыхает, впитывает его сейчас всего, прижимает к себе, словно хочет растворить.
Смерть — едкая серная кислота, разъедает ткани и кости, иссушает, опустошает, низводит в несуществующее.
Тод — яркая вспышка перед самым финалом.
Рудольф сломанной куклой обмякает в объятиях смеющегося над ним ангела. А затем чувствует, как неосязаемо и нежно темные крылья обнимают его спину.
Он просыпается, окруженный ничем. Это не пустота и не хаос, бесконечный свет и сияние, заполоняющее все вокруг, но не освещающее, не дающее пути.
Рудольф всем телом чувствует: пути больше нет. Нет планов и забот, нет бесконечной погони за властью, сохранением чести и признанием. Нет того, что некогда делало его человеком, и теперь он — никто.
Рудольф всем телом чувствует, что он не одет. Вокруг не холодно, и жара он тоже не чувствует. Поглотившее его ничто никакое: не светлое и не темное, не холодное и не горячее, не мокрое и не сухое. И вместе с тем он прекрасно чувствует. Просто эти чувства вне привычных для него категорий, поэтому он не может дать им определения.
Рудольф не чувствует поверхности под собой, но вместе с тем он теперь не уверен и в том, лежит он или стоит.
В этой игре почему-то очень важно не открывать глаз.
— Не открывай глаза, — шепчет голос, и Рудольф покорно соглашается. Он здесь никто, и противостояние больше не его цель.
Сейчас собственная жизнь кажется Рудольфу до ужаса бессмысленной. Зачем идти куда-то? Зачем делать что-то? Самое главное — в нем самом. И это не получить извне.
В Рудольфе вся его жизнь и смерть, в Рудольфе все его богатства и потери. И все это останется с ним навсегда. Это тоже очень важное правило игры.
— Я рад, что ты это понял, наконец, — в мягком шепоте слышна усмешка. Но сейчас Рудольф не обижается. Это сказано не со зла и не из желания обидеть, просто Тод мертв уже так давно, что не помнит, зачем людям их мирские заботы.
Руки, сжимавшие некогда его плечи, ласково гладят Рудольфа по спине — так когда-то делала мать, если Рудольф был напуган. И это движение успокаивает витающую в воздухе тревогу.
— Скажи мне то, что я хочу услышать, — оглаживает его висок голос Тода. — И сможешь открыть глаза.
Рудольф судорожно вздыхает, вдруг почувствовав на своём лице теплую ладонь. Но пугает его не это, а ощущение, что он оторван от земли.
Восприятие скоро придет в норму.
Рудольф чувствует воздух под собой, почти видит со стороны, как он завис, изогнутый полукругом, словно кто-то препарирует его сердце. Словно чья-то огромная рука подхватила его и тянет всё выше. Страх высоты ему неведом, но Рудольф чувствует — это не просто высота. Чья-то рука бережно удерживает его, и едва ли она сможет делать это бесконечно.
Значит, нужно сказать.
Сказать что?
— Скажи, почему ты здесь? — окутывает его голос, обласкивает прохладным дыханием, и Рудольф чувствует холод. Его кожа покрывается мурашками, едва заметно натягивается, но это приятное ощущение. Одно из тех, в которых хочется забыться.
У нас не так много времени.
— Ты пришел по моей просьбе и забрал меня, — шепчет он в ответ. Голова кружится, ощущение полета в разы усиливает восприятие, и голос Рудольфа срывается. В его горле не задерживается ни одного звука, и Тоду это нравится.
Рудольф ловит себя на мысли, что вокруг становится влажно, и старается сконцентрироваться.
Так и есть, это Тод ведет по коже своим шершавым языком, оставляя след. А затем выдыхает и улыбается. На груди Рудольфа красуется крест из двух линий, и само пространство не позволяет им пропасть из виду — преобразует в отметины, темно-синие, почти черные, но ровные.
— Ох, если бы ты это видел, — Тод скользит вокруг с ловкостью кошки — Но сначала скажи.
Он требователен и безумен. Впрочем, Рудольфу не привыкать. Куда больше его беспокоят ощущения, но вовсе не потому, что он не готов к ним, уж скорее он слишком готов, слишком отзывчив. Тод играет с его телом так ловко и вместе с тем легко, что всех этих действий не описать словами. Искуснейшие музыканты не завораживают свой инструмент так, как это делает его ангел. Рудольф смеётся про себя: в этом измерении определенно существуют какие-то иные правила, потому что всё происходящее дается ему слишком легко.
— Я хотел бы увидеть, — он говорит тихо, в унисон своей смерти. В конце концов, за гранью нет смысла кричать. — Но я все ещё не знаю, что именно ты хочешь услышать. Поясни мне. Скажи.
Мышцы напрягаются, вопреки всем рассказам врачей Рудольф чувствует и собственный пульс, гул которого набатом разбегается по всей голове, и своё тело, каждое сухожилие, каждый импульс, посланный мозгом. И это ощущение не пугает, а лишь распаляет его интерес ещё больше.
Отметины на теле, хоть он и не видит их, горят, словно на тело попало масло, или чья-то рука невесомо прошлась по коже. Он не помнит прикосновений живых людей, только Тода, который всегда казался таким холодным и пустым.
Ох, каким глупцом он был, позволяя себе так думать! Тод всегда был потоком воздуха, согревающим его душу, поддерживающим его огнем, и теперь Рудольф знает: его прикосновения опаляют, его губы жалят, а укусы заставляют вздрагивать всем телом, уворачиваться словно от щекотки.
Рудольф не осознает физического присутствия Тода рядом, но чувствует его всем своим телом. Вот он проводит раскрытой ладонью по предплечью, вот словно лезвием ножа ведет суховатым кончиком языка вдоль ключицы или подхватывает бедро, заставляя раскрыться ещё больше. Он словно просит показать все, он с рвением юного ученика бросается изучить все скрытое бесчисленными мундирами и кожей высоких сапог.
И хоть его собственное тело едва ли отличается от тела Рудольфа, Тод не идет проторенными путями, он старается узнать, каков во всем этом Рудольф. Нравятся ли ему укусы, вздрагивает или отстраняется ли он, если провести ногтями вдоль позвоночника, и как он отреагирует, если языком обвести бедренную косточку и ямку под ней.
Рудольф теряется в ощущениях. Он проводил ночи с самыми разными женщинами, и одни из них были требовательными и скупыми, другие же горели страстью, желали отдать ему всех себя. Но даже в Марии не было столько нежности, сколько дарит её Тод. И его дыхание сбивается, а пульс, кажется, сошел с ума. От неестественного положения в пространстве его спина отзывается тягучей болью, но Рудольф ни за что не согласится променять эти ощущения на покой.
Движения Тода лишены стыда и логики, и Рудольфу отчаянно хочется видеть его глаза, видеть мутную поволоку возбуждения и коснуться мягких, горячих губ смерти, потому что одного поцелуя ему определенно будет мало. Теперь — всегда мало.
— Что ты хочешь услышать? — прерывисто шепчет-шипит он, захлебываясь волной накатывающих эмоций. Рудольф, наконец, чувствует тело Тода целиком, потому что ангел снова обнял его и держит так крепко, как только может.
— Почему ты здесь? Со мной? Зачем позволил забрать тебя из того мира?
Он тяжело дышит, и голос кажется более низким, хриплым, словно Тод бежал огромные расстояния, словно он очень давно пристрастился к табаку, и его здоровье отзывается в своем ритме. Но сила его рук говорит об обратном: Тод прижимает Рудольфа к себе, кладет голову к себе на плечо, заставляет обвить руками шею, а ногами — талию. Его намерения более чем очевидны, но Рудольфа это ничуть не пугает. В его жизни не было мужчин, и в некотором смысле он рад, что остался невинен. Едва ли Тод будет способен оценить такой дар, но мысль о том, что он единственный должна хотя бы польстить.
— Потому что ты тот, с кем я на самом деле хочу быть, — отвечает Рудольф, прогибаясь в спине. У Тода очень хорошо натренированы мышцы живота, поэтому член оказывается плотно зажат между ними, и это создает напряжение. — Потому что в том мире мне не осталось места. С самыми близкими людьми я не был близок, самых любимых женщин я не любил, самые крепкие напитки отпускали мой разум с невероятной легкостью, и ты был единственным, с кем я чувствовал себя по-настоящему живым. Я сходил с ума, метался в крайности, и не переставал думать, что всё это — просто сон. — Он с силой прижимается, руками и ногами словно вцепляясь в Тода, прячась от непроходящего чувства невесомости. — Я так долго жил с осознанием того, что не принадлежу себе или им, не принадлежу этому миру. И только после встречи с тобой понял, что все эти годы принадлежал лишь тебе.
Он говорит горько и почти зло, но не отпускает, не даёт отстраниться, пока Тод не стягивает, наконец, повязку с его глаз, чтобы посмотреть в них.
— Скажи это! — рычит он, сжимая бедра Рудольфа в своих руках и буквально сжигая воздух своим невесомым дыханием.
— Я твой, — шепчет Рудольф, чувствуя, как по щеке скатывается слеза. А за ней ещё одна.
И словно лезвие ножа его пронзает понимание.
Тод смотрит на него с усмешкой, в которой нет ничего доброго, крепко держит его в руках, но это прикосновение не имеет ничего общего с объятием. Тод качает головой, и его седые пряди движутся подобно змеям по широким крепким плечам.
— Именно этого я и хотел, — соглашается он с довольной улыбкой на губах.
В том, как он касается члена Рудольфа нет и грамма того желания, которое так чисто описывали его губы. В том, как он оглаживает кожу, натягивает и отпускает её нет нежности, которую обещали его поцелуи. В том, как он слизывает капли семени нет красоты. Но Рудольфу это все теперь и не нужно.
— Так сделай же меня своим, — приказывает он, стараясь унять бешено рвущееся из груди сердце. Тело — раб своих желаний, но Рудольфу нужен Тод, и он его получит, так или иначе. — Ты обещал быть рядом всегда, так сдержи же своё... — распаляется он все сильнее, пока не вскрикивает, не успев договорить.
В Тоде нет ничего земного и правильного, и он не считает чтение мыслей дурным тоном, поэтому он не задает глупых вопросов человеку, лежащему под ним, прижимающемуся к нему и дарящему его собственной плоти ощущение тепла.
Тоду не важно, кто под ним — это чистая правда, но Рудольф первый из тех, кто пошел за ним и оказался не просто тенью, но пульсирующим сгустком эмоций. Проявление эмоций — ещё одно важное правило этой игры. Охотник должен убедиться, что жертва неравнодушна к нему.
Хаос поглощает Рудольфа, он во всем: в движениях Тода, в его поцелуях, в его распухших губах, в укусах, рассыпающихся по всему телу, в легких нажатиях, которые дарят новые и новые стоны, бесконтрольно растворяющиеся в воздухе вокруг них.
В Рудольфе Тод теряет самого себя, теряет ощущение бессмертности и бессмысленности своего существования. Он обретает способность к скрытым от него обычно проявлениям эмоций. Он раскрывается настолько, насколько не может раскрыть самого Рудольфа. Даже будь тот гимнастом, Тод не сравнил бы эти ощущения, но связь с ним, сокрытые в их близости переживания дарят давно позабытое спокойствие.
— Скажи мне то, что я хочу услышать, — просит Рудольф, лаская крепкие плечи Тода, целуя его в висок, отдаваясь ему.
И Тод шепчет, выбитый из колеи, смущенный, неравнодушный:
— Я никогда не смогу принадлежать тебе так же, но знай, что ты уже приручил смерть. Другие приходили и уходили, но если бы у меня было сердце — оно сейчас билось бы в твоей руке. Впрочем...
Он накрывает ладонь Рудольфа своей, и тот чувствует, как по коже стекают тяжелые капли крови, а пальцы подрагивают в такт. Тод убирает свою руку, и Рудольф видит человеческое сердце, пульсирующее, истекающее, изгоняющее из себя жизнь.
— Не волнуйся, — отвечает на его немой ужас Тод и взмахом руки убирает все доказательства только что произошедшего кошмара, — это всего лишь моё сердце.
Рудольф чувствует фантомную тяжесть, и в его глазах застывает ужасающая картина. Он понимает Тода теперь: когда ты тысячелетиями находишься на границе между мирами, ни живой ни мертвый, чувствуешь и не чувствуешь, когда невесомость сковывает тебя в крепких объятиях, и невозможность остаться живым равноценна невозможности умереть, — вот в чем настоящее безумие.
Рудольф крепко прижимается к Тоду и ласково гладит его по неожиданно мягким волосам. Его переполняет сожаление и вместе с тем — уверенность.
Рудольф настолько же слеп в своей любви, насколько Тод осведомлен в её отсутствии. Но теперь они делят это безумие на двоих, и если это хоть как-то скрасит Тоду его бесконечное существование, то Рудольф согласен попытаться.
Взаимность — самое главное правило в этой игре.
Автор: little.shiver
Фандом: мюзикл «Элизабет» (постановка театра TOHO, 2016г)
Персонажи: Тод/Рудольф Габсбург
Жанр: ангст, PWP
Рейтинг: R
Размер: мини; ~2000 слов
Примечание: исполнение заявки: «Т№1. Заявка №10. „Элизабет“. Тод/Рудольф. „Продолжение сцены в Майерлинге“» Получилось много ангста, невнятный рейтинг, но спасибо дорогой Jay Haiiro за возможность развить мысль в этом ключе, вам же и посвящаю сам текст) Даже если оно вам нафиг не нужно
ЧитатьТод обхватывает плечи Рудольфа и чувствует, как тело в его руках вздрагивает, замирает пойманной добычей, но не изворачивается. Пальцы смерти держат крепко, и, оказавшись за гранью, Рудольф уже должен бы был понять, что и деться-то отсюда некуда.
Тод сжимает плечи чуть крепче, чувствуя, как сминаются под натиском мягкие ткани, как тепло покидает Рудольфа, как дыхание срывается мягким вздохом с его постепенно белеющих губ.
Тод вздыхает, вдыхает, впитывает его сейчас всего, прижимает к себе, словно хочет растворить.
Смерть — едкая серная кислота, разъедает ткани и кости, иссушает, опустошает, низводит в несуществующее.
Тод — яркая вспышка перед самым финалом.
Рудольф сломанной куклой обмякает в объятиях смеющегося над ним ангела. А затем чувствует, как неосязаемо и нежно темные крылья обнимают его спину.
***
Он просыпается, окруженный ничем. Это не пустота и не хаос, бесконечный свет и сияние, заполоняющее все вокруг, но не освещающее, не дающее пути.
Рудольф всем телом чувствует: пути больше нет. Нет планов и забот, нет бесконечной погони за властью, сохранением чести и признанием. Нет того, что некогда делало его человеком, и теперь он — никто.
Рудольф всем телом чувствует, что он не одет. Вокруг не холодно, и жара он тоже не чувствует. Поглотившее его ничто никакое: не светлое и не темное, не холодное и не горячее, не мокрое и не сухое. И вместе с тем он прекрасно чувствует. Просто эти чувства вне привычных для него категорий, поэтому он не может дать им определения.
Рудольф не чувствует поверхности под собой, но вместе с тем он теперь не уверен и в том, лежит он или стоит.
В этой игре почему-то очень важно не открывать глаз.
— Не открывай глаза, — шепчет голос, и Рудольф покорно соглашается. Он здесь никто, и противостояние больше не его цель.
Сейчас собственная жизнь кажется Рудольфу до ужаса бессмысленной. Зачем идти куда-то? Зачем делать что-то? Самое главное — в нем самом. И это не получить извне.
В Рудольфе вся его жизнь и смерть, в Рудольфе все его богатства и потери. И все это останется с ним навсегда. Это тоже очень важное правило игры.
— Я рад, что ты это понял, наконец, — в мягком шепоте слышна усмешка. Но сейчас Рудольф не обижается. Это сказано не со зла и не из желания обидеть, просто Тод мертв уже так давно, что не помнит, зачем людям их мирские заботы.
Руки, сжимавшие некогда его плечи, ласково гладят Рудольфа по спине — так когда-то делала мать, если Рудольф был напуган. И это движение успокаивает витающую в воздухе тревогу.
— Скажи мне то, что я хочу услышать, — оглаживает его висок голос Тода. — И сможешь открыть глаза.
Рудольф судорожно вздыхает, вдруг почувствовав на своём лице теплую ладонь. Но пугает его не это, а ощущение, что он оторван от земли.
Восприятие скоро придет в норму.
Рудольф чувствует воздух под собой, почти видит со стороны, как он завис, изогнутый полукругом, словно кто-то препарирует его сердце. Словно чья-то огромная рука подхватила его и тянет всё выше. Страх высоты ему неведом, но Рудольф чувствует — это не просто высота. Чья-то рука бережно удерживает его, и едва ли она сможет делать это бесконечно.
Значит, нужно сказать.
Сказать что?
— Скажи, почему ты здесь? — окутывает его голос, обласкивает прохладным дыханием, и Рудольф чувствует холод. Его кожа покрывается мурашками, едва заметно натягивается, но это приятное ощущение. Одно из тех, в которых хочется забыться.
У нас не так много времени.
— Ты пришел по моей просьбе и забрал меня, — шепчет он в ответ. Голова кружится, ощущение полета в разы усиливает восприятие, и голос Рудольфа срывается. В его горле не задерживается ни одного звука, и Тоду это нравится.
Рудольф ловит себя на мысли, что вокруг становится влажно, и старается сконцентрироваться.
Так и есть, это Тод ведет по коже своим шершавым языком, оставляя след. А затем выдыхает и улыбается. На груди Рудольфа красуется крест из двух линий, и само пространство не позволяет им пропасть из виду — преобразует в отметины, темно-синие, почти черные, но ровные.
— Ох, если бы ты это видел, — Тод скользит вокруг с ловкостью кошки — Но сначала скажи.
Он требователен и безумен. Впрочем, Рудольфу не привыкать. Куда больше его беспокоят ощущения, но вовсе не потому, что он не готов к ним, уж скорее он слишком готов, слишком отзывчив. Тод играет с его телом так ловко и вместе с тем легко, что всех этих действий не описать словами. Искуснейшие музыканты не завораживают свой инструмент так, как это делает его ангел. Рудольф смеётся про себя: в этом измерении определенно существуют какие-то иные правила, потому что всё происходящее дается ему слишком легко.
— Я хотел бы увидеть, — он говорит тихо, в унисон своей смерти. В конце концов, за гранью нет смысла кричать. — Но я все ещё не знаю, что именно ты хочешь услышать. Поясни мне. Скажи.
Мышцы напрягаются, вопреки всем рассказам врачей Рудольф чувствует и собственный пульс, гул которого набатом разбегается по всей голове, и своё тело, каждое сухожилие, каждый импульс, посланный мозгом. И это ощущение не пугает, а лишь распаляет его интерес ещё больше.
Отметины на теле, хоть он и не видит их, горят, словно на тело попало масло, или чья-то рука невесомо прошлась по коже. Он не помнит прикосновений живых людей, только Тода, который всегда казался таким холодным и пустым.
Ох, каким глупцом он был, позволяя себе так думать! Тод всегда был потоком воздуха, согревающим его душу, поддерживающим его огнем, и теперь Рудольф знает: его прикосновения опаляют, его губы жалят, а укусы заставляют вздрагивать всем телом, уворачиваться словно от щекотки.
Рудольф не осознает физического присутствия Тода рядом, но чувствует его всем своим телом. Вот он проводит раскрытой ладонью по предплечью, вот словно лезвием ножа ведет суховатым кончиком языка вдоль ключицы или подхватывает бедро, заставляя раскрыться ещё больше. Он словно просит показать все, он с рвением юного ученика бросается изучить все скрытое бесчисленными мундирами и кожей высоких сапог.
И хоть его собственное тело едва ли отличается от тела Рудольфа, Тод не идет проторенными путями, он старается узнать, каков во всем этом Рудольф. Нравятся ли ему укусы, вздрагивает или отстраняется ли он, если провести ногтями вдоль позвоночника, и как он отреагирует, если языком обвести бедренную косточку и ямку под ней.
Рудольф теряется в ощущениях. Он проводил ночи с самыми разными женщинами, и одни из них были требовательными и скупыми, другие же горели страстью, желали отдать ему всех себя. Но даже в Марии не было столько нежности, сколько дарит её Тод. И его дыхание сбивается, а пульс, кажется, сошел с ума. От неестественного положения в пространстве его спина отзывается тягучей болью, но Рудольф ни за что не согласится променять эти ощущения на покой.
Движения Тода лишены стыда и логики, и Рудольфу отчаянно хочется видеть его глаза, видеть мутную поволоку возбуждения и коснуться мягких, горячих губ смерти, потому что одного поцелуя ему определенно будет мало. Теперь — всегда мало.
— Что ты хочешь услышать? — прерывисто шепчет-шипит он, захлебываясь волной накатывающих эмоций. Рудольф, наконец, чувствует тело Тода целиком, потому что ангел снова обнял его и держит так крепко, как только может.
— Почему ты здесь? Со мной? Зачем позволил забрать тебя из того мира?
Он тяжело дышит, и голос кажется более низким, хриплым, словно Тод бежал огромные расстояния, словно он очень давно пристрастился к табаку, и его здоровье отзывается в своем ритме. Но сила его рук говорит об обратном: Тод прижимает Рудольфа к себе, кладет голову к себе на плечо, заставляет обвить руками шею, а ногами — талию. Его намерения более чем очевидны, но Рудольфа это ничуть не пугает. В его жизни не было мужчин, и в некотором смысле он рад, что остался невинен. Едва ли Тод будет способен оценить такой дар, но мысль о том, что он единственный должна хотя бы польстить.
— Потому что ты тот, с кем я на самом деле хочу быть, — отвечает Рудольф, прогибаясь в спине. У Тода очень хорошо натренированы мышцы живота, поэтому член оказывается плотно зажат между ними, и это создает напряжение. — Потому что в том мире мне не осталось места. С самыми близкими людьми я не был близок, самых любимых женщин я не любил, самые крепкие напитки отпускали мой разум с невероятной легкостью, и ты был единственным, с кем я чувствовал себя по-настоящему живым. Я сходил с ума, метался в крайности, и не переставал думать, что всё это — просто сон. — Он с силой прижимается, руками и ногами словно вцепляясь в Тода, прячась от непроходящего чувства невесомости. — Я так долго жил с осознанием того, что не принадлежу себе или им, не принадлежу этому миру. И только после встречи с тобой понял, что все эти годы принадлежал лишь тебе.
Он говорит горько и почти зло, но не отпускает, не даёт отстраниться, пока Тод не стягивает, наконец, повязку с его глаз, чтобы посмотреть в них.
— Скажи это! — рычит он, сжимая бедра Рудольфа в своих руках и буквально сжигая воздух своим невесомым дыханием.
— Я твой, — шепчет Рудольф, чувствуя, как по щеке скатывается слеза. А за ней ещё одна.
И словно лезвие ножа его пронзает понимание.
Тод смотрит на него с усмешкой, в которой нет ничего доброго, крепко держит его в руках, но это прикосновение не имеет ничего общего с объятием. Тод качает головой, и его седые пряди движутся подобно змеям по широким крепким плечам.
— Именно этого я и хотел, — соглашается он с довольной улыбкой на губах.
В том, как он касается члена Рудольфа нет и грамма того желания, которое так чисто описывали его губы. В том, как он оглаживает кожу, натягивает и отпускает её нет нежности, которую обещали его поцелуи. В том, как он слизывает капли семени нет красоты. Но Рудольфу это все теперь и не нужно.
— Так сделай же меня своим, — приказывает он, стараясь унять бешено рвущееся из груди сердце. Тело — раб своих желаний, но Рудольфу нужен Тод, и он его получит, так или иначе. — Ты обещал быть рядом всегда, так сдержи же своё... — распаляется он все сильнее, пока не вскрикивает, не успев договорить.
В Тоде нет ничего земного и правильного, и он не считает чтение мыслей дурным тоном, поэтому он не задает глупых вопросов человеку, лежащему под ним, прижимающемуся к нему и дарящему его собственной плоти ощущение тепла.
Тоду не важно, кто под ним — это чистая правда, но Рудольф первый из тех, кто пошел за ним и оказался не просто тенью, но пульсирующим сгустком эмоций. Проявление эмоций — ещё одно важное правило этой игры. Охотник должен убедиться, что жертва неравнодушна к нему.
Хаос поглощает Рудольфа, он во всем: в движениях Тода, в его поцелуях, в его распухших губах, в укусах, рассыпающихся по всему телу, в легких нажатиях, которые дарят новые и новые стоны, бесконтрольно растворяющиеся в воздухе вокруг них.
В Рудольфе Тод теряет самого себя, теряет ощущение бессмертности и бессмысленности своего существования. Он обретает способность к скрытым от него обычно проявлениям эмоций. Он раскрывается настолько, насколько не может раскрыть самого Рудольфа. Даже будь тот гимнастом, Тод не сравнил бы эти ощущения, но связь с ним, сокрытые в их близости переживания дарят давно позабытое спокойствие.
— Скажи мне то, что я хочу услышать, — просит Рудольф, лаская крепкие плечи Тода, целуя его в висок, отдаваясь ему.
И Тод шепчет, выбитый из колеи, смущенный, неравнодушный:
— Я никогда не смогу принадлежать тебе так же, но знай, что ты уже приручил смерть. Другие приходили и уходили, но если бы у меня было сердце — оно сейчас билось бы в твоей руке. Впрочем...
Он накрывает ладонь Рудольфа своей, и тот чувствует, как по коже стекают тяжелые капли крови, а пальцы подрагивают в такт. Тод убирает свою руку, и Рудольф видит человеческое сердце, пульсирующее, истекающее, изгоняющее из себя жизнь.
— Не волнуйся, — отвечает на его немой ужас Тод и взмахом руки убирает все доказательства только что произошедшего кошмара, — это всего лишь моё сердце.
Рудольф чувствует фантомную тяжесть, и в его глазах застывает ужасающая картина. Он понимает Тода теперь: когда ты тысячелетиями находишься на границе между мирами, ни живой ни мертвый, чувствуешь и не чувствуешь, когда невесомость сковывает тебя в крепких объятиях, и невозможность остаться живым равноценна невозможности умереть, — вот в чем настоящее безумие.
Рудольф крепко прижимается к Тоду и ласково гладит его по неожиданно мягким волосам. Его переполняет сожаление и вместе с тем — уверенность.
Рудольф настолько же слеп в своей любви, насколько Тод осведомлен в её отсутствии. Но теперь они делят это безумие на двоих, и если это хоть как-то скрасит Тоду его бесконечное существование, то Рудольф согласен попытаться.
Взаимность — самое главное правило в этой игре.
@темы: #Der Tod, #Elisabeth, #Rudolf Habsburg, #Однострочники Т№1
-
-
06.02.2017 в 06:37Этот стиль... ну вашу ж мать. Пошто вы так охрененно пишете? За содержание я вам еще вознесу хвалу отдельно, а пока пройдусь по форме, потому что она прекрасна. Честно скажите, вы тоже в психодел ударились, да? Эта отрывистость, этот курсив всегда в тему, - они настолько способствуют созданию общей атмосферы, что поневоле начинаешь жалеть, что нельзя читать с закрытыми глазами. Особенно самое начало - чтобы как следует представить себе эту картинку. Это ничего.
И да. У вас абсолютно белая смерть. Помните же наши цветовые ассоциации? Тут вообще все выбеленное, но при этом не сверкающе-стерильное, а спокойное, чистое, приглушенное. И капля красного в конце. Безумно эстетично.
И правила игры, которые перечислены по ходу повествования. Потому что они действительно соответствуют безумию - то, что тут творится, ничем иным и не является. Для обоих.
Смерть — едкая серная кислота, разъедает ткани и кости, иссушает, опустошает, низводит в несуществующее.
Тод — яркая вспышка перед самым финалом.
Помимо того, что я умер от красоты первой фразы.Не знаю, намеренно это вышло или случайно, но вот это... противопоставление? сравнение?, выраженное разными обращениями (смерть и Тод) - такой первый звоночек, сигналящий о том, что будет рассказано в финале. Что Тод тут уже немного не смерть в классическом понимании, что в нем есть что-то, что отличает его от стихийного явления. По крайней мере, в восприятии Рудольфа.Он просыпается, окруженный ничем. Это не пустота и не хаос, бесконечный свет и сияние, заполоняющее все вокруг, но не освещающее, не дающее пути.
Визуализация~ *доволен, как черт, что представил сразу картинку*
В Рудольфе вся его жизнь и смерть, в Рудольфе все его богатства и потери.
Я не смогу сейчас нормально сформулировать свою мысль, но черт. Да. Все - внутри. В голове.
и само пространство не позволяет им пропасть из виду — преобразует в отметины, темно-синие, почти черные, но ровные.
Теория об истинном происхождении трупных пятен?
— Ох, если бы ты это видел,
Некрофилы хреновы. Оба. *простите*
за гранью
Люто-бешено ... обожаю эту формулировку.
приказывает он
За что я люблю именно Тоховскую интерпретацию Рудольфа - по-прежнему жалкий мальчишка, но эта совершенно идиотская, совершенно человеческая манера выпендриваться и показывать характер даже в самых безнадежных ситуациях восхищает. И ведь не зря же выпендривается! Потому что -
Рудольф первый из тех, кто пошел за ним и оказался не просто тенью, но пульсирующим сгустком эмоций.
И вот это:
— Скажи мне то, что я хочу услышать,
И Тод шепчет, выбитый из колеи, смущенный, неравнодушный
Даже Смерть прих... опешил от такой наглости. Вот так и начинает ехать крыша даже у потусторонних существ. Не поехала еще, но толчок ей был дан во вполне определенном направлении.
Он накрывает ладонь Рудольфа своей, и тот чувствует, как по коже стекают тяжелые капли крови, а пальцы подрагивают в такт. Тод убирает свою руку, и Рудольф видит человеческое сердце, пульсирующее, истекающее, изгоняющее из себя жизнь.
Внезапно. Расчлененки я тут вообще не ожидал. И оно, черт побери, сильно. Очень.
Взаимность — самое главное правило в этой игре.
Вот из-за чего я вами начал восторгаться еще вчера.
Мое ебнутое видение канона вообще постоянно диктовало, что какая нахуй взаимность, какой нахуй хэппи-энд? Только хардкор, только отчаяние и безысходность. А все, что помимо (да хоть Тод - владелец свадебного салона, красящий пауков в розовый
Я это не забыл!) - прекрасно, но уже подпадает под категорию фанатских допущений.Смерть моя, вы выломали мне мозг. Официально. Потому что именно тут я канон вижу. Без всяких "а давайте вывернем наизнанку все характеры и скажем, что так и было". И придраться ни к чему не могу, как бы ни старался. Вижу. И все тут.
Минутка негодования
-
-
06.02.2017 в 06:38-
-
06.02.2017 в 07:25С отсылкой к финальной сцене самого мюзикла вышло вполне, да? Просто мне очень нравится этот момент, когда Тод открывается Элизабет, когда их страхи и сомнения отброшены, и они встречаются, одетые в белое. Тут и ощущение того, что ты не одет, и чистота восприятия, и невинность - все как-то смешалось в один белый цвет) И я рад, что вы увидели его так же)
И правила игры, которые перечислены по ходу повествования. Потому что они действительно соответствуют безумию - то, что тут творится, ничем иным и не является. Для обоих.
Я очень хотел вложить в это мысль не столько о безумии как таковом, сколько мысль о том, что вся их история, вся их любовь - это безумие. Так что, откровенно говоря, это же правила игры в любовь: целовать с закрытыми глазами, принимать себя таким, какой ты есть, быть честным со своими эмоциями, ну и, разумеется, любить взаимно. Потому что иначе - никак)
Не знаю, намеренно это вышло или случайно, но вот это... противопоставление? сравнение?, выраженное разными обращениями (смерть и Тод) - такой первый звоночек, сигналящий о том, что будет рассказано в финале. Что Тод тут уже немного не смерть в классическом понимании, что в нем есть что-то, что отличает его от стихийного явления. По крайней мере, в восприятии Рудольфа.
Это действительно первый звоночек, по крайней мере, такой явный) В моем понимании смерть - это все-таки состояние, а не что-то овеществленное, и самого Тода я воспринимаю по большей части как того, кто помогает перейти в это состояние, кто проводит за грань. Он - страж этой границы, её полноправный повелитель, вечный и бессменный, но когда-то очень давно (и тут я все-таки склоняюсь к истории Адама и Евы, потому что это дает право считать это возможным) был человеком, умер своей смертью, но не смог уйти за грань, и смерть как состояние смогла это принять. И он вечно мечется между своими обязанностями и желанием умереть, только умереть не может. (Я ещё и Дэйви Джонса в нем вижу, как сейчас понял).
Помимо того, что я умер от красоты первой фразы.
Я сам полюбил вот это "низводит в несуществующее". Черт знает, откуда оно взялось)
Я не смогу сейчас нормально сформулировать свою мысль, но черт. Да. Все - внутри. В голове.
Не только, сэр Уильям, внутри - это ещё и в сердце)
Теория об истинном происхождении трупных пятен?
Разумеется)
Некрофилы хреновы. Оба. *простите*
Вот, кстати, нет) Я указал, что после смерти Рудольф больше не человек, и, следовательно, он существует в иной категории, и что сама идея разложения в этой реальности неуместна.
>> Мышцы напрягаются, вопреки всем рассказам врачей Рудольф чувствует и собственный пульс, гул которого набатом разбегается по всей голове, и своё тело, каждое сухожилие, каждый импульс, посланный мозгом.
Так что кроме остающихся на теле линий (хотя даже те оставлены не смертью, но самим Тодом и пространством) он ничем от живого человека не отличается)
За что я люблю именно Тоховскую интерпретацию Рудольфа - по-прежнему жалкий мальчишка, но эта совершенно идиотская, совершенно человеческая манера выпендриваться и показывать характер даже в самых безнадежных ситуациях восхищает.
И меня, поэтому я не мог не)
Не поехала еще, но толчок ей был дан во вполне определенном направлении.
Он бы с вами не согласился) Поехала ещё тогда, когда он решил, что за мальчишкой нужно приглядывать)
Внезапно. Расчлененки я тут вообще не ожидал. И оно, черт побери, сильно. Очень.
А это толком и не расчлененка даже, я и указывать не стал, впечатлительных после "Элизабет", вроде, остаться не должно?) Это же очень образное представление, просто Тод объяснил суть своего существования наглядно, до Рудольфа мало что доходит словами - отсюда к тексте так мало слов и так много действий, и поэтому Тод не давал посмотреть себе в глаза - в них ничего нет, и он знал, что Рудольф не поверит, не почувствует.
Вижу. И все тут.
И это самая главная для меня похвала)
Ну какое это нафиг ПВП? ПВП - это когда "спасибо, подрочил", а тут еще и думать приходится!
Я просто не мог написать "мозгоебля и секс"
Этот стиль... ну вашу ж мать. Пошто вы так охрененно пишете? За содержание я вам еще вознесу хвалу отдельно, а пока пройдусь по форме, потому что она прекрасна. Честно скажите, вы тоже в психодел ударились, да?
На самом деле, я ударился в мозгоеблю, вот серьезно) Потому что настоящие отношения обычно с неё и начинаются, когда все прочите препятствия уходят) А за стиль - спасибо) Вот тут я очень рад)
Огромное вам спасибо за пинки и за такой теплый прием, я бесконечно рад, что вы оценили
И я все-таки очень горю желанием прочитать это вам вслух, потому что это, как я вчера выяснил, совершенно другие ощущения)
-
-
06.02.2017 в 07:50А еще - начало чего-то нового. С чистого листа, как говорится. И это настолько хорошо вписывается и в мои мозгодробительные теории, что прям да.
Я очень хотел вложить в это мысль не столько о безумии как таковом, сколько мысль о том, что вся их история, вся их любовь - это безумие.
Я коряво выражаюсь, как и всегда) Что тут и любовь, и страсть, и куча всего еще, но в первую очередь - безумие. Как отличительная черта и как начало всего.
но когда-то очень давно <...> был человеком, умер своей смертью, но не смог уйти за грань, и смерть как состояние смогла это принять.
О как. Это очень любопытно, на самом деле, что вы даже каноничного Тода так видите. И греет мне душу)
Не только, сэр Уильям, внутри - это ещё и в сердце)
Ну вы ж знаете, какой из меня романтик. *фейспалмит*
Вот, кстати, нет) Я указал, что после смерти Рудольф больше не человек, и, следовательно, он существует в иной категории, и что сама идея разложения в этой реальности неуместна.
Да я-то понял, что он не труп гниющий. *смеется* Но я не мог не попытаться в некрофильский юмор.
Он бы с вами не согласился) Поехала ещё тогда, когда он решил, что за мальчишкой нужно приглядывать)
Бедняга, один словом.
Довыделывался.А это толком и не расчлененка даже, я и указывать не стал, впечатлительных после "Элизабет", вроде, остаться не должно?)
Ну, будь это полноправная расчлененка - было бы много всяких кровавых подробностей. А тут оно видно, что метафора. И от того смотрится более изысканно и более... жутко. Потому что когда описано расковыривание грудной клетки, осколки ребер и прочие милости - это отвратительно красиво. Когда из ниоткуда взявшееся окровавленное трепещущее сердце в ладони - это ужасающе красиво.
поэтому Тод не давал посмотреть себе в глаза - в них ничего нет, и он знал, что Рудольф не поверит, не почувствует.
Блять. Черт. ДА. *бегает кругами*
Не обращайте внимания, до идиота только сейчас это дошло, а вы стали творцом очередного хедканона.
Я просто не мог написать "мозгоебля и секс"
Ну Смертушка, ну в самом деле... Мы ж не на фикбуке, тут можно писать все, что вздумается, потому что оно - правда.
Вы на мои укуренные шапки взглянитеНа самом деле, я ударился в мозгоеблю, вот серьезно) Потому что настоящие отношения обычно с неё и начинаются, когда все прочите препятствия уходят) А за стиль - спасибо) Вот тут я очень рад)
Мозгоебля - это всегда прекрасно. По мне так - именно про таких: сумасшедших, одержимых, с горящими глазами и херовой тучей тараканов, - и интереснее читать, чем про нормальных. Это только мне, повторяюсь)
-
-
06.02.2017 в 08:25Вот я и не смог назвать это правилами любви, только безумием)
О как. Это очень любопытно, на самом деле, что вы даже каноничного Тода так видите. И греет мне душу)
В основном - да, но это особенности восприятия)
Ну вы ж знаете, какой из меня романтик. *фейспалмит*
Ничего, это дело поправимое)
Довыделывался.
И не говорите!
Когда из ниоткуда взявшееся окровавленное трепещущее сердце в ладони - это ужасающе красиво.
И очень доходчиво, согласитесь? /усмехнулся/ В моей голове - это чуть ли не высшая степень открытости, на которую способен Тод)
Блять. Черт. ДА. *бегает кругами*
Не обращайте внимания, до идиота только сейчас это дошло, а вы стали творцом очередного хедканона.
Я долго об этом думал, долго не мог понять, зачем я закрыл Рудольфу глаза, а потом это просто пришло. И я согласился. В глазах Тода нет и не может быть любви, он слишком давно мертв, чтобы что-то подобное чувствовать, но Рудольф-то почти жив, и это со временем может пробудить и самого Тода
но если я сяду писать продолжение, то все скатится в сопливую мелодраму, я себя знаю.Ну Смертушка, ну в самом деле... Мы ж не на фикбуке, тут можно писать все, что вздумается, потому что оно - правда.
Ну уж нет, шапка - это шапка, и она должна быть правильно оформлена /ржет/
Мозгоебля - это всегда прекрасно. По мне так - именно про таких: сумасшедших, одержимых, с горящими глазами и херовой тучей тараканов, - и интереснее читать, чем про нормальных. Это только мне, повторяюсь)
Не могу не согласиться) Читать - безусловно, а уж как оно у тебя на само деле в жизни - дело десятое)
-
-
06.02.2017 в 08:48И так оно звучит намного благозвучнее и многограннее)
И очень доходчиво, согласитесь? /усмехнулся/ В моей голове - это чуть ли не высшая степень открытости, на которую способен Тод)
И тут меня унесло. Долбоебизм и попытки в юмор неистребимы. Мне стыдно (нет)
но если я сяду писать продолжение, то все скатится в сопливую мелодраму, я себя знаю.
Или свадебный салон и "что за чудо в перьях на моем диване?"
Я долго об этом думал, долго не мог понять, зачем я закрыл Рудольфу глаза, а потом это просто пришло. И я согласился. В глазах Тода нет и не может быть любви, он слишком давно мертв, чтобы что-то подобное чувствовать, но Рудольф-то почти жив, и это со временем может пробудить и самого Тода
Вот у меня тоже, при моей шизанутости на невербальном общении, в голове сложилась определенная картинка, связанная со взглядом глаза-в-глаза (черт, я не могу сформулировать). И сейчас я очень хорошо представил, почему оно так и как это можно раскрыть и обыграть. Вы меня вдохновляете, как и всегда)
Ну уж нет, шапка - это шапка, и она должна быть правильно оформлена /ржет/
Нет, моя совесть на это не отреагировала)
Не могу не согласиться) Читать - безусловно, а уж как оно у тебя на само деле в жизни - дело десятое)
Жизнь - это одно. А читать и писать хочется не про бытовуху и нормальных адекватных людей, а драму-тлен-ебаныйпиздец. Чтоб душу наизнанку выворотить себе и читателям.
-
-
06.02.2017 в 11:15Или свадебный салон и "что за чудо в перьях на моем диване?"
Или так, я могу!
Нет, моя совесть на это не отреагировала)
Да я и не пытался) Ваши шапки - это тоже особый вид искусства)
Чтоб душу наизнанку выворотить себе и читателям.
Вот это мое любимое) Чтобы читатели такие "Не-не, я такое читал, мне такой хуйни не надо" и шли себе спокойно жить)
-
-
06.02.2017 в 13:29И вы даже собирались!
Чтобы читатели такие "Не-не, я такое читал, мне такой хуйни не надо" и шли себе спокойно жить)
Выживут только такие же упоротые.
-
-
13.05.2017 в 23:39-
-
14.05.2017 в 09:59Ну, а на что нам ещё такая богатая фантазия~
-
-
11.09.2017 в 17:55Вы, несомненно, замечательно пишите. Такое чувство, что не читаешь, а медленно глотаешь холодную монохромную субстанцию. Так размеренно, лаконично, глоток за глотком проваливая в это небытие, наполненное эмоциями и ощущениями.
Но вашу ж мать, можно не упоминать меня, я ж стебалась, мне ж с прочитанным дальше как-то жить..
-
-
12.09.2017 в 07:47Нельзя~
Хорошо, что дошли)