Во мне спорили два голоса: один хотел быть правильным и храбрым, а второй велел правильному заткнуться.
Название: I am machine
Автор: Shax
Фандом: мюзикл «Элизабет», интерпретация театра TOHO, 2016 г.
Размер: макси
Категория: недо-слэш
Жанр: АУ (конец 2050-х), (не)научная фантастика, жалкие попытки в киберпанк.
Рейтинг: R
Краткое содержание: «А машины делали все так безошибочно, что им в конце концов доверили даже поиски цели жизни самих этих существ. Машины совершенно честно выдали ответ: по сути дела, никакой цели жизни у этих существ обнаружить не удалось. Тогда существа принялись истреблять друг друга, потому что никак не могли примириться с бесцельностью собственного существования.
Они сделали еще одно открытие: даже истреблять друг друга они толком не умели. Тогда они и это дело передоверили машинам. И машины покончили с этим делом быстрее, чем вы успеете сказать “Тральфамадор”.» (К. Воннегут, «Сирены Титана»)
Предупреждения: 1. Концепт – сборная солянка идей из самых разных произведений, до которых только дотянулись мои загребущие ручонки, и странной недофилософии в духе жанра. И ОЧЕНЬ много рефлексии.
2. Боль и страдания. Серьезно. Я нежно люблю всех персонажей, как канонных, так и авторских, и именно поэтому у них в жизни творится ебаный распиздец.
3. Часть текста написана как пародия на язык программирования С++. Именно пародия – синтаксис упрощен донельзя, ни на какую достоверность я не претендую.
4. Мистики тут нет. Совсем. Вообще. Это я на всякий случай.
Примечание: А примечаний будет много. Все необходимые сноски будут даны по ходу текста, чтобы не пихать их в шапку.
Посвящение: little.shiver, сэр Начальник, Себастьянчик и просто Смерть моя! Вы не только утянули меня на самое донышко этого замечательного фандома – вы еще и снизу постучали.
А если серьезно – то очень многое в моей голове появилось (и вылилось позже в ворд) после ваших же «Правил игры». Спасибо вам~
Глава 0101
– Клаус, ты здесь что делаешь? Ты же уже уйти должен был!
Кажется, для Луиджи появление этого человека стало еще большим сюрпризом, чем для остальных. Он бесновался, в панике пытаясь вытолкать незваного гостя и захлопнуть дверь, но было поздно. Клаус с совершенно ошалевшим видом, будто увидел привидение, отпихнул его и неуверенно двинулся к Штефану.
– DOS-овская консоль, да?.. – голос дрожал, а глаза совсем выпучились из орбит, словно речь шла о чем-то, жизненно для него важном. – Он с вами говорил?! Уже говорил, да?!
Кажется, теперь Штефан окончательно уверился в том, что его окружают исключительно больные на всю голову личности. С коллективными галлюцинациями. Он впервые в жизни был в таком шоке, что даже не смог ничего сказать и вообще сдвинуться с места. Рудольф оказался быстрее. Знает? Этот человек что-то знает! О флэшке, о вирусе, о создателе этого идиотского бота! Не-ет, довольно с него загадок, довольно хождения вокруг да около! В два прыжка он очутился напротив Клауса и сгреб его за ворот промасленного комбинезона.
– Со мной говорил, – Рудольф был на полголовы выше ростом и держал крепко, даже слишком, что в сочетании с лихорадочно горящими глазами смотрелось угрожающе. – Что ты про него знаешь?
Кажется, Клаус перепугался. Ну еще бы... Только молча схватился за запястья держащего его Рудольфа и попытался отпихнуть его от себя. Это только разозлило еще больше. Перед глазами поплыли черные пятна, будто кто-то плеснул акварелью на чистый лист. Теперь этот растерянный жалкий мужчина казался ему едва ли не воплощением всего мирового зла.
– Что ты знаешь? Отвечай! Это твоих рук дело?!
– Руди, отстань от человека!
А вот и Штефан очнулся наконец. Навалился сзади всем своим весом и сгреб приятеля в охапку, пытаясь оттащить. Получил локтем в бок, но только зашипел и сдавил грудную клетку сильнее, заставляя судорожно выдохнуть. Тут и Луиджи подоспел, в свою очередь хватая Клауса за плечи и оттаскивая назад.
– Пусти!
– Руди, уймись!
Борьба вышла недолгой. Штефан был едва ли сильнее, но держал мертвой хваткой, так, что ребра заныли. Окончательно выбитый из колеи Клаус без особых проблем позволил увести себя к подсобке, только не сводил с Рудольфа глаз, наполненных почти суеверным ужасом и трепетом. И дверь захлопнулась.
– Пошли отсюда.
После секундной вспышки ярости наступило отупение, почти апатия, поэтому Рудольфа пришлось буквально выпихивать из лавки, подталкивая в спину. Он уже и не сопротивлялся, вяло переставляя ноги, пытаясь собрать в кучу разом завихрившиеся в его голове мысли. А они свалились на него единым бессвязным комом, и теперь роились, путались, перемешивались, не давая ухватиться ни за одну из них, угрожая помутнением и без того не слишком ясного рассудка. Он даже не заметил, как Штефан торопливо извинился перед хозяином за инцидент и выволок его на улицу. А потом едва не полетел на землю от увесистой затрещины.
– Ты спятил, – констатировал Штефан, нервно похлопывая себя по карманам пальто. Наконец нашел искомое – зажигалку и пачку сигарет. Вытащил одну. Закурил, не с первого раза сумев поджечь, поскольку у него дрожали пальцы. – Придурок. Да что на тебя нашло?!
Рудольф угрюмо молчал. Можно подумать, он сам знает... Такие вспышки неконтролируемой агрессии случались с ним все чаще, даже по сравнению с подростковым возрастом, когда у всех мальчишек кулаки чешутся. А тут-то что... Шумно выдохнув, он машинально взлохматил волосы, будто пытаясь привести голову в порядок еще и изнутри, и потянулся к сигаретам.
– Поделишься?
– Свои носи! – огрызнулся Штефан, но одну все-таки протянул. Значит, не так уж и злится. – И не смей потом ныть, что тебе запах не нравится.
Закурить ему так и не дали. Из двери высунулся Луиджи и, морщась с заметным недовольством, махнул рукой.
– Зайди, поговорить надо, – смотрел он в упор на Рудольфа. И сухо добавил: – Один.
Штефан аж сигаретой поперхнулся и приготовился протестовать. Но его быстро оттерли плечом в сторону.
– Подожди меня у машины, ладно? – Рудольф изо всех сил сдерживал рвущееся наружу любопытство. – В драку больше не полезу, обещаю.
Ответа он не дождался, потому что Луиджи нетерпеливо ухватил его за локоть и втолкнул в комнатку, тут же захлопывая за собой дверь, бормоча себе под нос что-то на другом языке, но явно очень экспрессивное. Ну что ж сегодня за день такой...
– Слушай... – неожиданно, но Луиджи, кажется, замялся, подбирая слова. Занятие для него это было явно непривычное, но он старался. – Ты же действительно из этих... ну... из той богатой семейки, что держит клинику имплантов?
Рудольф даже забыл возмутиться, что о нем и его семье отозвались... Он еще не придумал, как, но эпитет «этих» ему совсем не понравился. А забыл – потому что точно знал, что по фамилии его не представляли. Семейство Габсбургов, конечно, пользовалось известностью, но даже Франца Иосифа знали преимущественно по имени, а не в лицо (бизнесмен не актер, как никак), а сын и вовсе нигде не светил своей физиономией. Поэтому вероятность того, что скупщик краденой техники на отшибе города мог его узнать, полностью исключалась. Значит, Штефан проболтался раньше, подлец.
– Допустим, – стоило немалых трудов взять себя в руки, выдохнуть и произнести преувеличенно равнодушным, а потому каким-то деревянным голосом.
Луиджи удовлетворенно кивнул и шагнул к столу, начиная на нем копаться, в процессе сметая на пол то, что мешалось под рукой. Да уж, вот куда надо сводить Тааффе, когда он в очередной раз заведет свою шарманку про заботу о клиентах. Они хотя бы протезы в грязи не валяют.
А тем временем Луиджи, кажется, нашел искомое. Мрачно хмурясь, он снова подошел к Рудольфу и ткнул ему под нос клочок бумаги, да еще и с таким укоризненным видом, будто там содержался страшнейший на него, Рудольфа, компромат.
– Что ты видишь?
Фотокарточка. Господи, их еще кто-то печатает? С потертыми краями и неровной трещинкой от сгибания посередине, как будто ее постоянно таскали в кармане, слегка выцветшая, с желтоватым налетом. В современном мире компьютеров и голограмм эта вещица смотрелась... неуместно. И таким же неуместным выглядел запечатленный на ней человек. Сидящий на стуле в пустой тускло освещенной комнате, в больничной пижаме, да и сам какой-то болезненно-худой. Голова обмотана повязкой, будто не так давно ему делали операцию. В камеру он смотрел угрюмо и исподлобья, почти опустив подбородок на грудь, но все равно были хорошо видны черные синяки под глазами и ввалившиеся щеки, поросшие клочковатой рыжей щетиной. Рыжей... Да это же Клаус! Рудольф видел его всего несколько минут, но не узнать не мог. Это совершенно точно был Клаус!
– Что. Ты. Видишь? – терпеливо переспросил Луиджи.
– Этого... Клауса, – Рудольф растерянно сглотнул и помотал головой. И в самом деле, что тут еще можно сказать? – Только он тут как будто в больнице.
– Одного?
Рудольф присмотрелся внимательнее. Нет, никаких намеков на полупрозрачный силуэт полтергейста или руку фотографа. Утвердительно кивнул. Луиджи со вздохом закинул фотографию обратно на стол.
– То-то и оно. А он говорит, что это фото – с их совместной прогулки в парк с женой и сыном.
– Шизофрения? Если ты решил упрекнуть меня в том, что я полез с кулаками на несчастного беззащитного душевнобольного, то я проникся, – буркнул Рудольф. Вообще-то, ему и правда было стыдно. – И готов извиниться.
– Извинениями своими можешь... кхм, – Луиджи скривился и нетерпеливо махнул рукой. – Не до этого сейчас. Его год назад оперировали в твоей конторе. Протезирование этого... как его... Как отдел мозга называется, в который память записана? Ну, типа харда?
– Гиппокамп[17], – машинально подсказал Рудольф, удерживая в себе желание немедленно зачитать краткий курс нейрофизиологии.
– Ага, он самый. Захотелось мужику вроде как возможности памяти расширить, чтоб всякая чепуха не забывалась. Хрен знает, откуда у этого пропойцы взялись деньги на такую дорогущую примочку, но факт есть факт. А потом начались сбои. Никакой семьи у него никогда не было, – ни одной дуре этот неудачник не упал, – а он свято уверен, что есть семья. И ладно б просто уверен – он всю реальность под себя переписывает. Видит жену и сына на фотографии, шлет письма на незарегистрированные и-мейлы, а потом зачитывает мне ответы. Да еще так складно!
– Если его что-то не устраивает в результатах – пусть пишет жалобу. Я ему не адвокат. И я по-прежнему не понимаю, почему он орал про вирус.
Еще чего не хватало. Ну слетел мужик с катушек, ну придумал себе то, чего у него никогда не было (а наверняка хотелось), с кем не бывает. Да в любой психушке таких пачки! Операция по замене гиппокампа тут вообще не при чем – «Тач Бионикс» делала свою работу на совесть, ее вины быть не могло.
– Да дослушай ты! Не вирус это никакой. Времени у меня нет, чтоб перед тобой тут распинаться и истории рассказывать, дома сам узнаешь, что это такое. А сейчас – смотри.
Луиджи шагнул к висевшему на стене включенному моноблоку и ткнул пальцем по иконке на рабочем столе. Во весь экран развернулось окошко компилятора. И код. Очень длинный код на смутно знакомом языке, кажется, такой еще в университете на младших курсах проходят. Перед глазами замелькали десятки, сотни строк с переменными, условиями, циклами, ссылками на какие-то сторонние файлы и библиотеки, – это Луиджи быстро пролистывал километры текста, будто выискивая что-то.
– Вот оно.
Задание условия: в случае, если код из внешнего источника А – истина, заменить его на код из источника В. Простейшая комбинация, ее любой студент напишет. Открыть источник А, в нем – зашифрованное изображение. То самое фото, которое Луиджи только что показывал. Клаус в больничной пижаме и с перемотанной головой. Это его в клинике сфотографировали, получается?
Открыть источник В.
На мониторе развернулось еще одно изображение. Те же измятые уголки, те же обтрепанные края, даже трещинка от сгиба та же. Вот только картинка другая. В центре фотографии – Клаус в чистой отглаженной футболке и летних шортах, сияет глупой счастливой улыбкой, буйная рыжая шевелюра торчит во все стороны, рядом с ним – молодая и довольно симпатичная женщина и ребенок лет четырех, вцепившийся в ее руку. Тоже улыбаются. На фоне – скамейка и какие-то кусты, клочок палатки уличной торговли, очень похоже на центральный городской парк.
– Догадался?
Да нихера он не догадался! Это же бред! Это всего лишь кусочек кода, который при считывании одного изображения подменяет его другим. Мозг человека – не компьютер, даже если вместо какой-то его части имплантирован набор микросхем. В него нельзя самовольно записать программу, будто на жесткий диск. Нельзя. Невозможно.
Когда начинаешь что-то понимать, первая реакция – вытряхнуть из себя это понимание. Но оно уже пустило свои ядовитые корни, проникая все глубже в мозг, цепляясь за подкорку, оседая тонким налетом. От него так просто не избавиться, и сколько ты ни тверди глупое слово «невозможно», оно тихим вкрадчивым напевом будет шептать: «Возможно все».
– Любопытная технология, не правда ли? – Луиджи улыбался во все... тридцать один, демонстрируя выбитый клык. – Та же, что использовалась при создании того, что ты называешь «вирусом». Только по сравнению с ним переписанные кусочки памяти – детский лепет. Там штука посильнее и посложнее будет. Рац же наверняка тебе в красках расписывал, сколько пользы можно из нее извлечь. Но Рац хрена с два что-то смыслит в компьютерах, так что наглядная демонстрация оказалась не лишней. Ну как, глянешь на досуге?
– Я твою «штуку посильнее» за полтора часа вычистил, – кажется, малость пошатнувшееся душевное равновесие возвращалось в норму. – Хорош врать. Что за розыгрыш вы со Штефаном затеяли?
Луиджи фыркнул. Сначала. А потом откровенно заржал, складываясь пополам и сползая по стеночке на пол.
– Вычистил, как же, – он утер выступившие на глазах слезы. – Проваливай уже, чего встал?
Больше из него и слова нельзя было вытянуть. Хотя Рудольф не слишком-то пытался – связываться с психом не хотелось, а в этой дыре определенно водились одни психи.
Обратно они ехали в полном молчании. Вернее, Штефан еще пытался завязать разговор и выведать, о чем там секретничал Луиджи. Рудольф молчал, как партизан.
С одной стороны, если они в сговоре – смысл что-то объяснять? Пусть эта наглая венгерская рожа еще потешит себя мыслью, что сумел разыграть наивного приятеля. Обманываться полезно, знаете ли. А рушить чужие сладкие иллюзии – особый вид удовольствия. Ну а если никакого сговора нет, и Лукени действительно хотел сказать то, что сказал, одному только Рудольфу... Что за интриги плетет этот пройдоха? С чего бы ему вообще сообщать что-то важное совершенно незнакомому человеку (возможно, совсем не тому, за кого он себя выдает)? При чем тут именно член семьи Габсбургов, было понятно. В их же клинике оперировали Клауса, значит, он должен иметь представление о конфигурации использованных чипов, и ему будет проще разобраться в том, каким образом прошили эти чипы, что добились такого результата. Этот кусочек мозаики сложился без проблем.
Как было очевидно и то, что оба этих проходимца преследуют какие-то свои цели, а вовсе не устраивают аукцион невиданной щедрости под названием «принеси дяде Руди на блюдечке бесценную информацию». Итак, каждый говорит часть правды, каждый добавляет от себя каплю лжи. Уравнение, в котором даже количество неизвестных – неизвестно.
Ситуация все еще отчасти напоминала дурацкую шутку, однако, не слишком ли слаженно и сложно для шутки? Флэшка с вирусом, лавка перекупщика, непонятный мужик, прикидывающийся шизофреником, вполне адекватный с виду код, – как-то это слишком замороченно для розыгрыша. И мысль о том, что этот Лукени сказал правду (или хотя бы значительная часть его слов была правдой), все прочнее укоренялась в голове, давая ростки чего-то совершенно нового.
Нет, конечно же, человеческий мозг устроен совсем иначе, у него не так много общего с компьютером, как может показаться людям, не сведущим в нейробиологии. Рудольф и сам не был профессором, но немного вникал в эту хитрую науку – хотелось разобраться в природе собственных хронических мигреней. Не разобрался, но втянулся. И прекрасно понимал, что гиппокамп – не жесткий диск, на котором память зафиксирована в виде комбинаций битов, соответственно, на него нельзя ничего записать и нельзя ничего стереть. Это не хранилище статичных данных. Если уж пытаться притянуть за уши сравнение с компьютерами, память – некая неосязаемая субстанция, как сигнал беспроводной сети, пронизывающая весь мозг, а гиппокамп – приемо-передатчик, позволяющий уловить ее и декодировать в понятные для нашего восприятия образы. Значит ли это, что если запрограммировать декодер иначе, вписать в него другой принцип обработки информации, то при одних и тех же стартовых параметрах на выходе будет получаться нечто совсем иное? Логично, черт подери.
Появление первых имплантов, даже самых простых, привело к тому, что физическая оболочка перестала быть величиной стабильной. Теперь можно подделать и перекроить буквально все, и перекраивать до бесконечности. Вспомнить ту же Аду, какой она была в семнадцать лет – и какой стала сейчас. Тело уже не связано с конкретным индивидом, пройдет десяток лет – и его можно будет полностью заменить на новое, как меняют надоевший костюм.
Но память... Воспоминания составляют человека, его «я», его сознание. Их нельзя украсть, их нельзя подменить, их нельзя переписать. Они – основа личности. И в то же время они – эфемерны, лежат за гранью простых физических процессов и данных, а значит – зависят только от восприятия.
Клаус не знает о том, что в его перепрограммированном мозге одна картинка заменяется другой. И не узнает, пока кто-то не влезет в записанный в его голову код и не подправит там несколько строчек. Какой-то жалкий набор символов – и такой колоссальный эффект.
Память иллюзорна. Память ненадежна. Память подлежит изменению.
И если ее тоже можно как угодно подделать, как подделывают голубые глаза или шестипалые руки, – значит, размывается само понятие личности. Значит, в этом мире могут существовать и другие такие же «Клаусы», даже не подозревающие о том, что произошло с их реальностью. Переписанные, забавы ради искореженные, быть может – даже созданные с нуля.
Сколько их?
Автор: Shax
Фандом: мюзикл «Элизабет», интерпретация театра TOHO, 2016 г.
Размер: макси
Категория: недо-слэш
Жанр: АУ (конец 2050-х), (не)научная фантастика, жалкие попытки в киберпанк.
Рейтинг: R
Краткое содержание: «А машины делали все так безошибочно, что им в конце концов доверили даже поиски цели жизни самих этих существ. Машины совершенно честно выдали ответ: по сути дела, никакой цели жизни у этих существ обнаружить не удалось. Тогда существа принялись истреблять друг друга, потому что никак не могли примириться с бесцельностью собственного существования.
Они сделали еще одно открытие: даже истреблять друг друга они толком не умели. Тогда они и это дело передоверили машинам. И машины покончили с этим делом быстрее, чем вы успеете сказать “Тральфамадор”.» (К. Воннегут, «Сирены Титана»)
Предупреждения: 1. Концепт – сборная солянка идей из самых разных произведений, до которых только дотянулись мои загребущие ручонки, и странной недофилософии в духе жанра. И ОЧЕНЬ много рефлексии.
2. Боль и страдания. Серьезно. Я нежно люблю всех персонажей, как канонных, так и авторских, и именно поэтому у них в жизни творится ебаный распиздец.
3. Часть текста написана как пародия на язык программирования С++. Именно пародия – синтаксис упрощен донельзя, ни на какую достоверность я не претендую.
4. Мистики тут нет. Совсем. Вообще. Это я на всякий случай.
Примечание: А примечаний будет много. Все необходимые сноски будут даны по ходу текста, чтобы не пихать их в шапку.
Посвящение: little.shiver, сэр Начальник, Себастьянчик и просто Смерть моя! Вы не только утянули меня на самое донышко этого замечательного фандома – вы еще и снизу постучали.
А если серьезно – то очень многое в моей голове появилось (и вылилось позже в ворд) после ваших же «Правил игры». Спасибо вам~
Глава 0101
0101
– Клаус, ты здесь что делаешь? Ты же уже уйти должен был!
Кажется, для Луиджи появление этого человека стало еще большим сюрпризом, чем для остальных. Он бесновался, в панике пытаясь вытолкать незваного гостя и захлопнуть дверь, но было поздно. Клаус с совершенно ошалевшим видом, будто увидел привидение, отпихнул его и неуверенно двинулся к Штефану.
– DOS-овская консоль, да?.. – голос дрожал, а глаза совсем выпучились из орбит, словно речь шла о чем-то, жизненно для него важном. – Он с вами говорил?! Уже говорил, да?!
Кажется, теперь Штефан окончательно уверился в том, что его окружают исключительно больные на всю голову личности. С коллективными галлюцинациями. Он впервые в жизни был в таком шоке, что даже не смог ничего сказать и вообще сдвинуться с места. Рудольф оказался быстрее. Знает? Этот человек что-то знает! О флэшке, о вирусе, о создателе этого идиотского бота! Не-ет, довольно с него загадок, довольно хождения вокруг да около! В два прыжка он очутился напротив Клауса и сгреб его за ворот промасленного комбинезона.
– Со мной говорил, – Рудольф был на полголовы выше ростом и держал крепко, даже слишком, что в сочетании с лихорадочно горящими глазами смотрелось угрожающе. – Что ты про него знаешь?
Кажется, Клаус перепугался. Ну еще бы... Только молча схватился за запястья держащего его Рудольфа и попытался отпихнуть его от себя. Это только разозлило еще больше. Перед глазами поплыли черные пятна, будто кто-то плеснул акварелью на чистый лист. Теперь этот растерянный жалкий мужчина казался ему едва ли не воплощением всего мирового зла.
– Что ты знаешь? Отвечай! Это твоих рук дело?!
– Руди, отстань от человека!
А вот и Штефан очнулся наконец. Навалился сзади всем своим весом и сгреб приятеля в охапку, пытаясь оттащить. Получил локтем в бок, но только зашипел и сдавил грудную клетку сильнее, заставляя судорожно выдохнуть. Тут и Луиджи подоспел, в свою очередь хватая Клауса за плечи и оттаскивая назад.
– Пусти!
– Руди, уймись!
Борьба вышла недолгой. Штефан был едва ли сильнее, но держал мертвой хваткой, так, что ребра заныли. Окончательно выбитый из колеи Клаус без особых проблем позволил увести себя к подсобке, только не сводил с Рудольфа глаз, наполненных почти суеверным ужасом и трепетом. И дверь захлопнулась.
– Пошли отсюда.
После секундной вспышки ярости наступило отупение, почти апатия, поэтому Рудольфа пришлось буквально выпихивать из лавки, подталкивая в спину. Он уже и не сопротивлялся, вяло переставляя ноги, пытаясь собрать в кучу разом завихрившиеся в его голове мысли. А они свалились на него единым бессвязным комом, и теперь роились, путались, перемешивались, не давая ухватиться ни за одну из них, угрожая помутнением и без того не слишком ясного рассудка. Он даже не заметил, как Штефан торопливо извинился перед хозяином за инцидент и выволок его на улицу. А потом едва не полетел на землю от увесистой затрещины.
– Ты спятил, – констатировал Штефан, нервно похлопывая себя по карманам пальто. Наконец нашел искомое – зажигалку и пачку сигарет. Вытащил одну. Закурил, не с первого раза сумев поджечь, поскольку у него дрожали пальцы. – Придурок. Да что на тебя нашло?!
Рудольф угрюмо молчал. Можно подумать, он сам знает... Такие вспышки неконтролируемой агрессии случались с ним все чаще, даже по сравнению с подростковым возрастом, когда у всех мальчишек кулаки чешутся. А тут-то что... Шумно выдохнув, он машинально взлохматил волосы, будто пытаясь привести голову в порядок еще и изнутри, и потянулся к сигаретам.
– Поделишься?
– Свои носи! – огрызнулся Штефан, но одну все-таки протянул. Значит, не так уж и злится. – И не смей потом ныть, что тебе запах не нравится.
Закурить ему так и не дали. Из двери высунулся Луиджи и, морщась с заметным недовольством, махнул рукой.
– Зайди, поговорить надо, – смотрел он в упор на Рудольфа. И сухо добавил: – Один.
Штефан аж сигаретой поперхнулся и приготовился протестовать. Но его быстро оттерли плечом в сторону.
– Подожди меня у машины, ладно? – Рудольф изо всех сил сдерживал рвущееся наружу любопытство. – В драку больше не полезу, обещаю.
Ответа он не дождался, потому что Луиджи нетерпеливо ухватил его за локоть и втолкнул в комнатку, тут же захлопывая за собой дверь, бормоча себе под нос что-то на другом языке, но явно очень экспрессивное. Ну что ж сегодня за день такой...
– Слушай... – неожиданно, но Луиджи, кажется, замялся, подбирая слова. Занятие для него это было явно непривычное, но он старался. – Ты же действительно из этих... ну... из той богатой семейки, что держит клинику имплантов?
Рудольф даже забыл возмутиться, что о нем и его семье отозвались... Он еще не придумал, как, но эпитет «этих» ему совсем не понравился. А забыл – потому что точно знал, что по фамилии его не представляли. Семейство Габсбургов, конечно, пользовалось известностью, но даже Франца Иосифа знали преимущественно по имени, а не в лицо (бизнесмен не актер, как никак), а сын и вовсе нигде не светил своей физиономией. Поэтому вероятность того, что скупщик краденой техники на отшибе города мог его узнать, полностью исключалась. Значит, Штефан проболтался раньше, подлец.
– Допустим, – стоило немалых трудов взять себя в руки, выдохнуть и произнести преувеличенно равнодушным, а потому каким-то деревянным голосом.
Луиджи удовлетворенно кивнул и шагнул к столу, начиная на нем копаться, в процессе сметая на пол то, что мешалось под рукой. Да уж, вот куда надо сводить Тааффе, когда он в очередной раз заведет свою шарманку про заботу о клиентах. Они хотя бы протезы в грязи не валяют.
А тем временем Луиджи, кажется, нашел искомое. Мрачно хмурясь, он снова подошел к Рудольфу и ткнул ему под нос клочок бумаги, да еще и с таким укоризненным видом, будто там содержался страшнейший на него, Рудольфа, компромат.
– Что ты видишь?
Фотокарточка. Господи, их еще кто-то печатает? С потертыми краями и неровной трещинкой от сгибания посередине, как будто ее постоянно таскали в кармане, слегка выцветшая, с желтоватым налетом. В современном мире компьютеров и голограмм эта вещица смотрелась... неуместно. И таким же неуместным выглядел запечатленный на ней человек. Сидящий на стуле в пустой тускло освещенной комнате, в больничной пижаме, да и сам какой-то болезненно-худой. Голова обмотана повязкой, будто не так давно ему делали операцию. В камеру он смотрел угрюмо и исподлобья, почти опустив подбородок на грудь, но все равно были хорошо видны черные синяки под глазами и ввалившиеся щеки, поросшие клочковатой рыжей щетиной. Рыжей... Да это же Клаус! Рудольф видел его всего несколько минут, но не узнать не мог. Это совершенно точно был Клаус!
– Что. Ты. Видишь? – терпеливо переспросил Луиджи.
– Этого... Клауса, – Рудольф растерянно сглотнул и помотал головой. И в самом деле, что тут еще можно сказать? – Только он тут как будто в больнице.
– Одного?
Рудольф присмотрелся внимательнее. Нет, никаких намеков на полупрозрачный силуэт полтергейста или руку фотографа. Утвердительно кивнул. Луиджи со вздохом закинул фотографию обратно на стол.
– То-то и оно. А он говорит, что это фото – с их совместной прогулки в парк с женой и сыном.
– Шизофрения? Если ты решил упрекнуть меня в том, что я полез с кулаками на несчастного беззащитного душевнобольного, то я проникся, – буркнул Рудольф. Вообще-то, ему и правда было стыдно. – И готов извиниться.
– Извинениями своими можешь... кхм, – Луиджи скривился и нетерпеливо махнул рукой. – Не до этого сейчас. Его год назад оперировали в твоей конторе. Протезирование этого... как его... Как отдел мозга называется, в который память записана? Ну, типа харда?
– Гиппокамп[17], – машинально подсказал Рудольф, удерживая в себе желание немедленно зачитать краткий курс нейрофизиологии.
– Ага, он самый. Захотелось мужику вроде как возможности памяти расширить, чтоб всякая чепуха не забывалась. Хрен знает, откуда у этого пропойцы взялись деньги на такую дорогущую примочку, но факт есть факт. А потом начались сбои. Никакой семьи у него никогда не было, – ни одной дуре этот неудачник не упал, – а он свято уверен, что есть семья. И ладно б просто уверен – он всю реальность под себя переписывает. Видит жену и сына на фотографии, шлет письма на незарегистрированные и-мейлы, а потом зачитывает мне ответы. Да еще так складно!
– Если его что-то не устраивает в результатах – пусть пишет жалобу. Я ему не адвокат. И я по-прежнему не понимаю, почему он орал про вирус.
Еще чего не хватало. Ну слетел мужик с катушек, ну придумал себе то, чего у него никогда не было (а наверняка хотелось), с кем не бывает. Да в любой психушке таких пачки! Операция по замене гиппокампа тут вообще не при чем – «Тач Бионикс» делала свою работу на совесть, ее вины быть не могло.
– Да дослушай ты! Не вирус это никакой. Времени у меня нет, чтоб перед тобой тут распинаться и истории рассказывать, дома сам узнаешь, что это такое. А сейчас – смотри.
Луиджи шагнул к висевшему на стене включенному моноблоку и ткнул пальцем по иконке на рабочем столе. Во весь экран развернулось окошко компилятора. И код. Очень длинный код на смутно знакомом языке, кажется, такой еще в университете на младших курсах проходят. Перед глазами замелькали десятки, сотни строк с переменными, условиями, циклами, ссылками на какие-то сторонние файлы и библиотеки, – это Луиджи быстро пролистывал километры текста, будто выискивая что-то.
– Вот оно.
Задание условия: в случае, если код из внешнего источника А – истина, заменить его на код из источника В. Простейшая комбинация, ее любой студент напишет. Открыть источник А, в нем – зашифрованное изображение. То самое фото, которое Луиджи только что показывал. Клаус в больничной пижаме и с перемотанной головой. Это его в клинике сфотографировали, получается?
Открыть источник В.
На мониторе развернулось еще одно изображение. Те же измятые уголки, те же обтрепанные края, даже трещинка от сгиба та же. Вот только картинка другая. В центре фотографии – Клаус в чистой отглаженной футболке и летних шортах, сияет глупой счастливой улыбкой, буйная рыжая шевелюра торчит во все стороны, рядом с ним – молодая и довольно симпатичная женщина и ребенок лет четырех, вцепившийся в ее руку. Тоже улыбаются. На фоне – скамейка и какие-то кусты, клочок палатки уличной торговли, очень похоже на центральный городской парк.
– Догадался?
Да нихера он не догадался! Это же бред! Это всего лишь кусочек кода, который при считывании одного изображения подменяет его другим. Мозг человека – не компьютер, даже если вместо какой-то его части имплантирован набор микросхем. В него нельзя самовольно записать программу, будто на жесткий диск. Нельзя. Невозможно.
Когда начинаешь что-то понимать, первая реакция – вытряхнуть из себя это понимание. Но оно уже пустило свои ядовитые корни, проникая все глубже в мозг, цепляясь за подкорку, оседая тонким налетом. От него так просто не избавиться, и сколько ты ни тверди глупое слово «невозможно», оно тихим вкрадчивым напевом будет шептать: «Возможно все».
– Любопытная технология, не правда ли? – Луиджи улыбался во все... тридцать один, демонстрируя выбитый клык. – Та же, что использовалась при создании того, что ты называешь «вирусом». Только по сравнению с ним переписанные кусочки памяти – детский лепет. Там штука посильнее и посложнее будет. Рац же наверняка тебе в красках расписывал, сколько пользы можно из нее извлечь. Но Рац хрена с два что-то смыслит в компьютерах, так что наглядная демонстрация оказалась не лишней. Ну как, глянешь на досуге?
– Я твою «штуку посильнее» за полтора часа вычистил, – кажется, малость пошатнувшееся душевное равновесие возвращалось в норму. – Хорош врать. Что за розыгрыш вы со Штефаном затеяли?
Луиджи фыркнул. Сначала. А потом откровенно заржал, складываясь пополам и сползая по стеночке на пол.
– Вычистил, как же, – он утер выступившие на глазах слезы. – Проваливай уже, чего встал?
Больше из него и слова нельзя было вытянуть. Хотя Рудольф не слишком-то пытался – связываться с психом не хотелось, а в этой дыре определенно водились одни психи.
* * *
Обратно они ехали в полном молчании. Вернее, Штефан еще пытался завязать разговор и выведать, о чем там секретничал Луиджи. Рудольф молчал, как партизан.
С одной стороны, если они в сговоре – смысл что-то объяснять? Пусть эта наглая венгерская рожа еще потешит себя мыслью, что сумел разыграть наивного приятеля. Обманываться полезно, знаете ли. А рушить чужие сладкие иллюзии – особый вид удовольствия. Ну а если никакого сговора нет, и Лукени действительно хотел сказать то, что сказал, одному только Рудольфу... Что за интриги плетет этот пройдоха? С чего бы ему вообще сообщать что-то важное совершенно незнакомому человеку (возможно, совсем не тому, за кого он себя выдает)? При чем тут именно член семьи Габсбургов, было понятно. В их же клинике оперировали Клауса, значит, он должен иметь представление о конфигурации использованных чипов, и ему будет проще разобраться в том, каким образом прошили эти чипы, что добились такого результата. Этот кусочек мозаики сложился без проблем.
Как было очевидно и то, что оба этих проходимца преследуют какие-то свои цели, а вовсе не устраивают аукцион невиданной щедрости под названием «принеси дяде Руди на блюдечке бесценную информацию». Итак, каждый говорит часть правды, каждый добавляет от себя каплю лжи. Уравнение, в котором даже количество неизвестных – неизвестно.
Ситуация все еще отчасти напоминала дурацкую шутку, однако, не слишком ли слаженно и сложно для шутки? Флэшка с вирусом, лавка перекупщика, непонятный мужик, прикидывающийся шизофреником, вполне адекватный с виду код, – как-то это слишком замороченно для розыгрыша. И мысль о том, что этот Лукени сказал правду (или хотя бы значительная часть его слов была правдой), все прочнее укоренялась в голове, давая ростки чего-то совершенно нового.
Нет, конечно же, человеческий мозг устроен совсем иначе, у него не так много общего с компьютером, как может показаться людям, не сведущим в нейробиологии. Рудольф и сам не был профессором, но немного вникал в эту хитрую науку – хотелось разобраться в природе собственных хронических мигреней. Не разобрался, но втянулся. И прекрасно понимал, что гиппокамп – не жесткий диск, на котором память зафиксирована в виде комбинаций битов, соответственно, на него нельзя ничего записать и нельзя ничего стереть. Это не хранилище статичных данных. Если уж пытаться притянуть за уши сравнение с компьютерами, память – некая неосязаемая субстанция, как сигнал беспроводной сети, пронизывающая весь мозг, а гиппокамп – приемо-передатчик, позволяющий уловить ее и декодировать в понятные для нашего восприятия образы. Значит ли это, что если запрограммировать декодер иначе, вписать в него другой принцип обработки информации, то при одних и тех же стартовых параметрах на выходе будет получаться нечто совсем иное? Логично, черт подери.
Появление первых имплантов, даже самых простых, привело к тому, что физическая оболочка перестала быть величиной стабильной. Теперь можно подделать и перекроить буквально все, и перекраивать до бесконечности. Вспомнить ту же Аду, какой она была в семнадцать лет – и какой стала сейчас. Тело уже не связано с конкретным индивидом, пройдет десяток лет – и его можно будет полностью заменить на новое, как меняют надоевший костюм.
Но память... Воспоминания составляют человека, его «я», его сознание. Их нельзя украсть, их нельзя подменить, их нельзя переписать. Они – основа личности. И в то же время они – эфемерны, лежат за гранью простых физических процессов и данных, а значит – зависят только от восприятия.
Клаус не знает о том, что в его перепрограммированном мозге одна картинка заменяется другой. И не узнает, пока кто-то не влезет в записанный в его голову код и не подправит там несколько строчек. Какой-то жалкий набор символов – и такой колоссальный эффект.
Память иллюзорна. Память ненадежна. Память подлежит изменению.
И если ее тоже можно как угодно подделать, как подделывают голубые глаза или шестипалые руки, – значит, размывается само понятие личности. Значит, в этом мире могут существовать и другие такие же «Клаусы», даже не подозревающие о том, что произошло с их реальностью. Переписанные, забавы ради искореженные, быть может – даже созданные с нуля.
Сколько их?
@темы: #Der Tod, #Elisabeth, #Rudolf Habsburg, #cyberpunk