Во мне спорили два голоса: один хотел быть правильным и храбрым, а второй велел правильному заткнуться.
Название: I am machine
Автор: Shax
Фандом: мюзикл «Элизабет», интерпретация театра TOHO, 2016 г.
Размер: макси
Категория: недо-слэш
Жанр: АУ (конец 2050-х), (не)научная фантастика, жалкие попытки в киберпанк.
Рейтинг: R
Краткое содержание: «А машины делали все так безошибочно, что им в конце концов доверили даже поиски цели жизни самих этих существ. Машины совершенно честно выдали ответ: по сути дела, никакой цели жизни у этих существ обнаружить не удалось. Тогда существа принялись истреблять друг друга, потому что никак не могли примириться с бесцельностью собственного существования.
Они сделали еще одно открытие: даже истреблять друг друга они толком не умели. Тогда они и это дело передоверили машинам. И машины покончили с этим делом быстрее, чем вы успеете сказать “Тральфамадор”.» (К. Воннегут, «Сирены Титана»)
Предупреждения: 1. Концепт – сборная солянка идей из самых разных произведений, до которых только дотянулись мои загребущие ручонки, и странной недофилософии в духе жанра. И ОЧЕНЬ много рефлексии.
2. Боль и страдания. Серьезно. Я нежно люблю всех персонажей, как канонных, так и авторских, и именно поэтому у них в жизни творится ебаный распиздец.
3. Часть текста написана как пародия на язык программирования С++. Именно пародия – синтаксис упрощен донельзя, ни на какую достоверность я не претендую.
4. Мистики тут нет. Совсем. Вообще. Это я на всякий случай.
Примечание: А примечаний будет много. Все необходимые сноски будут даны по ходу текста, чтобы не пихать их в шапку.
Посвящение: little.shiver, сэр Начальник, Себастьянчик и просто Смерть моя! Вы не только утянули меня на самое донышко этого замечательного фандома – вы еще и снизу постучали.
А если серьезно – то очень многое в моей голове появилось (и вылилось позже в ворд) после ваших же «Правил игры». Спасибо вам~
Глава 1011
Есть вещи, которые лучше держать в тайне от окружающих. Нет, не потому, что не поймут или осудят, – плевать он хотел на чужое мнение. Просто они – как кот Шредингера. Не определены, пока надежно скрыты от посторонних глаз. А стоит вытащить наружу – и все сразу станет понятно. И это пугает, потому что истина может оказаться слишком жестокой.
Кто ты?
Люди по-разному отвечают на этот нехитрый вопрос, а философы потом ломают головы и с пеной у рта спорят о том, какой глубинный смысл несет в себе каждый ответ. Самый популярный: «Я? Ну... это... Человек я...»
Рудольф не может сказать о себе даже этого. Он смотрит на свое отражение в огромном зеркале – и ненавидит это отражение. За трусость. За бессилие. За то, что ему слишком трудно – раз за разом говорить себе, что он человек, когда все вокруг убеждают в обратном. Можно ударить по зеркалу – оно пойдет трещинами, и в каждом из множества кусочков – все то же ненавистное перекошенное в бессильной злобе лицо. И капли крови на стекле из порезанной руки.
Никто не видел свой мозг изнутри. Только из-за отношения окружающих и можешь почувствовать себя человеком.
Логика подсказывала, что мозги у него вполне себе человеческие. Слишком глупо, слишком смахивает на дурацкую теорию заговора, рожденную в воспаленном бреду наркомана, – считать, будто некогда тебе их заменили компьютерными чипами с записанным в них искусственным интеллектом. Теоретически это возможно: в конце концов, это же его родственнику удалось однажды создать полноценный ИИ. Но...
Глупо. Как в ширпотребной научно-фантастической книжке из прошлого века.
Вот только если все дело не в веществе, из которого состоят твои мозги, а в отношении окружающих... Никакой он не человек. Программа, от которой ждут выполнения определенных функций, и злятся, когда фактический результат отличается от желаемого. Баг, как говорят разработчики.
Программа, имей она такую возможность, сознавала бы свою ответственность перед пользователями. Своеобразный долг, который дан с самого рождения и не подразумевает согласия программы. Он просто есть. Не выполнишь – получишь печать на лоб «неликвид» и отправишься в расход.
Как отправил его сегодня отец.
Рудольфу нравится чувствовать себя нужным хоть кому-то. Это мелочное себялюбие, но так лестно, когда в тебе нуждаются. Отец, мать, сестра, Штефан, Ада, многочисленные шапочные знакомые из такой же местной «элиты», – все они возлагают на него какие-то ожидания. От каждого ему достается совсем маленький кусочек ответственности – и эти кусочки складываются в огромный ком. Даже не снежный – каменный. Придавит и не заметит. Рудольф для него слишком слаб. Дефективен.
Не человек – функция.
Всего лишь машина, с помощью которой кто-то другой... кто-то другие движутся к своей цели. Может быть, прав был Штефан, когда намекал, что чувство долга перед компанией – внушенное, а не осознанное. Но тогда и амбиции – тоже внушенные, только уже самим Штефаном.
Он хочет стать руководителем огромной клиники, давать надежду тысячам людей, приходящих туда, и видеть огонь в глазах сотрудников, – или хочет просто оправдать ожидания отца? Оберегать самую близкую ему женщину, поддерживать ее, заботиться о ней, раз с этой задачей не справился даже ее собственный муж, – или хотя бы так заслужить любовь и внимание матери? Найти в себе силы пойти своей дорогой, развиваться, хвататься за любые возможности, проверить себя на прочность, – или послужить инструментом в руках друга, которому он так благодарен? Помочь забитой одинокой девочке выкарабкаться, – или успокоить собственную совесть?
Наверное, ему сейчас положено злиться. Истерить – он же долбаный невротик. Громить эту проклятую квартиру, в которой нет ничего, что принадлежало бы ему по-настоящему. Швыряться стаканами. Крушить мебель – он хоть и больной насквозь, но все еще молодой и отнюдь не хилый. Это нормально, это же всего лишь побочное действие таблеток, которые он глотает горстями. Даже его злость – на самом деле не его.
Что тогда вообще – его собственное? Как среди множества идей, стремлений, мечтаний распознать то, что изначально принадлежало ему одному? Где в этом спутанном клубке из чьих-то надежд, чувств, чьей-то чужой боли и еще более чужой радости, – он сам?
Рудольф машинально взъерошил волосы – и слипшиеся от какого-то средства для укладки пряди встали торчком. Жалкое, должно быть, зрелище. И сам он сейчас – жалкий. Потому что, кажется, давно растерял себя среди других. Настолько привык оглядываться на окружающих, что от него самого уже ничего не осталось.
В голове – будто серый туман. Не от алкоголя, нет. Он уже совершенно трезв, обезболивающее в таких дозах бьет по всему организму сразу. Но это не мешает сознанию мутнеть, обволакиваясь удушливым смогом – совсем таким же, что и на улице. Так было всегда, просто он не замечал. И даже не смог – гнилостное торфяное болото, пахнущее тленом и сыростью. Сероводородом, как небо высоко над городом в ненастье. Вязкая топь под ногами. Она постепенно опутывала, затягивала, настолько медленно и неуловимо, что когда Рудольф спохватился, забился, пытаясь выбраться, – было уже поздно.
Что в таких случаях делают люди? Бьются в истерике? Пытаются покончить с собой? Напиваются? Взгляд невольно упал на две бутылки виски, – одну ополовиненную и одну полную, – и Рудольф усмехнулся. Не поможет ведь. Он полжизни пьянствует, перепробовал, наверное, все, что содержит спирт, старательно заливал алкоголем все свои проблемы, просто чтобы ушло постоянное нервное напряжение, – а сейчас понимает, что толку в этом нет. Это же люди пьют, чтобы забыться. Он не человек.
Не человек – машина.
Он просто хочет чувствовать сейчас хотя бы что-то. По-настоящему разозлиться, ударить кулаком по дивану или по столу, – и пусть ему будет больно. Это нормально. Ярость делает его человеком. Хочет вспомнить все прошлые унижения и плевки в лицо, так, чтобы мозг взорвало от горькой обиды. Это нормально. Мучения делают его человеком. Хочет ощутить хотя бы малую часть той боли, которая должна была нахлынуть от осознания собственной никчемности. Разрыдаться, наконец. В этом нет ничего предосудительного, его же даже никто не увидит. Зато ему стало бы легче. Это нормально. Слезы делают его человеком.
Не может. Пустая бессмысленная машина не может ничего – только сидеть на месте, тупо уставившись в одну точку и машинально теребя край пиджака.
Даже если когда-то у него была личность – сейчас она безнадежно похоронена под грудой того, что на протяжении всей жизни в него вкладывали окружающие. Растворилась в этой болотистой субстанции, распалась на молекулы, и нет никакого способа отфильтровать, извлечь ее оттуда. А может быть, ее и не было никогда.
Он слышит, как тяжело и ритмично бьется его собственное сердце. Как будто чьи-то шаги.
Стук в дверь.
Рудольф помотал головой. Что? Дверь? Какая дверь? И вообще – какого хрена он уже битый час сидит тут и жалеет себя? Уже глюки ловить начал. Блять, это ж надо быть таким тюфяком!
Стук повторился. Должно быть, кто-то из соседей. Элитный жилой комплекс, в котором находилась его квартира, был совсем маленьким, и от находящегося ниже бизнес-центра его отделял обширный тамбур с домофоном. Если приходил кто-то извне – нужно было позвонить хозяину.
С соседями Рудольф не общался от слова совсем, а потому удивился сильно. И пошел открывать, попутно матеря себя сквозь зубы за разбитый стакан, осколки которого сейчас норовили впиться в ноги.
Этого человека он видел впервые. Уж запомнил бы такую во всех отношениях примечательную персону. Персона отчасти смахивала на Штефана, по крайней мере, в плане телосложения и до тошноты красивой рожи, но при этом была еще выше ростом, а завязанные в неаккуратный хвост длинные волосы наводили на мысль о том, что его долго возили головой по асфальту. Ну и чучело...
Чучело молчало, с не меньшим любопытством разглядывая Рудольфа, и явно не собиралось первым завязывать разговор. Пришлось сделать это за него.
– А вы кто будете?
Мужчина вздрогнул и перевел на него немного растерянный взгляд, от которого почему-то захотелось отвернуться.
– Можно мне войти? – морда нахальная, вылитый Штефан, а вот голос почему-то неуверенный. – Ты же – Рудольф Габсбург?
– Он самый. А войти нельзя. Может, все-таки представитесь для начала?
– Тод.
Рудольф испытал острое желание прямо тут и сесть. И наплевать, что по полу рассыпано битое стекло. Сесть, закурить и уговорить оставшиеся полторы бутылочки виски. Да, все. Залпом. Хотя не влезут...
Вообще-то, это было ожидаемо. Тод недавно ведь объявлялся, говорил, что все закончилось. И если процесс создания тела в германской клинике и правда наконец завершился – почему б ему не навестить старого знакомого? Логично, черт подери. Но логика жалобно пискнула и свернулась комочком, потому что разум отказывался поверить.
– Это правда я, – воспользовавшись замешательством хозяина, незваный гость аккуратно отстранил его и протиснулся в квартиру, прикрывая за собой дверь. Рудольф даже не сопротивлялся, только провел ладонью по лицу, будто пытаясь отогнать галлюцинацию. Не помогло.
В себя его привел тихий хруст стекла. Этот... ладно, пусть будет Тод... удивленно посмотрел себе под ноги и присвистнул, а затем перевел взгляд на стол:
– А ты весело проводишь время!
– Сейчас с лестницы спущу, – голос был хриплым и деревянным, каким-то чужим. – Садись, что ли, раз пришел.
Говорить о деле он сейчас был не в состоянии. Ощущение, будто мешком стукнули – голова кружится, в ушах стоит тяжелый гул, перед глазами двоится, а в носу неприятно щиплет от рассеявшейся пыли. И не выходит ни проморгаться, ни даже чихнуть. Не говоря уже о том, чтобы привести в порядок медленно съезжающий рассудок.
Тод уже устроился на диване с таким хозяйским видом, будто квартира принадлежала ему, и теперь с интересом рассматривал обстановку.
– Как ты прошел наверх? – вопрос был глупый, но ничего другого в голову не пришло. – Там же домофон.
– О, это была очень милая леди. Мы с ней неплохо поболтали. Нашли, так сказать, общий язык.
Ну да... В домофон же тоже встроена программа...
– Заебись, – констатировал Рудольф, падая на диван рядом и обхватывая голову руками, упирая локти в колени. – В моей квартире сидит андроид с искусственным интеллектом вместо мозгов, кокетничающий с домофоном. У меня сейчас крыша поедет... Дай угадаю: у тебя еще сзади на шее дырка для проводов? – он нервно хохотнул, вспоминая избитый книжный штамп про киборгов, у которых вдоль позвоночника непременно имелись один или несколько портов для подключения к компьютеру.
– Беспроводные интерфейсы придумывали для того, чтобы я везде с собой кабель таскал?
– Расскажи хоть... как это? – до боли знакомое ехидство собеседника действовало успокаивающе. – Какие ощущения?
– На испытаниях было тяжеловато, – Тод зевнул, с хрустом потянулся и закинул ногу на ногу. – С координацией у меня до сих пор не все идеально, но не буду скромничать, я быстро учусь. А в целом – тело отличное и легко поддается управлению, режим отладки встроенный, так что мне даже в сервис часто бегать не надо. Хочешь, покажу?
– Обойдусь, этот наш разговор и без этого достаточно сюрреалистичен. Как и все предыдущие. Черт! – Рудольф раздраженно взлохматил волосы и помотал головой, будто надеясь, что этот тип на его диване ему примерещился. Но видение не рассеялось. – Насколько же проще было набирать текст на экране! Никаких взаимных расшаркиваний, просто пишешь, что думаешь, – и все!
– А кто мешает и сейчас поступить так же? – голос был мягким и вкрадчивым, обволакивающим. Забавно, но, кажется, Рудольф его себе раньше таким и представлял. Как будто этот голос идет не извне, а откуда-то из глубины сознания. – Я от тебя никаких расшаркиваний не требую, и сам не собираюсь. Буду только признателен, если ты сейчас перестанешь изображать вселенскую скорбь и наконец выскажешь все, что хочешь.
– Морду набью.
– Не набьешь.
Рудольфу очень захотелось вмазать по этой самодовольной физиономии, но вместо этого он только плеснул виски в оба стакана. И ни к одному из них не притронулся. Не хотелось. Как ни странно.
– Я не знаю, пьют ли андроиды, но ты попробуй, – он усмехнулся. – Помнишь же, из-за чего я просил тебя... проникнуть в ту немецкую клинику?
Тод утвердительно кивнул, глядя на него с явной заинтересованностью. Такое пристальное внимание нервировало, поэтому Рудольф отвернулся.
– Я не хочу соглашаться. Не хочу, и все тут. Мне нравится исследовательская деятельность, за прошедшие полтора года я в этом убедился. Было бы здорово зарыться с головой в железки и оптоволокно, заполнять таблицы, чертить схемы и горя не знать. А еще я убедился в том, что такой образ жизни – бегство от реальности. Это слишком просто: сидеть и ждать, когда за тебя все решат другие. Я хочу решать сам! Хочу взять управление клиникой в свои руки. Но если я заключу договор с Галлертом – этому всему конец.
– А ты сам-то чего хочешь?
– Хрен бы его знал... Может, ты что-то подскажешь, а? Ты же там столько времени пробыл, должен был понять, что к чему.
Усидеть на месте становилось все сложнее. Все-таки, непривычно говорить такое вслух почти незнакомому... эмн... Да это же даже не человек! Рудольф пружиной вскочил на ноги и подошел к окну, оказавшись спиной к дивану. Тем лучше. Хотя даже затылком он чувствовал на себе тяжелый и чересчур внимательный взгляд, будто Тод пытался залезть к нему в голову. Надо будет объяснить на досуге этому чучелу, что некрасиво так на людей таращиться. И сигареты бы найти... Куда он их опять закинул? Курит раз в пятилетку, потом хрен что отыщешь... Балда.
Судя по тому, как легко перескочили его мысли на совершенно незначащую ерунду, он и правда разнервничался. Неприятный разговор.
– Хочешь, чтобы я помог тебе принять верное решение? – какой же до тошноты вкрадчивый, с нотками ехидства голос... Еще и так близко – будто Тод ухитрился бесшумно подойти сзади. Оборачиваться и проверять как-то не тянуло. – Или ты продаешься с потрохами иностранцам, но зато получаешь полную свободу действий и почти неограниченные возможности в излюбленной сфере, или..?
– Или до старости буду выплясывать перед сумасбродами, чтобы не остаться без гроша, но сохраню власть и не предам семью.
– А ты? Ты-то чего хочешь?
Почти шепот, но такой громкий. Слишком близко. Рудольф резко обернулся, едва не столкнувшись с Тодом нос к носу. Невольно отшатнулся назад и врезался поясницей в подоконник. Черт! Больно же!
– Какого хрена подкрадываешься?!
– Чего хочешь ты? – оглох, что ли, скотина? Шагнул еще ближе, будто пытается уничтожить, раздавить. – Не твоя семья, не твои друзья, – ты сам? Конечно, я могу за тебя решить! Для этого меня и создавали! Но мне интересно – а что ты сам?
Как будто и правда залез к нему в голову. С легкостью прочитал все то, что только недавно вертелось в ней бешеным вихрем, а теперь вытащил наружу и ткнул в это носом, чтобы надавить побольнее. Рудольф настолько опешил от такой наглости, что даже забыл про свое недавнее желание набить морду. Вообще забыл о том, что существует такой вариант. Только попытался боком протиснуться мимо.
Не сработало. Пальцы железной хваткой впились в плечо, разворачивая его обратно.
– Отцепись, – Рудольф прошипел сквозь зубы, то ли от злости, то ли просто от боли. – И пошел вон отсюда! Ничего я не знаю, ничего я не хочу! – кажется, вот и истерика подоспела. Как не вовремя. Но его уже просто несло, он захлебывался в словах, задыхался, испытывая острую необходимость выплеснуть все накипевшее прямо в эту самоуверенную рожу. И пусть подавится! Нечего было провоцировать! – Это люди могут чего-то хотеть! А я не человек и не был им никогда! Вот уж не знаю, какой электроникой напичканы мои мозги, – проверяй, если интересно! Но не человек я, ничего уже во мне не осталось! Так что проваливай со своими «хочу-не хочу», психолог недоделанный.
– Проверить, говоришь? – показалось, или в голосе сквозит угроза?
Теперь Тод вцепился ему в воротник и резко дернул. А дальше... Распахнутая балконная дверь, бьющий прямо в лицо порыв декабрьского ветра, от которого на секунду сперло дыхание. Бетонный пол внизу, а сбоку и сзади – необъятная пропасть. Огромный мегаполис, лежащий прямо под ногами, – и только редкий забор из прутиков, отделяющий от него. Безумно красивый пейзаж, когда есть время любоваться им.
Рудольф даже не сразу понял, что его попросту выволокли на балкон за шкирку и сейчас держали на вытянутой руке, прижав боком к перилам. А когда понял – задохнулся, но не от страха, а от дикой злости. То ли на этого напыщенного андроида, то ли на весь мир, то ли на себя самого. Она не имела ничего общего с его обычными припадками агрессии, от нее не темнело в глазах, не подкашивались ноги. Она накрывала безумной ледяной волной, вымывающей из головы все лишнее, все ненужное, сметающей пыль и паутину из самых затаенных уголков сознания. Очищала. Проясняла. Освобождала место для чего-то нового, яркого, необходимого. Она была настоящая. И хотелось выпрямиться в полный рост, отряхнуться, посмотреть в эти насмешливые глаза. Какие же они светлые, будто выцветшие...
А потом его догнал страх.
Потому что выдержать взгляд то ли блекло-серых, то ли и вовсе белесых глаз дольше пары секунд невозможно. В них Рудольф видит свое отражение, собственное искаженное от ужаса лицо. Ему страшно умирать. Каждый человек, наверное, хоть раз в жизни задумывался о самоубийстве, и он не исключение, но сейчас, когда морозный воздух холодит кожу под тонким пиджаком, когда носок ботинка скользит по обледенелому бетону, когда тяжелая ладонь держит за ворот, – почти за горло, – ему страшно.
За мгновение до гибели – этот мир кажется невыразимо прекрасным.
– Все люди хотят одного и того же. Все! – Тод говорил, повысив голос, но все равно казалось, что он шипит, как змея. – И знаешь, к чему стремится человечество? Чего хочет каждый? Вот этого!
Рука повела в сторону, и Рудольф почувствовал, как перила больно впиваются в бок. Еще чуть-чуть, еще одно небольшое усилие, – и он окончательно перевесится через край. Если упасть с такой высоты – успеешь умереть еще в полете, от ужаса. Он вцепился в запястье схватившей его руки, то ли пытаясь оторвать ее от себя, то ли наоборот – удерживая.
– Все люди с рождения планомерно и целенаправленно губят себя, сводят в могилу. Что бы они ни делали – все только для того, чтобы как можно скорее распрощаться с этим миром. Ты такой же? – встряхивает снова. – Человек слаб. Глуп. Жалок. Ты – выше этого! Докажи!
– Я хочу жить, – не крик, его голос спокоен и даже тих, но тверд.
И Тод это услышал. Услышал лучше, чем любую истерику. Разжал пальцы, но руку не убрал, давая возможность перехватить ее удобнее.
Рудольф крепче стиснул его запястье. Кожа под пальцами горячая, чувствуется даже слабый пульс, но это все – обман. Сгусток оптоволокна, латекса, силикона и металла. И от осознания этого стало как-то даже легче. По крайней мере, он с чистой совестью и с огромным наслаждением с размаху все-таки впечатал кулак в довольную физиономию, а потом втолкнул Тода в комнату, вбегая следом.
Выброс адреналина закончился, и только сейчас до него дошло, что тут вообще происходило. Спор, истерика, выволочка, эта сюрреалистичная сцена на балконе. Лучше б не доходило... Безумие какое-то. На ватных ногах он кое-как, пошатываясь, дотащился до стола и схватил откупоренную бутылку. К дьяволу стаканы! Зажмурившись, припал губами прямо к горлышку и запрокинул голову. Один жадный глоток, второй, еще и еще... Наконец не выдержал – отшвырнул недопитую бутылку прямо на пол и закашлялся, зажимая рот ладонью, тяжело дыша. Алкоголь догнал его моментально: бешено застучало сердце, мозг будто сдавило со всех сторон и тут же отпустило, отчего на секунду показалось, что его оглушили. Внутренности жгло, но это помогало хоть немного очнуться.
Тод с самым равнодушным видом, будто и не было ничего, прошествовал мимо и уселся в кресло. На морде – олимпийское спокойствие, только на скуле остался красноватый след. Проклятое искусственное тело не настолько уязвимо, как человеческое, но Рудольф все равно почувствовал себя морально удовлетворенным. Даже заулыбался и подхватил вторую бутылку, сосредоточенно возясь с крышкой.
– У тебя интересная реакция для человека, которого только что чуть не скинули с шестидесятого этажа, – Тод ухмыльнулся.
– Кажется, мы сошлись на том, что я не человек, – и правда, быстро он успокоился. Внутри все еще потряхивает, руки вздрагивают, но это ничто по сравнению с тем, что следовало бы чувствовать после всего случившегося. – Или я что-то путаю?
– Хороший ответ.
И снова – глоток прямо из горлышка, но теперь уже медленнее, чтобы не начать плеваться. Потом еще. Это хороший виски, у него бархатистый насыщенный вкус, с нотками пряностей и дорогого табака, но сейчас Рудольф этого не замечал. Он чувствовал только терпкую жгучую горечь на губах и постепенно разливающееся по организму тепло. Ему определенно нужно напиться, хотя бы для того, чтобы не сойти с ума прямо сейчас. Безумие – особый вид удовольствия, его следует отложить на потом. Дать настояться. А пока – просто расслабиться, отпустить усталое сознание.
Мать вашу, что за бред у него в голове?
Тод сидел неподвижно, сложив руки на животе и наблюдая с прежним любопытством. Теперь это уже не бесило. Ну смотрит и смотрит, дырку не протрет. И вообще, никакой прежней неприязни он уже не вызывал. Странный тип, конечно, ну так к его странности следовало привыкнуть – они ж как никак полгода какую только муть ни обсуждали. И вообще, адреналин и ударная доза виски как нельзя лучше способствуют укреплению дружеской симпатии.
«Дружеской»? Блять, какая дружба?! ИИ, андроид, только что чуть его не убивший, а перед этим спровоцировавший на позорную истерику, – с каких пор после этого становятся друзьями?
Лучше. Соперниками. Теперь Рудольф почувствовал почти охотничий азарт, щекочущий нервы и согревающий душу не хуже все того же виски. Он прищурился, с не меньшим интересом рассматривая Тода. Вот перед кем стоит показать, на что он способен. Как удар в челюсть. Стереть ухмылку с этой нахальной рожи, но не кулаками, нет, – раз и навсегда дать ему понять, чего стоит Рудольф Габсбург. Что он не жалкий нытик, и что никакой там искусственный интеллект его не превзойдет.
Еще пара глотков, для храбрости. Кхм... Перебор... Мозг куда-то плавно повело, хотя тело осталось стоять прямо. Рудольф нетвердо, но решительно шагнул вперед и наклонился, но взгляда глаза в глаза не выдержал – будто мороз прошил по позвоночнику. Фыркнув себе под нос, протянул руку и схватил Тода за затылок, с силой сжимая волосы в кулак, заставляя поднять голову. Ноль реакции, только ухмылка стала еще шире. Прижался лбом к его лбу – хоть какая-то, пусть и сомнительная, но опора, а иначе он сейчас точно свалится.
– А еще ты обещал помочь, – не вопрос, констатация факта, но голос прозвучал слишком тихо. Устало.
– Помню. Поэтому я здесь.
– Ага. Отлично... А я пошел. Потому что от меня несет перегаром, и вообще – я сейчас упаду.
Рудольф кое-как отстранился и добрел до дивана, заваливаясь прямо на него. Не ахти как удобно, но до спальни он сейчас точно не дойдет: срубило его моментально. А чтобы заодно и уснуть быстро – отпил еще немного, ставя бутылку рядом на пол.
– Дверь можно просто захлопнуть. Выметывайся, – прозвучало грубо. Даже слишком, но извиняться сил уже не оставалось.
Он медленно стек по подлокотнику вниз, пытаясь пристроить голову так, чтобы к утру не затекла шея. И мысленно уповая, что Тод будет снисходителен к поведению пьяного идиота. А он и правда опять напился до совершенно непотребного состояния – вон, даже в носу защекотало. Рудольф недовольно поморщился и тыльной стороной ладони потер переносицу и глаза. И уже засыпая, подивился тому, что такое влажное могло остаться при этом на руке.
Автор: Shax
Фандом: мюзикл «Элизабет», интерпретация театра TOHO, 2016 г.
Размер: макси
Категория: недо-слэш
Жанр: АУ (конец 2050-х), (не)научная фантастика, жалкие попытки в киберпанк.
Рейтинг: R
Краткое содержание: «А машины делали все так безошибочно, что им в конце концов доверили даже поиски цели жизни самих этих существ. Машины совершенно честно выдали ответ: по сути дела, никакой цели жизни у этих существ обнаружить не удалось. Тогда существа принялись истреблять друг друга, потому что никак не могли примириться с бесцельностью собственного существования.
Они сделали еще одно открытие: даже истреблять друг друга они толком не умели. Тогда они и это дело передоверили машинам. И машины покончили с этим делом быстрее, чем вы успеете сказать “Тральфамадор”.» (К. Воннегут, «Сирены Титана»)
Предупреждения: 1. Концепт – сборная солянка идей из самых разных произведений, до которых только дотянулись мои загребущие ручонки, и странной недофилософии в духе жанра. И ОЧЕНЬ много рефлексии.
2. Боль и страдания. Серьезно. Я нежно люблю всех персонажей, как канонных, так и авторских, и именно поэтому у них в жизни творится ебаный распиздец.
3. Часть текста написана как пародия на язык программирования С++. Именно пародия – синтаксис упрощен донельзя, ни на какую достоверность я не претендую.
4. Мистики тут нет. Совсем. Вообще. Это я на всякий случай.
Примечание: А примечаний будет много. Все необходимые сноски будут даны по ходу текста, чтобы не пихать их в шапку.
Посвящение: little.shiver, сэр Начальник, Себастьянчик и просто Смерть моя! Вы не только утянули меня на самое донышко этого замечательного фандома – вы еще и снизу постучали.
А если серьезно – то очень многое в моей голове появилось (и вылилось позже в ворд) после ваших же «Правил игры». Спасибо вам~
Глава 1011
1011
Есть вещи, которые лучше держать в тайне от окружающих. Нет, не потому, что не поймут или осудят, – плевать он хотел на чужое мнение. Просто они – как кот Шредингера. Не определены, пока надежно скрыты от посторонних глаз. А стоит вытащить наружу – и все сразу станет понятно. И это пугает, потому что истина может оказаться слишком жестокой.
Кто ты?
Люди по-разному отвечают на этот нехитрый вопрос, а философы потом ломают головы и с пеной у рта спорят о том, какой глубинный смысл несет в себе каждый ответ. Самый популярный: «Я? Ну... это... Человек я...»
Рудольф не может сказать о себе даже этого. Он смотрит на свое отражение в огромном зеркале – и ненавидит это отражение. За трусость. За бессилие. За то, что ему слишком трудно – раз за разом говорить себе, что он человек, когда все вокруг убеждают в обратном. Можно ударить по зеркалу – оно пойдет трещинами, и в каждом из множества кусочков – все то же ненавистное перекошенное в бессильной злобе лицо. И капли крови на стекле из порезанной руки.
Никто не видел свой мозг изнутри. Только из-за отношения окружающих и можешь почувствовать себя человеком.
Логика подсказывала, что мозги у него вполне себе человеческие. Слишком глупо, слишком смахивает на дурацкую теорию заговора, рожденную в воспаленном бреду наркомана, – считать, будто некогда тебе их заменили компьютерными чипами с записанным в них искусственным интеллектом. Теоретически это возможно: в конце концов, это же его родственнику удалось однажды создать полноценный ИИ. Но...
Глупо. Как в ширпотребной научно-фантастической книжке из прошлого века.
Вот только если все дело не в веществе, из которого состоят твои мозги, а в отношении окружающих... Никакой он не человек. Программа, от которой ждут выполнения определенных функций, и злятся, когда фактический результат отличается от желаемого. Баг, как говорят разработчики.
Программа, имей она такую возможность, сознавала бы свою ответственность перед пользователями. Своеобразный долг, который дан с самого рождения и не подразумевает согласия программы. Он просто есть. Не выполнишь – получишь печать на лоб «неликвид» и отправишься в расход.
Как отправил его сегодня отец.
Рудольфу нравится чувствовать себя нужным хоть кому-то. Это мелочное себялюбие, но так лестно, когда в тебе нуждаются. Отец, мать, сестра, Штефан, Ада, многочисленные шапочные знакомые из такой же местной «элиты», – все они возлагают на него какие-то ожидания. От каждого ему достается совсем маленький кусочек ответственности – и эти кусочки складываются в огромный ком. Даже не снежный – каменный. Придавит и не заметит. Рудольф для него слишком слаб. Дефективен.
Не человек – функция.
Всего лишь машина, с помощью которой кто-то другой... кто-то другие движутся к своей цели. Может быть, прав был Штефан, когда намекал, что чувство долга перед компанией – внушенное, а не осознанное. Но тогда и амбиции – тоже внушенные, только уже самим Штефаном.
Он хочет стать руководителем огромной клиники, давать надежду тысячам людей, приходящих туда, и видеть огонь в глазах сотрудников, – или хочет просто оправдать ожидания отца? Оберегать самую близкую ему женщину, поддерживать ее, заботиться о ней, раз с этой задачей не справился даже ее собственный муж, – или хотя бы так заслужить любовь и внимание матери? Найти в себе силы пойти своей дорогой, развиваться, хвататься за любые возможности, проверить себя на прочность, – или послужить инструментом в руках друга, которому он так благодарен? Помочь забитой одинокой девочке выкарабкаться, – или успокоить собственную совесть?
Наверное, ему сейчас положено злиться. Истерить – он же долбаный невротик. Громить эту проклятую квартиру, в которой нет ничего, что принадлежало бы ему по-настоящему. Швыряться стаканами. Крушить мебель – он хоть и больной насквозь, но все еще молодой и отнюдь не хилый. Это нормально, это же всего лишь побочное действие таблеток, которые он глотает горстями. Даже его злость – на самом деле не его.
Что тогда вообще – его собственное? Как среди множества идей, стремлений, мечтаний распознать то, что изначально принадлежало ему одному? Где в этом спутанном клубке из чьих-то надежд, чувств, чьей-то чужой боли и еще более чужой радости, – он сам?
Рудольф машинально взъерошил волосы – и слипшиеся от какого-то средства для укладки пряди встали торчком. Жалкое, должно быть, зрелище. И сам он сейчас – жалкий. Потому что, кажется, давно растерял себя среди других. Настолько привык оглядываться на окружающих, что от него самого уже ничего не осталось.
В голове – будто серый туман. Не от алкоголя, нет. Он уже совершенно трезв, обезболивающее в таких дозах бьет по всему организму сразу. Но это не мешает сознанию мутнеть, обволакиваясь удушливым смогом – совсем таким же, что и на улице. Так было всегда, просто он не замечал. И даже не смог – гнилостное торфяное болото, пахнущее тленом и сыростью. Сероводородом, как небо высоко над городом в ненастье. Вязкая топь под ногами. Она постепенно опутывала, затягивала, настолько медленно и неуловимо, что когда Рудольф спохватился, забился, пытаясь выбраться, – было уже поздно.
Что в таких случаях делают люди? Бьются в истерике? Пытаются покончить с собой? Напиваются? Взгляд невольно упал на две бутылки виски, – одну ополовиненную и одну полную, – и Рудольф усмехнулся. Не поможет ведь. Он полжизни пьянствует, перепробовал, наверное, все, что содержит спирт, старательно заливал алкоголем все свои проблемы, просто чтобы ушло постоянное нервное напряжение, – а сейчас понимает, что толку в этом нет. Это же люди пьют, чтобы забыться. Он не человек.
Не человек – машина.
Он просто хочет чувствовать сейчас хотя бы что-то. По-настоящему разозлиться, ударить кулаком по дивану или по столу, – и пусть ему будет больно. Это нормально. Ярость делает его человеком. Хочет вспомнить все прошлые унижения и плевки в лицо, так, чтобы мозг взорвало от горькой обиды. Это нормально. Мучения делают его человеком. Хочет ощутить хотя бы малую часть той боли, которая должна была нахлынуть от осознания собственной никчемности. Разрыдаться, наконец. В этом нет ничего предосудительного, его же даже никто не увидит. Зато ему стало бы легче. Это нормально. Слезы делают его человеком.
Не может. Пустая бессмысленная машина не может ничего – только сидеть на месте, тупо уставившись в одну точку и машинально теребя край пиджака.
Даже если когда-то у него была личность – сейчас она безнадежно похоронена под грудой того, что на протяжении всей жизни в него вкладывали окружающие. Растворилась в этой болотистой субстанции, распалась на молекулы, и нет никакого способа отфильтровать, извлечь ее оттуда. А может быть, ее и не было никогда.
Он слышит, как тяжело и ритмично бьется его собственное сердце. Как будто чьи-то шаги.
Стук в дверь.
Рудольф помотал головой. Что? Дверь? Какая дверь? И вообще – какого хрена он уже битый час сидит тут и жалеет себя? Уже глюки ловить начал. Блять, это ж надо быть таким тюфяком!
Стук повторился. Должно быть, кто-то из соседей. Элитный жилой комплекс, в котором находилась его квартира, был совсем маленьким, и от находящегося ниже бизнес-центра его отделял обширный тамбур с домофоном. Если приходил кто-то извне – нужно было позвонить хозяину.
С соседями Рудольф не общался от слова совсем, а потому удивился сильно. И пошел открывать, попутно матеря себя сквозь зубы за разбитый стакан, осколки которого сейчас норовили впиться в ноги.
Этого человека он видел впервые. Уж запомнил бы такую во всех отношениях примечательную персону. Персона отчасти смахивала на Штефана, по крайней мере, в плане телосложения и до тошноты красивой рожи, но при этом была еще выше ростом, а завязанные в неаккуратный хвост длинные волосы наводили на мысль о том, что его долго возили головой по асфальту. Ну и чучело...
Чучело молчало, с не меньшим любопытством разглядывая Рудольфа, и явно не собиралось первым завязывать разговор. Пришлось сделать это за него.
– А вы кто будете?
Мужчина вздрогнул и перевел на него немного растерянный взгляд, от которого почему-то захотелось отвернуться.
– Можно мне войти? – морда нахальная, вылитый Штефан, а вот голос почему-то неуверенный. – Ты же – Рудольф Габсбург?
– Он самый. А войти нельзя. Может, все-таки представитесь для начала?
– Тод.
Рудольф испытал острое желание прямо тут и сесть. И наплевать, что по полу рассыпано битое стекло. Сесть, закурить и уговорить оставшиеся полторы бутылочки виски. Да, все. Залпом. Хотя не влезут...
Вообще-то, это было ожидаемо. Тод недавно ведь объявлялся, говорил, что все закончилось. И если процесс создания тела в германской клинике и правда наконец завершился – почему б ему не навестить старого знакомого? Логично, черт подери. Но логика жалобно пискнула и свернулась комочком, потому что разум отказывался поверить.
– Это правда я, – воспользовавшись замешательством хозяина, незваный гость аккуратно отстранил его и протиснулся в квартиру, прикрывая за собой дверь. Рудольф даже не сопротивлялся, только провел ладонью по лицу, будто пытаясь отогнать галлюцинацию. Не помогло.
В себя его привел тихий хруст стекла. Этот... ладно, пусть будет Тод... удивленно посмотрел себе под ноги и присвистнул, а затем перевел взгляд на стол:
– А ты весело проводишь время!
– Сейчас с лестницы спущу, – голос был хриплым и деревянным, каким-то чужим. – Садись, что ли, раз пришел.
Говорить о деле он сейчас был не в состоянии. Ощущение, будто мешком стукнули – голова кружится, в ушах стоит тяжелый гул, перед глазами двоится, а в носу неприятно щиплет от рассеявшейся пыли. И не выходит ни проморгаться, ни даже чихнуть. Не говоря уже о том, чтобы привести в порядок медленно съезжающий рассудок.
Тод уже устроился на диване с таким хозяйским видом, будто квартира принадлежала ему, и теперь с интересом рассматривал обстановку.
– Как ты прошел наверх? – вопрос был глупый, но ничего другого в голову не пришло. – Там же домофон.
– О, это была очень милая леди. Мы с ней неплохо поболтали. Нашли, так сказать, общий язык.
Ну да... В домофон же тоже встроена программа...
– Заебись, – констатировал Рудольф, падая на диван рядом и обхватывая голову руками, упирая локти в колени. – В моей квартире сидит андроид с искусственным интеллектом вместо мозгов, кокетничающий с домофоном. У меня сейчас крыша поедет... Дай угадаю: у тебя еще сзади на шее дырка для проводов? – он нервно хохотнул, вспоминая избитый книжный штамп про киборгов, у которых вдоль позвоночника непременно имелись один или несколько портов для подключения к компьютеру.
– Беспроводные интерфейсы придумывали для того, чтобы я везде с собой кабель таскал?
– Расскажи хоть... как это? – до боли знакомое ехидство собеседника действовало успокаивающе. – Какие ощущения?
– На испытаниях было тяжеловато, – Тод зевнул, с хрустом потянулся и закинул ногу на ногу. – С координацией у меня до сих пор не все идеально, но не буду скромничать, я быстро учусь. А в целом – тело отличное и легко поддается управлению, режим отладки встроенный, так что мне даже в сервис часто бегать не надо. Хочешь, покажу?
– Обойдусь, этот наш разговор и без этого достаточно сюрреалистичен. Как и все предыдущие. Черт! – Рудольф раздраженно взлохматил волосы и помотал головой, будто надеясь, что этот тип на его диване ему примерещился. Но видение не рассеялось. – Насколько же проще было набирать текст на экране! Никаких взаимных расшаркиваний, просто пишешь, что думаешь, – и все!
– А кто мешает и сейчас поступить так же? – голос был мягким и вкрадчивым, обволакивающим. Забавно, но, кажется, Рудольф его себе раньше таким и представлял. Как будто этот голос идет не извне, а откуда-то из глубины сознания. – Я от тебя никаких расшаркиваний не требую, и сам не собираюсь. Буду только признателен, если ты сейчас перестанешь изображать вселенскую скорбь и наконец выскажешь все, что хочешь.
– Морду набью.
– Не набьешь.
Рудольфу очень захотелось вмазать по этой самодовольной физиономии, но вместо этого он только плеснул виски в оба стакана. И ни к одному из них не притронулся. Не хотелось. Как ни странно.
– Я не знаю, пьют ли андроиды, но ты попробуй, – он усмехнулся. – Помнишь же, из-за чего я просил тебя... проникнуть в ту немецкую клинику?
Тод утвердительно кивнул, глядя на него с явной заинтересованностью. Такое пристальное внимание нервировало, поэтому Рудольф отвернулся.
– Я не хочу соглашаться. Не хочу, и все тут. Мне нравится исследовательская деятельность, за прошедшие полтора года я в этом убедился. Было бы здорово зарыться с головой в железки и оптоволокно, заполнять таблицы, чертить схемы и горя не знать. А еще я убедился в том, что такой образ жизни – бегство от реальности. Это слишком просто: сидеть и ждать, когда за тебя все решат другие. Я хочу решать сам! Хочу взять управление клиникой в свои руки. Но если я заключу договор с Галлертом – этому всему конец.
– А ты сам-то чего хочешь?
– Хрен бы его знал... Может, ты что-то подскажешь, а? Ты же там столько времени пробыл, должен был понять, что к чему.
Усидеть на месте становилось все сложнее. Все-таки, непривычно говорить такое вслух почти незнакомому... эмн... Да это же даже не человек! Рудольф пружиной вскочил на ноги и подошел к окну, оказавшись спиной к дивану. Тем лучше. Хотя даже затылком он чувствовал на себе тяжелый и чересчур внимательный взгляд, будто Тод пытался залезть к нему в голову. Надо будет объяснить на досуге этому чучелу, что некрасиво так на людей таращиться. И сигареты бы найти... Куда он их опять закинул? Курит раз в пятилетку, потом хрен что отыщешь... Балда.
Судя по тому, как легко перескочили его мысли на совершенно незначащую ерунду, он и правда разнервничался. Неприятный разговор.
– Хочешь, чтобы я помог тебе принять верное решение? – какой же до тошноты вкрадчивый, с нотками ехидства голос... Еще и так близко – будто Тод ухитрился бесшумно подойти сзади. Оборачиваться и проверять как-то не тянуло. – Или ты продаешься с потрохами иностранцам, но зато получаешь полную свободу действий и почти неограниченные возможности в излюбленной сфере, или..?
– Или до старости буду выплясывать перед сумасбродами, чтобы не остаться без гроша, но сохраню власть и не предам семью.
– А ты? Ты-то чего хочешь?
Почти шепот, но такой громкий. Слишком близко. Рудольф резко обернулся, едва не столкнувшись с Тодом нос к носу. Невольно отшатнулся назад и врезался поясницей в подоконник. Черт! Больно же!
– Какого хрена подкрадываешься?!
– Чего хочешь ты? – оглох, что ли, скотина? Шагнул еще ближе, будто пытается уничтожить, раздавить. – Не твоя семья, не твои друзья, – ты сам? Конечно, я могу за тебя решить! Для этого меня и создавали! Но мне интересно – а что ты сам?
Как будто и правда залез к нему в голову. С легкостью прочитал все то, что только недавно вертелось в ней бешеным вихрем, а теперь вытащил наружу и ткнул в это носом, чтобы надавить побольнее. Рудольф настолько опешил от такой наглости, что даже забыл про свое недавнее желание набить морду. Вообще забыл о том, что существует такой вариант. Только попытался боком протиснуться мимо.
Не сработало. Пальцы железной хваткой впились в плечо, разворачивая его обратно.
– Отцепись, – Рудольф прошипел сквозь зубы, то ли от злости, то ли просто от боли. – И пошел вон отсюда! Ничего я не знаю, ничего я не хочу! – кажется, вот и истерика подоспела. Как не вовремя. Но его уже просто несло, он захлебывался в словах, задыхался, испытывая острую необходимость выплеснуть все накипевшее прямо в эту самоуверенную рожу. И пусть подавится! Нечего было провоцировать! – Это люди могут чего-то хотеть! А я не человек и не был им никогда! Вот уж не знаю, какой электроникой напичканы мои мозги, – проверяй, если интересно! Но не человек я, ничего уже во мне не осталось! Так что проваливай со своими «хочу-не хочу», психолог недоделанный.
– Проверить, говоришь? – показалось, или в голосе сквозит угроза?
Теперь Тод вцепился ему в воротник и резко дернул. А дальше... Распахнутая балконная дверь, бьющий прямо в лицо порыв декабрьского ветра, от которого на секунду сперло дыхание. Бетонный пол внизу, а сбоку и сзади – необъятная пропасть. Огромный мегаполис, лежащий прямо под ногами, – и только редкий забор из прутиков, отделяющий от него. Безумно красивый пейзаж, когда есть время любоваться им.
Рудольф даже не сразу понял, что его попросту выволокли на балкон за шкирку и сейчас держали на вытянутой руке, прижав боком к перилам. А когда понял – задохнулся, но не от страха, а от дикой злости. То ли на этого напыщенного андроида, то ли на весь мир, то ли на себя самого. Она не имела ничего общего с его обычными припадками агрессии, от нее не темнело в глазах, не подкашивались ноги. Она накрывала безумной ледяной волной, вымывающей из головы все лишнее, все ненужное, сметающей пыль и паутину из самых затаенных уголков сознания. Очищала. Проясняла. Освобождала место для чего-то нового, яркого, необходимого. Она была настоящая. И хотелось выпрямиться в полный рост, отряхнуться, посмотреть в эти насмешливые глаза. Какие же они светлые, будто выцветшие...
А потом его догнал страх.
Потому что выдержать взгляд то ли блекло-серых, то ли и вовсе белесых глаз дольше пары секунд невозможно. В них Рудольф видит свое отражение, собственное искаженное от ужаса лицо. Ему страшно умирать. Каждый человек, наверное, хоть раз в жизни задумывался о самоубийстве, и он не исключение, но сейчас, когда морозный воздух холодит кожу под тонким пиджаком, когда носок ботинка скользит по обледенелому бетону, когда тяжелая ладонь держит за ворот, – почти за горло, – ему страшно.
За мгновение до гибели – этот мир кажется невыразимо прекрасным.
– Все люди хотят одного и того же. Все! – Тод говорил, повысив голос, но все равно казалось, что он шипит, как змея. – И знаешь, к чему стремится человечество? Чего хочет каждый? Вот этого!
Рука повела в сторону, и Рудольф почувствовал, как перила больно впиваются в бок. Еще чуть-чуть, еще одно небольшое усилие, – и он окончательно перевесится через край. Если упасть с такой высоты – успеешь умереть еще в полете, от ужаса. Он вцепился в запястье схватившей его руки, то ли пытаясь оторвать ее от себя, то ли наоборот – удерживая.
– Все люди с рождения планомерно и целенаправленно губят себя, сводят в могилу. Что бы они ни делали – все только для того, чтобы как можно скорее распрощаться с этим миром. Ты такой же? – встряхивает снова. – Человек слаб. Глуп. Жалок. Ты – выше этого! Докажи!
– Я хочу жить, – не крик, его голос спокоен и даже тих, но тверд.
И Тод это услышал. Услышал лучше, чем любую истерику. Разжал пальцы, но руку не убрал, давая возможность перехватить ее удобнее.
Рудольф крепче стиснул его запястье. Кожа под пальцами горячая, чувствуется даже слабый пульс, но это все – обман. Сгусток оптоволокна, латекса, силикона и металла. И от осознания этого стало как-то даже легче. По крайней мере, он с чистой совестью и с огромным наслаждением с размаху все-таки впечатал кулак в довольную физиономию, а потом втолкнул Тода в комнату, вбегая следом.
Выброс адреналина закончился, и только сейчас до него дошло, что тут вообще происходило. Спор, истерика, выволочка, эта сюрреалистичная сцена на балконе. Лучше б не доходило... Безумие какое-то. На ватных ногах он кое-как, пошатываясь, дотащился до стола и схватил откупоренную бутылку. К дьяволу стаканы! Зажмурившись, припал губами прямо к горлышку и запрокинул голову. Один жадный глоток, второй, еще и еще... Наконец не выдержал – отшвырнул недопитую бутылку прямо на пол и закашлялся, зажимая рот ладонью, тяжело дыша. Алкоголь догнал его моментально: бешено застучало сердце, мозг будто сдавило со всех сторон и тут же отпустило, отчего на секунду показалось, что его оглушили. Внутренности жгло, но это помогало хоть немного очнуться.
Тод с самым равнодушным видом, будто и не было ничего, прошествовал мимо и уселся в кресло. На морде – олимпийское спокойствие, только на скуле остался красноватый след. Проклятое искусственное тело не настолько уязвимо, как человеческое, но Рудольф все равно почувствовал себя морально удовлетворенным. Даже заулыбался и подхватил вторую бутылку, сосредоточенно возясь с крышкой.
– У тебя интересная реакция для человека, которого только что чуть не скинули с шестидесятого этажа, – Тод ухмыльнулся.
– Кажется, мы сошлись на том, что я не человек, – и правда, быстро он успокоился. Внутри все еще потряхивает, руки вздрагивают, но это ничто по сравнению с тем, что следовало бы чувствовать после всего случившегося. – Или я что-то путаю?
– Хороший ответ.
И снова – глоток прямо из горлышка, но теперь уже медленнее, чтобы не начать плеваться. Потом еще. Это хороший виски, у него бархатистый насыщенный вкус, с нотками пряностей и дорогого табака, но сейчас Рудольф этого не замечал. Он чувствовал только терпкую жгучую горечь на губах и постепенно разливающееся по организму тепло. Ему определенно нужно напиться, хотя бы для того, чтобы не сойти с ума прямо сейчас. Безумие – особый вид удовольствия, его следует отложить на потом. Дать настояться. А пока – просто расслабиться, отпустить усталое сознание.
Мать вашу, что за бред у него в голове?
Тод сидел неподвижно, сложив руки на животе и наблюдая с прежним любопытством. Теперь это уже не бесило. Ну смотрит и смотрит, дырку не протрет. И вообще, никакой прежней неприязни он уже не вызывал. Странный тип, конечно, ну так к его странности следовало привыкнуть – они ж как никак полгода какую только муть ни обсуждали. И вообще, адреналин и ударная доза виски как нельзя лучше способствуют укреплению дружеской симпатии.
«Дружеской»? Блять, какая дружба?! ИИ, андроид, только что чуть его не убивший, а перед этим спровоцировавший на позорную истерику, – с каких пор после этого становятся друзьями?
Лучше. Соперниками. Теперь Рудольф почувствовал почти охотничий азарт, щекочущий нервы и согревающий душу не хуже все того же виски. Он прищурился, с не меньшим интересом рассматривая Тода. Вот перед кем стоит показать, на что он способен. Как удар в челюсть. Стереть ухмылку с этой нахальной рожи, но не кулаками, нет, – раз и навсегда дать ему понять, чего стоит Рудольф Габсбург. Что он не жалкий нытик, и что никакой там искусственный интеллект его не превзойдет.
Еще пара глотков, для храбрости. Кхм... Перебор... Мозг куда-то плавно повело, хотя тело осталось стоять прямо. Рудольф нетвердо, но решительно шагнул вперед и наклонился, но взгляда глаза в глаза не выдержал – будто мороз прошил по позвоночнику. Фыркнув себе под нос, протянул руку и схватил Тода за затылок, с силой сжимая волосы в кулак, заставляя поднять голову. Ноль реакции, только ухмылка стала еще шире. Прижался лбом к его лбу – хоть какая-то, пусть и сомнительная, но опора, а иначе он сейчас точно свалится.
– А еще ты обещал помочь, – не вопрос, констатация факта, но голос прозвучал слишком тихо. Устало.
– Помню. Поэтому я здесь.
– Ага. Отлично... А я пошел. Потому что от меня несет перегаром, и вообще – я сейчас упаду.
Рудольф кое-как отстранился и добрел до дивана, заваливаясь прямо на него. Не ахти как удобно, но до спальни он сейчас точно не дойдет: срубило его моментально. А чтобы заодно и уснуть быстро – отпил еще немного, ставя бутылку рядом на пол.
– Дверь можно просто захлопнуть. Выметывайся, – прозвучало грубо. Даже слишком, но извиняться сил уже не оставалось.
Он медленно стек по подлокотнику вниз, пытаясь пристроить голову так, чтобы к утру не затекла шея. И мысленно уповая, что Тод будет снисходителен к поведению пьяного идиота. А он и правда опять напился до совершенно непотребного состояния – вон, даже в носу защекотало. Рудольф недовольно поморщился и тыльной стороной ладони потер переносицу и глаза. И уже засыпая, подивился тому, что такое влажное могло остаться при этом на руке.
@темы: #Der Tod, #Elisabeth, #Rudolf Habsburg, #cyberpunk