Автор: Shax
Фандом: мюзикл «Элизабет», интерпретация театра TOHO, 2016 г.
Размер: макси
Категория: недо-слэш
Жанр: АУ (конец 2050-х), (не)научная фантастика, жалкие попытки в киберпанк.
Рейтинг: R
Краткое содержание: «А машины делали все так безошибочно, что им в конце концов доверили даже поиски цели жизни самих этих существ. Машины совершенно честно выдали ответ: по сути дела, никакой цели жизни у этих существ обнаружить не удалось. Тогда существа принялись истреблять друг друга, потому что никак не могли примириться с бесцельностью собственного существования.
Они сделали еще одно открытие: даже истреблять друг друга они толком не умели. Тогда они и это дело передоверили машинам. И машины покончили с этим делом быстрее, чем вы успеете сказать “Тральфамадор”.» (К. Воннегут, «Сирены Титана»)
Предупреждения: 1. Концепт – сборная солянка идей из самых разных произведений, до которых только дотянулись мои загребущие ручонки, и странной недофилософии в духе жанра. И ОЧЕНЬ много рефлексии.
2. Боль и страдания. Серьезно. Я нежно люблю всех персонажей, как канонных, так и авторских, и именно поэтому у них в жизни творится ебаный распиздец.
3. Часть текста написана как пародия на язык программирования С++. Именно пародия – синтаксис упрощен донельзя, ни на какую достоверность я не претендую.
4. Мистики тут нет. Совсем. Вообще. Это я на всякий случай.
Примечание: А примечаний будет много. Все необходимые сноски будут даны по ходу текста, чтобы не пихать их в шапку.
Посвящение: little.shiver, сэр Начальник, Себастьянчик и просто Смерть моя! Вы не только утянули меня на самое донышко этого замечательного фандома – вы еще и снизу постучали.
А если серьезно – то очень многое в моей голове появилось (и вылилось позже в ворд) после ваших же «Правил игры». Спасибо вам~
Глава 1101
1101
Под ногами тихонько хрустнуло разбитое стекло. Даже не стекло – стеклянная крошка, мелкая, почти перетертая в пыль. Она впивается в прорезиненную подошву ботинок и неприятно скрежещет по старому каменному полу. Пол грязный, в каких-то разводах, и щербатый, – или это просто из-за темноты даже самые мелкие трещинки кажутся уродливыми выбоинами? Но разводы не мерещатся точно. Они тоже черные, хотя скорее очень темно-бурые и причудливой формы. Вот тут почти аккуратное пятно с ровными четкими краями. Тут – веерные брызги. А там, в углу, – длинные размазанные полосы, будто тащили что-то, выпачканное этой... краской ли?
Окон нет. Они были когда-то, а теперь – нет. Полусгнившие деревянные рамы зияют пустыми глазницами, только кое-где в них еще торчат неровные зазубренные осколки. Так вот откуда стекло... Оно лежит здесь уже давно, вот и стерлось в труху. А за окнами – сплошной густой белесый туман. Ни силуэтов домов, ни единого звука снаружи, из внешнего мира. Только в нос ударяет отчетливый запах гниющего торфяного болота.
Сверху на голову опускается что-то, скользит по волосам, щекочет лоб. Легкая полупрозрачная серая вуаль, почти невесомая. Она совсем как настоящая, будто с прилавка самого дорогого магазина. Нет, даже лучше. Изысканная ручная работа, завораживающие своей красотой тончайшие узоры, вытканные мохнатыми лапками из тянущейся липкой нити. Сколько столетий висит здесь этот огромный пыльно-серый балдахин?
Столько же, сколько стоит зеркало. Массивное, в полный рост, в потемневшей от времени серебряной оправе. Какие-то завитушки и цветы, листья растений, – эти узоры можно рассматривать бесконечно, как в детстве водя по ним пальцем, собирая маслянистый сажистый налет. В самом зеркале – никого. Только бездонный черный провал, в глубине которого проскальзывают легкие тени, тоже серые и пыльные. Не задерживаются надолго на одном месте, будто боятся чего-то, мечутся, стремглав бросаются врассыпную, стоит только подойти ближе. Не подходит. Потому что знает – себя он в этом зеркале не увидит.
Рудольф зажмурился и встряхнул головой. Гребаные галлюцинации! Еще и хрен пойми, отчего они берутся. То ли вылез очередной побочный эффект от десцидола, за семь лет накопившегося в организме, то ли наоборот – еще одно проявление мигреней, которые теперь разыгрались особенно. Проклятые таблетки приходилось экономить, чтобы растянуть флакон хотя бы до февраля – а там волей-неволей придется встречаться со Штефаном. Вот тогда и закажет еще партию, а до тех пор – видеть своего И.О. он не собирался.
Открыв наконец глаза, он об этом сразу пожалел – в лицо ударил ослепительно-яркий свет, и пришлось заслониться рукой.
– Простите, герр Рудольф, – пожилая экономка сокрушенно покачала головой. – Система освещения что-то барахлит, автоматически не включается – приходится каждый раз вручную.
Рудольф рассеянно кивнул и, закинув куртку на вешалку, поспешил покинуть тамбур, по дороге отодвинув тюлевую занавеску в дверном проеме, отделявшем его от коридора. Экономка, на ходу поправив прическу перед высоким зеркалом, заторопилась следом.
– Давненько вы нас не навещали, – щебетала эта милая женщина, не слишком успешно пытаясь его догнать. – Сколько уже? Пару месяцев?
Ага, и еще столько же не приходил бы. Его совершенно не тянуло в этот огромный пустой, будто нежилой, дом. Не хотелось встречаться лишний раз с отцом. Они и так часто пересекались на работе, но там хотя бы можно было прикинуться жутко занятым и, наспех обменявшись приветствиями, удрать куда-нибудь подальше. Рудольф сознательно избегал любых разговоров о своем грядущем вступлении в должность, а соответственно – избегал и встреч.
Но сегодня он приехал к матери. Увы, вытащить ее хотя бы на прогулку по городу было делом нереальным, а он хотел увидеться. Поговорить немного. Она только на днях вернулась – летала на похороны своего отца, который тихо-мирно скончался от старости в своем доме, а заодно и просто провела несколько недель на юге, отдыхала от промозглой и сырой австрийской зимы. Вот Рудольф и вырвался наконец ее навестить, Как-никак, раньше они даже были близки.
Не успел.
– Погоди-ка.
Франц Иосиф появился как из ниоткуда. Вот уж чего нельзя было ожидать от человека с такой грузной и тяжелой походкой... И тем не менее, Рудольф едва не вздрогнул, когда его окликнули.
– Зайди ко мне, раз пришел. Это ненадолго.
То, что ничего хорошего такое предложение не сулило, было очевидно. Еще меньше хорошего сулил отказ от него. Ладно, мама подождет.
До кабинета Франц Иосиф шел быстро и как-то нетерпеливо, сосредоточенно что-то бормоча себе под нос. В таком состоянии этот обычно невозмутимый и суровый человек пребывал редко, и тем страннее было видеть его таким все чаще и чаще за последнее время.
– Папа? – невроз заразителен. Особенно когда у тебя у самого рыльце в пушку. – Что-то случилось?
И тут же едва не врезался в спину резко остановившегося отца.
– Разве мне нужен повод для того, чтобы увидеть родного сына? И для этого обязательно должно что-то случиться?
Ну зашибись. Рудольф едва не зашипел, проклиная не вовремя проснувшиеся родительские чувства. Тридцать лет о них и слышно ничего не было – а тут пожалуйста. Но вслух пришлось высказаться иначе:
– Пап... Мы же и так часто видимся на работе. Если ты хотел, чтобы я заехал к вам в гости, ты мог бы...
– Сейчас – часто. А скоро перестанем.
– Это же все равно и твоя клиника тоже, – как, оказывается, просто врать в лицо близкому человеку. Проще, чем чужому. Рудольф даже выдавил из себя ласковую улыбку, заглядывая в темные отцовские глаза. – Даже когда ты выйдешь в отставку.
– Да я-то буду туда приходить. А вот ты – нет.
Как удар по затылку. Резкий, точечный, заставляющий судорожно глотнуть воздуха и зажмуриться, потому что боль передается даже в зрительный нерв. И еще не до конца ясно – он все не так понял? Не расслышал? Или... это все?
– И не смотри на меня такими честными глазами, – еще пять минут назад знакомые суровые нотки в голосе вызвали бы почти ностальгическое умиление, но сейчас от них захотелось сквозь землю провалиться. – Мне звонил некий Галлерт. Знаешь такого? По глазам вижу, что знаешь. Никогда ты врать не умел. Он нес какую-то чушь про инспекции, проверки, а когда я его послал – отправил мне очень любопытный документ. Не хочешь ознакомиться?
– Нет... Я... его знаю...
– Надо же. А я думал, ты его подписал не глядя.
Рудольф почувствовал, как к лицу прилила кровь. Даже не от стыда – от обиды за то, что над ним сейчас издеваются. Пришлось заталкивать эту обиду себе в глотку. Она неуместна. Не он сейчас должен обижаться.
– Пап, я...
Ну и что тут скажешь? «Я все объясню»? Нихрена он не объяснит, тридцать лет они оба не могли научиться слышать друг друга – не научатся и теперь. «Ты все не так понял»? И что тут не понятного, скажите на милость? Есть договор, там все ясно изложено, есть подпись. Это так же легко, как прочесть медкарту. «Я думал о благе компании»? Черта с два. О себе он думал. И все они сейчас думают только о себе.
– Я правда... хотел, как лучше...
А получилось, как всегда.
– Мария, да?..
– Помолчи уже, – Франц Иосиф поморщился, будто у него болела голова от любых посторонних звуков. – Поговоришь с матерью – и проваливай, чтобы ноги твоей здесь не было. И ей смотри не разболтай.
– Она имеет право знать. Она же не чужой человек.
– Это уже мне решать. Зачем ты вообще приехал? Тааффе передал бы тебе завтра приказ об увольнении, и дело с концом.
– Вот как? Тааффе? Что же не охранник с проходной? – ненавистное имя ненавистного заместителя подействовало, как катализатор. – Выходит, не приди я сегодня, ты бы даже не потрудился лично сказать мне о том, что меня выгоняют из компании? И из дома? Это тоже мне должен был передать Тааффе? Я твой сын, в конце концов!
Франц Иосиф не кричал, не бесновался, даже голоса не повысил. Он и так-то не отличался особой горячностью, не те годы, но все равно. Он никогда раньше не был таким ледяным... таким чужим. Лучше бы наорал. Ударил, в конце концов. Как же он спокоен...
– Раньше надо было об этом думать.
Миры рушатся тихо. Не в грохоте катящихся камней, не в крике и стоне умирающих. Они разрушаются в полной, оглушающей тишине.
Миры разлетаются вдребезги. Как в замедленной съемке, будто в окно бросили камнем. Распадаются на мельчайшие частички и оседают кристалликами колючей пыли. Легкая грязно-серая дымка просачивается сквозь пальцы.
* * *
{
#include < Номер 005 >
// Открыть чистый редактор. Задаю цель: знакомство. Проникнуть в сознание, завоевать доверие.
// Получаю ответ на первичный запрос. False.
/* Лицо напряженное = задумчивое = сомнение в глазах = адреналин заставляет сердце сокращаться чаще. */
// Задаю первое предположение. Выхолощенный, пустоголовый. Характер легкий, невесомый, скользит по краю и смеется. Будет смеяться даже перед лицом собственной смерти. Валяет дурака.
// Шлак.
// Посылаю запрос.
Что ты будешь делать теперь?
// Глаза в глаза. Не отводит взгляда, щурится и почти не моргает. Самоуверенность. Нахальство. Какая восхитительная глупость.
// Получен входящий запрос от номера 002.
Присмотритесь внимательнее.
/* Номер 002 слишком много говорит. Слишком много воображает о себе. Жалкий человечишка. Такой же шлак. */
// Терплю. Еще не время. Присматриваюсь. Зрительный нерв напрягается почти до боли. Вижу.
// За поблескивающими линзами слизистых оболочек – черные провалы. За внешним лоском – гнилостный клубок, шипящий и ворочающийся. Тронь – тысячи ядовитых игл вопьются в кожу.
// Всматривается в ответ. Будто тоже пытается провести анализ. Наивно. Или – ?
/* Он смеется так заразительно, что смерть будет смеяться вместе с ним. И тогда он обманет даже свою смерть. */
// В кровь.
// Получаю запрос от номера 005.
А что ты мне готов предложить?
// В одной руке – столб искрящейся жидкости, цвет янтарно-золотистый с красноватым, прозрачный. В другой – порошкообразное вещество, нет запаха и вкуса. Нужно только всыпать и тщательно перемешать.
Этого будет достаточно.
/* Паралич наступит почти мгновенно. */
// Меняется в лице. Пальцы разжимаются, выпуская сигарету. Падает на пол с едва слышимым стуком. Вскакивает. Садится. Хватается за голову.
/* Восхитительное зрелище. Моя маленькая слабость, но смятение и отчаяние – самые прекрасные картины, какие мне только доводилось видеть. */
// Приоткрываю губы, сокращаю голосовые связки. У людей это называется: «смеяться».
}
* * *
Странное это было зрелище. Немолодая уже женщина сидела на стуле, чинно сложив руки на коленях и выпрямив спину, будто была по меньшей мере королевой Англии. От чопорной королевы ее отличала разве что слабая, но вполне искренняя улыбка. А прямо на полу перед ней в позе лотоса, подвернув под себя ноги в грязных берцах, устроился мужчина, что-то оживленно рассказывающий, жестикулирующий.
Рудольф так и не смог сказать. Хотел. Хотя бы даже назло отцу, возомнившему, что имеет право решать за других, что они могут знать, а что нет. Но увидел это печальное любимое лицо, застывшее, будто восковая маска, – и не смог. Очередная омерзительная ложь, в нагромождении которой он увяз уже по горло, но сейчас она необходима.
Потому и рассказывал какие-то прекрасные глупости, травил байки про ребят из лаборатории, про Штефана, – нес любую чушь, лишь бы быстро и без остановки. Чтобы не задумываться об этих людях. Тараторить, захлебываться в словах, перескакивать с одного на другое, натянуто смеяться, – со стороны кажется, что ему весело. Он даже сам почти готов поверить, что это так, пока есть возможность отвлечься и не думать. Напрасно отец сказал, что Рудольф не умеет врать. Еще как умеет. Особенно когда нужно притвориться счастливым.
– Жаль, что ты так редко к нам заезжаешь, – Элизабет задумчиво потеребила складку на пышной шифоновой юбке. Потрясающая женщина – даже дома остается необыкновенно красивой и стильной.
– А может быть, ты будешь иногда приезжать ко мне в гости? М? Конечно, я живу не в таких хоромах, но у меня тоже просторная и уютная квартира. И чистая, честно-честно. Я специально перед твоим визитом приберусь!
– И бутылки выбросишь? – она почти хихикнула, прикрыв рот ладонью.
Рудольф старательно изобразил смущение. Ну да, скрывать от матери свои «маленькие» слабости он не умел.
– Я нечасто куда-нибудь выбираюсь, – она помотала головой. – Боюсь, и твоя квартира не станет исключением.
– Ты же никогда не любила этот дом. Все время мне говорила, как на тебя давят эти стены, какое тут все чопорное и неживое. Мне здесь тоже не нравилось, помнишь? А знаешь... Переезжай ко мне совсем? Места всем хватит, я вообще могу жить в гостиной, – на этот раз улыбаться пришлось через силу. – К черту этот пыльный особняк!
– Я к нему привыкла, Рудольф... А ты опять поссорился с отцом?
Ага. Не надо быть гением, чтобы понять это. По срывающемуся, почти просящему голосу, по неуверенной надежде в глазах. Да хотя бы по тому, что они ссорятся всегда, когда видят друг друга.
– Поссорился. Знаешь... я больше не смогу приезжать сюда.
– Понятно.
Элизабет отвернулась, продолжая машинально перебирать пальцами тонкую ткань. Ей понятно. И все. Ни сожаления в тихом голосе, ни беспокойства, ни даже банального любопытства. Услышала и приняла к сведению, как какую-то отчасти затрагивающую ее, но не особо важную информацию. Так, формальная мелочь, на которую нужно ответить просто из вежливости.
Будто вообще другой человек. Только что же улыбалась и внимательно слушала, а сейчас едва ли не морщится от недовольства, что ее грузят чем-то лишним. И это задело. Неприятно, болезненно царапнуло где-то внутри осознанием того, что даже ей он становится не нужен.
– Мам... помоги мне? – это прозвучало слишком неуверенно. Слишком устало. – Нет, я не прошу мирить меня с отцом. Он не простит. Просто... помоги. Поговори со мной, побудь рядом. Мне сейчас это нужно, правда.
Рудольф прекрасно понимает, какое это жалкое, в сущности, зрелище. Взрослый уже человек, а сидит на полу, как мальчишка, и заискивающе заглядывает ей в глаза снизу вверх. Но он ищет поддержки и понимания. У кого же еще их искать, как не у родной матери? Пусть даже она сейчас кажется такой холодной и равнодушной, она все равно – его мать.
– Разве ты сам не справишься?
– Справлюсь, конечно, – он рассеянно пожал плечами. Мол, куда ж он денется. – Но... я нуждаюсь в тебе, – как, оказывается, чертовски сложно вытолкнуть из глотки такие слова. Как будто унижается. Как будто это стыдно – просить помощи у самых близких людей.
– Мне странно видеть тебя таким, – значит, все-таки стыдно. – Рудольф, в конце концов, ты мужчина.
Ага. Отец всегда сутками пропадал на работе, вот и вышло, что он с рождения – единственный мужчина в этом женском царстве. Со всеми вытекающими. Так его и воспитывали.
– Мужчина, наследник... А еще я – твой сын!
– Нечасто ты об этом вспоминаешь.
А как часто она сама об этом вспоминала? С самого его рождения – сколько раз? Тогда она потеряла дочь – и поэтому решила похоронить вместе с ней остальных троих. Гизелла и Мария все-таки умные: одна улетела на другой континент, вторая сутками где-то пропадает и ждет момента, чтобы тоже сбежать. И только сын оказался настолько слабохарактерным, что так и не смог послать к черту всю эту гребаную семейку.
Рудольф все-таки поднялся с пола, понимая, что не сможет высказать все это вслух. Кощунство – кричать и сыпать упреками на это безмолвное привидение. Такое же пустое, мертвое и пыльное, как и все в этом доме.
– Я пойду, – он неуверенно шагнул вперед, порываясь обнять.
Элизабет тоже встала – и повернулась спиной. Даже не отошла и не произнесла ни слова, но этим жестом сказала уже достаточно.
* * *
Совсем юная, на вид вообще лет восемнадцати, девочка передернула плечами, кутаясь в тонкое пальтишко, и переступила с ноги на ногу, потирая друг о друга мерзнущие голые коленки. Да, конец января – не самое подходящее время для этой одежды... Воровато осмотревшись по сторонам, она шмыгнула под балюстраду, украшавшую высокое крыльцо, и полезла в сумочку за сигаретами.
– Так тебя из кухонного окна видно. Обойди с другой стороны.
Девчонка икнула и чуть на месте не подскочила, выронив сумку.
– Руди! Ты меня до инфаркта доведешь!
Она обиженно топнула ногой и запустила в брата скомканной бумажкой. Тот без труда увернулся и, перепрыгивая через ступеньки, спустился к ней.
– А ты могла бы уже не прятаться по углам и не врать родителям, что уходишь ночевать к подружкам.
На этот раз в Рудольфа полетела зажигалка.
– Вот можно подумать, ты в юности не прятался.
– Прятался. Не помогло. Меня отец застукал, когда мне четырнадцать было.
– Ой, – Мария сочувственно передернула плечами. – Сильно влетело?
– Он не заметил. Даже запаха не почувствовал, – он рассмеялся, вспоминая, как только понапрасну обжег ладонь, пытаясь спрятать сигарету в кулаке. Мог бы и не заморачиваться. Франц Иосиф был настолько занят, что спокойно прошел мимо. А Тааффе, на тот момент только вступивший в должность заместителя, его не выдал.
– Повезло, – Мария шмыгнула носом и снова попыталась поплотнее запахнуть пальто. – А ты что, уже уходишь? Все нормально?
– Все в полнейшем порядке, – когда уже третий раз за день притворяешься, что ничего особенного не произошло, поневоле сам начинаешь в это верить. Все прекрасно. Все так, как и должно быть. – Слушай... – он похлопал себя по карманам и мысленно выругался. – Дай закурить, а?