Автор: Shax
Фандом: мюзикл «Элизабет», интерпретация театра TOHO, 2016 г.
Размер: макси
Категория: недо-слэш
Жанр: АУ (конец 2050-х), (не)научная фантастика, жалкие попытки в киберпанк.
Рейтинг: R
Краткое содержание: «А машины делали все так безошибочно, что им в конце концов доверили даже поиски цели жизни самих этих существ. Машины совершенно честно выдали ответ: по сути дела, никакой цели жизни у этих существ обнаружить не удалось. Тогда существа принялись истреблять друг друга, потому что никак не могли примириться с бесцельностью собственного существования.
Они сделали еще одно открытие: даже истреблять друг друга они толком не умели. Тогда они и это дело передоверили машинам. И машины покончили с этим делом быстрее, чем вы успеете сказать “Тральфамадор”.» (К. Воннегут, «Сирены Титана»)
Предупреждения: 1. Концепт – сборная солянка идей из самых разных произведений, до которых только дотянулись мои загребущие ручонки, и странной недофилософии в духе жанра. И ОЧЕНЬ много рефлексии.
2. Боль и страдания. Серьезно. Я нежно люблю всех персонажей, как канонных, так и авторских, и именно поэтому у них в жизни творится ебаный распиздец.
3. Часть текста написана как пародия на язык программирования С++. Именно пародия – синтаксис упрощен донельзя, ни на какую достоверность я не претендую.
4. Мистики тут нет. Совсем. Вообще. Это я на всякий случай.
Примечание: А примечаний будет много. Все необходимые сноски будут даны по ходу текста, чтобы не пихать их в шапку.
Посвящение: little.shiver, сэр Начальник, Себастьянчик и просто Смерть моя! Вы не только утянули меня на самое донышко этого замечательного фандома – вы еще и снизу постучали.
А если серьезно – то очень многое в моей голове появилось (и вылилось позже в ворд) после ваших же «Правил игры». Спасибо вам~
Глава 0001
0001
Из прозрачной лифтовой кабины на девяносто первом этаже венского медицинского центра трансплантологии и протезирования «Wiener Touch Bionics»[1] все еще видно небо. Где-то очень далеко и высоко – но оно есть. Блекло-желтое, подернутое сизой полупрозрачной дымкой перистых облаков. А прямо перед глазами уже начинаются хлопья гари и смога, с каждым этажом вниз становящиеся все больше и гуще, пока на уровне между шестидесятым и пятьдесят пятым небо уже не пропадает из виду, будто окрашивается в коричневато-бурый цвет.
Сегодня воздух не особенно сильно загазован, и лифт достаточно долго едет просто сквозь легкую пелену. Когда небоскреб только строили, учредителям пришла в голову гениальная, – на тот момент, – мысль: вынести лифтовую шахту наружу здания, чтобы при спуске или подъеме пассажиры могли коротать время за разглядыванием расстилающегося вдаль городского пейзажа. Сейчас гениальность идеи поистерлась, обтрепалась и затянулась смогом. С верхних этажей еще можно было рассмотреть верхушки таких же высоток, торчащие прямо из облаков смога. Футуристично торчащие, стоит заметить. А с нижних было видно только полупрозрачно-бурую пленку вместо неба и бесконечный лабиринт густо застроенных улиц – такой же бурый, как под светофильтром.
Ехать до самой земли не было нужды. Его этаж – двадцать третий. Он и так уже считается нижним, дальше только склады, машинные отсеки и несколько ярусов автостоянки. Пациентов и вовсе ниже сорокового не принимают. Считается дурным тоном.
Сегодня с утра он здесь тоже был на правах пациента, но сейчас может и беспрепятственно прогуляться по всему зданию. Еще бы. Хотел бы он посмотреть в лицо человеку, который начнет останавливать своего потенциального будущего начальника.
О том, что Франц Иосиф Габсбург собирается выйти в отставку в ближайшие лет пять, сейчас не говорил разве что ленивый. Или очень далекий от светских сплетен. Хотя этот слух ухитрился расползтись даже по самым глухим провинциям, просочился во все щели, и казалось, что даже последние маргиналы, поселившиеся в канализации, за ужином из тушеных крысиных лапок обсуждали планы на жизнь директора крупнейшей клиники в Австрии. Да не просто клиники, а по совместительству еще и научно-исследовательской лаборатории. Это была целая корпорация. Биологи в сотрудничестве с инженерами разрабатывали безупречные механизмы, программисты вдыхали в них жизнь, – а всего парой десятков этажей выше медики колдовали над человеческими телами, дополняя их и совершенствуя.
Семейной клиника стала еще лет шестьдесят назад, когда очередной директор, будучи уже в глубоком старческом маразме, решил, что передоверить дело всей своей жизни собственному ребенку будет куда практичнее, чем заместителю. Что по этому поводу подумал заместитель, история умалчивает. Ребенок же явно остался доволен и поспешил закрепить традицию. В какой-то степени, в современном мире этот подход оправдывался. Все-таки, каким бы нерадивым ни был отпрыск, а вовремя вправить ему мозги проще, чем вычислить крысу среди коллектива. Габсбурги спохватились как раз вовремя. Но, по закону подлости, однажды эта традиция должна была выйти им боком.
Кажется, этот момент настал.
Мозги будущего директора не вправлялись ни в какую. По крайней мере, заместитель директора нынешнего считал именно так, мысленно уже поставив на наследничке жирный крест. Сам Франц Иосиф еще питал эфемерную надежду, что его разъединственный обожаемый сын все-таки не так безнадежен, каковым кажется. Потому и объявил, что намеревается выйти на пенсию и скоротать отпущенный ему срок где-нибудь на далеком южном острове, выращивая цветочки. Лет через пять... Восемь... Десять... Когда обожаемый сын поймет тонкий намек и возьмётся за ум.
Сын свято был уверен, что за ум он уже взялся. Собственно говоря, Рудольф Габсбург вообще практически во всем придерживался взглядов, противоположных отцовским. Назло. Конечно, в двадцать восемь лет юношескому максимализму уже следовало бы и пройти, но он втянулся. Показушно-демонстративно заявлял, насколько же не похож на отца. Пытался давать советы по управлению клиникой, чем вынес мозг всем менеджерам и начальникам отделов. Лез на технические этажи, откуда его сначала изгоняли с позором, – а потом сами стали приглашать к себе, и в итоге мальчишка набрал неплохой багаж знаний. Что только поспособствовало самомнению и уверенности в своих силах.
Это наложило свой отпечаток даже на внешность – в противовес коренастому, крепко стоящему на земле отцу, в свои шестьдесят уже полностью седому, Рудольф был высоким и худым, моложавым, порывистым в движениях. И старательно усугублял разницу во вкусах: одевался хоть и опрятно, но совсем просто, по принципу «что из шкафа выпало». А в пиджаки влезал разве что по праздникам, и то непременно сочетая их с солдатскими ботинками[2].
Он бы и волосы в блондина красил – да вот уже. Природа выкинула какой-то немыслимый фортель и наградила его пусть не скандинавской, но вполне светлой шевелюрой, – и это при обоих чернявых родителях. Шутки про соседа утратили актуальность еще лет десять назад, когда Рудольф самолично сломал нос одному такому шутнику. Весьма уважаемому человеку, кстати. С тех пор пересуды про то, что за генетическая мутация выросла на голове у младшего Габсбурга, как-то поувяли.
Прямо сейчас эта блондинистая шевелюра пребывала в хаотичном состоянии. Ее то взъерошивали всей пятерней, то снова приглаживали, стараясь придать хоть сколько-нибудь благопристойный вид.
Рудольф нервничал. Как и всегда, когда приходилось о чем-то договариваться или что-то просить. Да и не только. Любое взаимодействие с отцом давалось ему с трудом и практически никогда не приводило ни к чему хорошему. Даже если речь заходила о чем-то донельзя банальном, вроде формальной домашней беседы за обеденным столом в те редкие моменты, когда они там сталкивались.
На двадцать третьем этаже начинался испытательный полигон для крупных протезов серийного производства. По опыту, проще всего застать Франца Иосифа в это время дня можно было именно здесь. Старик с годами становился предсказуем – либо ему просто нравилось сидеть по другую сторону голубоватого защитного стекла и наблюдать, как испытательная бригада, опутанная сетями проводов, часами гоняет железные конечности.
На этот раз ожидания не оправдались. Бесценный родитель куда-то запропастился, вместо него на стуле в темном уголке одиноко восседал его заместитель Тааффе[3]. Значит, и родитель скоро появится – дольше, чем на полчаса, Тааффе своего ненаглядного начальника не оставлял. Да еще присутствовала парочка инженеров, по долгу службы наблюдавшая за испытаниями искусственной кисти руки.
Рудольф поймал себя на мысли, что ему это тоже нравится. По крайней мере, перспектива прождать некоторое время в компании засушенной мумии замдиректора и двух милых, но совершенно невменяемых фанатиков, его ничуть не тяготила.
Наблюдение за полигоном, – огромной площадкой, отделанной белым кафелем, – производилось из маленькой комнатки с одним-единственным окном. Окно было глухое, заделанное пуленепробиваемым стеклом: увы, необходимая мера предосторожности, когда имеешь дело с очень мощными механизмами. Действия которых еще не отлажены до идеала.
Еще лет тридцать назад киберпротезирование вышло на новый уровень: повсеместно стали внедрять технологию, основанную на НКИ[4], нейрокомпьютерном интерфейсе. Говоря простым языком, этот интерфейс позволял считывать электрические сигналы напрямую из мозга и передавать их в устройство, приводя его в действие. Сейчас эта технология претерпела множество изменений и усовершенствований, позволив заменить работу практически любого внутреннего органа. А следом взялись и за внешние улучшения. Научились имитировать мягкие ткани, по максимуму заменив ими металлоконструкции. Создали искусственную кожу из латекса, позволившую скрыть не слишком эстетичные железки и провода. Взялись за модификацию органов не только по функциональным особенностям, но и по дизайну: изменяли размеры, цвет, форму, – то, что не имело существенного практического значения, но позволяло подогнать протез под пожелания заказчика.
И индустрия трансплантации вышла на новый уровень.
Когда-то импланты[5] дарили людям надежду на полноценную жизнь: возвращали утраченные конечности, излечивали слепоту и порок сердца. Сейчас они стали еще одним развлечением. Еще одним способам для богатых людей возвеличить себя над прочим миром. Искусственные органы были красивее, практичнее, удобнее. Их всегда можно было отремонтировать или и вовсе заменить на новые. Имплантировали буквально все: пальцы (потому что свои собственные были похожи на сардельки), глаза (потому что не нравился цвет), печень (чтобы глушить на вечеринках элитный алкоголь без особых последствий).
Например, недавно кому-то по спецзаказу проектировали половой член. Что называется, угадайте причину. Рудольф тогда от души посочувствовал 3D-моделлерам, которые все это рисовали. И согласовывали с заказчиком.
А сейчас, судя по лежавшим на столе чертежам, тестировали руку с шестью пальцами.
– Извращение какое-то, – Рудольф не удержался от комментария, бесцеремонно заглядывая через плечо одному из инженеров. Кажется, его звали Оскар.
Инженер и не дернулся. Собственно, к визитам начальства они привыкли и воспринимали их философски. А к младшему относились даже с какой-то добродушной снисходительностью, как к неофиту, которого еще учить всему и учить.
– А, – Оскар неопределенно махнул рукой. – Заказчик – какой-то известный пианист. Рассчитал, что с шестью пальцами его эффективность повысится на... Подождите, сейчас уточню, – и потянулся за стопкой бумаг, свисавшей с края стола.
– Не надо, не надо, – кажется, Рудольф развеселился окончательно, живо представив себе эту картину. – Руки, пальцы... А кому-то не помешали бы искусственные мозги.
– Юноша, вы напрасно так говорите, – о, а вот и Тааффе подал свой гнусавый голос. Старый черт, и чего ему в своем углу не сиделось... – Устройство мозга еще слишком плохо изучено, чтобы его можно было полноценно воссоздать в лабораторных условиях. Имитация даже отдельных его частей, например, гиппокампа, является чрезвычайно тонкой работой, требующей индивидуального подхода и огромных затрат.
– Я ж шучу...
Заместитель поправил очки, строго сверкнув глазами, давая понять, что шутку он не оценил и не одобрил. Господи, да что он вообще ценил, кроме своего обожаемого шефа?! Рудольф с содроганием думал о том дне, когда папенька окончательно впадет в маразм, оставит свой пост, а это чудо перейдет к нему по наследству. В том, что чудо еще его самого переживет, он не сомневался, – такие даже после ядерного взрыва выживают, как тараканы.
– Наши клиенты – в большинстве своем весьма уважаемые люди, и то, что вы позволяете себе высказываться в их адрес...
– Рудольф!
Последний раз появление отца вызывало такую бурную и совершенно искреннюю радость лет пятнадцать назад, когда розовые очки счастливых семейных взаимоотношений еще не успели разбиться стеклами вовнутрь. Только сейчас для нее был более чем веский повод: Тааффе при виде гендира захлопнулся на полуслове, и долгая занудная лекция о политике компании канула в небытие, так и не успев толком начаться. Уже за одно это родителю хотелось броситься на шею, ну или как минимум – возвести при жизни памятник.
Энтузиазм угас уже через пару секунд. Франц Иосиф был явно не в духе. Настолько, что, узнай он о том, какую услугу оказал только что своему сыну, – немедленно бы вышел и попросил Тааффе продолжать. А на лице его ясно обозначилась фраза: «Глаза б мои тебя не видели».
Правильно, директор и так налюбовался на помятые заспанные лица отдела маркетинга, в который его зачем-то понесло в понедельник утром, а тут еще... Любимый отпрыск притащился, опять мозги выедать будет. Но Габсбург не был бы Габсбургом, если бы не умел вовремя брать себя в руки. Франц Иосиф взял. И только сухо бросил:
– Как обследование?
Тааффе нарочно громко фыркнул, оба инженера, собравшиеся было поприветствовать начальника, деликатно уткнулись в окно. Рудольф пожал плечами. Радушный порыв уже угас, да и тема для беседы была не самой приятной.
– Ничего не изменилось, сам же знаешь.
– То есть, ухудшения?
Молчание, но – какое красноречивое. Обсуждать собственное здоровье с отцом на глазах других людей казалось уже перебором. Если уж так интересно – пускай сам залезет в медкарту. Врачебная тайна на директора не распространяется.
– Не думал о протезах?
– Чего? Новых мозгов? – с нарастающим раздражением огрызнулся Рудольф. И как только он десять минут назад мог рассчитывать на нормальный разговор?
Кажется, атмосфера все-таки стала накаляться. Еще немного – и в густом воздухе начнут проскакивать первые искры.
– Ты же понял, о чем я. Подправить тебе суставы можно и в нашей клинике. Тебе, как будущему директору, не помешает один раз оказаться на месте клиента. Нет ничего постыдного в имплантах, сейчас с ними ходит вся социальная элита.
Зря он так. Ох, зря. Потому что на фразе про будущего директора будто сработал невидимый триггер, и едва сдерживаемая агрессия вырвалась наружу.
– Не собираюсь я до конца жизни ходить с допотопными железками в теле.
Франц Иосиф удивленно сморгнул и не нашелся, что возразить сразу. Тааффе сделал ему страшные глаза: мол, заткните своего отпрыска, пока не поздно. Не помогло. И Рудольфа понесло дальше.
– Последние лет десять твоя, – это слово он произнес с особым ударением, – компания только тем и занимается, что обслуживает богатеньких идиотов, которые скупили все последние модели вертолетов и автомобилей, а теперь взялись меряться протезами. Где прогресс? Где развитие?
Судя по посуровевшему лицу отца, палку он все-таки перегнул. Дурак истеричный. Вдохнуть. Выдохнуть. Медленно, еще медленнее. Ссориться сейчас – не в его интересах. Поэтому продолжил он уже спокойнее:
– Пап. Я же на днях присылал тебе статьи из Германии. Ты читал? Они уже учатся создавать полностью механизированные тела, а потом приступят к трансплантации в них головного и спинного мозга. Ты же понимаешь, что это значит? Тело, которое почти не изнашивается. Регулярные техосмотры – и продолжительность жизни будет зависеть только от того, когда угаснет сознание.
– Рудольф...
– Кто мешает и нам взяться за исследования в этой области? Наработки уже есть. Пригласим иностранных коллег, черт, да просто переманим их на работу! Шагнем дальше. Это же такая почва для новаторства! А мы занимаемся вот этим! – Рудольф схватил со стола чертеж протеза, не обращая внимания на протестующий возглас Оскара, и ткнул в него пальцем. – Ублажаем сбесившихся с жиру кретинов.
Франц Иосиф тяжело вздохнул, молча забрал из рук сына уже малость измятый чертеж и вернул его на место.
– Опять с Рацем всю ночь напивался? Столько дури в твою голову мог вбить только он.
Это было уже слишком. Мало того, что его тираду пропустили мимо ушей. Мало того, что вынудили искать оправдания и пытаться доказать, что он и сам способен думать. Так еще и сделали это перед подчиненными! Перед проклятым Тааффе, который теперь будет в открытую смеяться ему в лицо. Перед инженерами, которые точно решат, что он – никчемный мальчишка, получающий выговоры от папеньки.
Видит бог, он сделал все, что мог.
– Пап...
– Не папкай. Хоть раз бы попробовал представить себя на моем месте, прежде чем указывать, что мне делать.
Выслушивать дальнейшую нотацию Рудольф смысла не видел. Плавали, знаем. Сейчас начнет распинаться про нелегкую директорскую долю, а завершит все эффектным обвинением: «Между прочим, и тебя, оболтуса, кормят те самые богатенькие идиоты. А ты спускаешь их деньги я-даже-не-хочу-знать-на-что, за глаза поливая грязью». Лучшим выходом сейчас будет просто развернуться и уйти, чтобы и самому не ляпнуть в ответ какую-нибудь непоправимую гадость. Еще и мигрень, как назло, разыгралась, а таблетки он благополучно забыл дома в куртке.
– Прошу простить, у меня аллергия на долгие разговоры.
Отказать себе в удовольствии изобразить издевательский поклон Рудольф не смог. Выпрямился, коротко дернул головой вниз, щелкнул каблуками (щелчка не вышло – прорезиненная подошва поглотила звук) и развернулся на сто восемьдесят градусов. И поспешил покинуть комнату, чтобы не услышать брошенное в спину очередное унизительное: «А ну, стоять!»